Глава 7
Я открываю дверь, а там стоит он, высокий, смуглый, роскошный альфа-самец ростом под два метра. Лев на охоте в Серенгети не выглядел бы даже наполовину таким величественным.
Или голодным.
Мы стоим и смотрим друг на друга в трескучей тишине, пока он не говорит:
— У тебя красное лицо.
— И мои ладони вспотели. Как ты себя чувствуешь?
— Чувствую себя, как пробка от шампанского после того, как сняли ту проволочную штуку сверху.
— Вот-вот взорвешься, да?
Глаза мигают, он смотрит на меня с ног до головы.
— Ты когда-нибудь нюхала героин?
— Нет.
— Я тоже, но держу пари, что это похоже на то, что я чувствую.
— Я знаю. Это ненормально. Но я рада, что это не только у меня, потому что это было бы грустно.
Его щеки морщатся, когда он улыбается. Он одет в джинсы и расстегнутую белую рубашку, как и тогда, когда я впервые увидела его в кафе. Он неестественно красив. Это пугает, если честно. У него такое лицо, которое должно быть на обложках журналов, а я... я не выгляжу так.
Я говорю: — Думаю, ты должен сказать мне, как выглядит мой зад для мужчины, потому что прямо сейчас у меня в голове не укладывается, насколько ты хорош.-
Я делаю движение рукой, указывая на нас обоих.
— Он достаточно хорош, чтобы заполнить этот пробел?
Голубые глаза горят, и он грубо отвечает: — Твой зад, безусловно, чертовски хорош. На самом деле, он идеален. Знаешь, почему женские задницы иногда сравнивают с фруктами?
— С фруктами?
— Да. С яблоком. Персиком. Что-то вроде того.
— Кажется, мы читаем разные книги.
Он игнорирует меня.
— Это потому, что когда мужчина видит идеальную, круглую, спелую задницу, как у тебя, у него во рту мокреет, и все, о чем он может думать, - это впиться в нее зубами.
Я поджимаю губы, изучая его выражение лица, наконец решая, что этого мне хватит на ближайшие пятьдесят-шестьдесят лет. Нам даже не надо целоваться, заниматься сексом или еще чем-то, то, как он смотрит на меня, настолько глубоко удовлетворяет, что оргазм даже близко не стоит.
Ладно, это преувеличение, но вы знаете, что я имею в виду.
Он поднимает палец.
— А еще? Твоя грудь...
— Погоди, дай угадаю. Моя грудь похожа на канталупы.
— Я собирался сказать - медовые дыни.
Через мгновение я говорю:
— Знаешь, если бы кто-то сказал мне, что мне так понравится, когда мужчина сравнивает части
моего тела с разными фруктами, я бы сказала, что он сошел с ума.
Кивнув, он мрачно говорит: — Ты все же современная женщина.
— Именно так. Я считаю себя феминисткой. У меня есть высшее образование. Даже несколько. И все же я здесь, погруженная в то, как фантастично услышать, что ты называешь мою грудь канталупами.
— Медовыми дынями.
— Точно. Прости. На чем я остановилась?
— Ты феминистка с высшим образованием.
Я киваю.
— Именно так.
— Тебе не нужен мужчина, чтобы быть полноценной.
— Да! Ты понимаешь, о чем я говорю!
— И тебе точно не нужен мужчина, который бы тобой командовал.
— Нет. Ни в коем случае.
Чонгук делает шаг ближе, переступает порог и, не моргая, смотрит мне в глаза. Его голос хриплый, он говорит:
— Кроме как в постели.
Каждый нерв в моем теле прыгает в полную, кричащую тревогу. Мое сердце бьется о грудную клетку. Он так близко, что я чувствую тепло, которое излучает его тело, то самое тепло, которое охватывает меня волной и оставляет меня пылающей от жажды.
Я выдыхаю тихий, неустойчивый вздох.
— Ух ты.
— Я знаю. Представь, что будет, когда мы поцелуемся. — Глядя на мой рот, он увлажняет губы.
— Я начинаю думать, что это может быть плохой идеей. Ты слышала о людях, которые случайно взрываются в пламени?
— Самовозгорание, — говорит он, все еще глядя на мой рот.
— Да. Я из тех людей, с которыми это может произойти.
Медленно Чонгук наклоняется вперед и опускает голову. Он проводит кончиком носа по моей челюсти, а затем шепчет мне на ухо:
— Тогда мне надо быть осторожным, да?
Еще никогда в истории риторических вопросов не было так горячо.
Он выпрямляется, улыбается - очевидно, понимая, что я пытаюсь сохранить сознание, - и берет меня за руку.
— Пойдем поужинаем. Поедим, выпьем, поговорим. Потом мы вернемся и сядем на твой диван, и я буду практиковаться быть осторожным с тобой, пока ты не будешь полностью удовлетворена.
О, эта дьявольская улыбка. Я знала, что попала в неприятности.
Я легкомысленно говорю:
— Ладно, но я должна предупредить тебя: Мне очень трудно угодить.
Он подносит мою руку ко рту и проводит губами по моим косточкам.
— Хорошо. Я люблю вызовы.
Я настолько отвлекаюсь от всех возможностей, что забываю запереть дверь, когда мы выходим.
***
Он ведет меня в замечательный ресторан с видом на Сену. Здесь тихо, при свечах и уютно, а вид на реку, сверкающую под сиянием восходящей луны, захватывает дух. Как и остальной Париж, это место идеально подходит для романтики.
Мне жаль тех, кто решается быть одиноким в этом городе.
Мы сидим в углу комнаты возле безупречного метрдотеля. Они с Чонгуком перекидываются несколькими словами на французском, затем официант исчезает. Мы остаемся смотреть друг на друга через стол, когда из другой комнаты доносятся элегантные ноты джазового трио.
Чонгук спрашивает:
— Ты в порядке?
— Да.
Нет. Я так напряжена, что могу сорваться.
Он присматривается к моему выражению лица.
— Давай попробуем еще раз. И на этот раз скажи мне правду.
Я кладу свои липкие от волнения руки на льняную скатерть по обе стороны от тарелки. Делаю вдох, выпускаю воздух и говорю:
— Сначала я думала, что если не прыгну с тобой в постель сразу, то это улучшит ситуацию - ну, знаешь, усилит желание и все такое, - но теперь я думаю, что недооценила влияние, которое ты оказываешь на мою нервную систему.
Когда он просто сидит и ждет, что я продолжу, я робко признаюсь:
— Я могу потерять сознание.
Его глаза горят, но он сохраняет спокойный тон.
— Если ты упадешь лицом в свое блюдо, я обещаю спасти тебя.
— Ты же не дашь мне подавиться буйабесом или курицей в вине?
Его губы дергаются, когда он пытается подавить улыбку.
— Нет, не дам. И если тебе нужно искусственное дыхание, чтобы вытащить куриную кость, которая может попасть тебе в горло, когда ты ударишься лицом о тарелку, то я тот, кто тебе нужен.
Я слегка улыбаюсь. Это намного легче сделать, когда мы делаем глупости.
— Но у тебя есть сертификат по сердечно-легочной реанимации? Я не хочу, чтобы кто-то с такими большими мышцами, как у тебя, бил по моей грудине, как по барабану бонго. Ты можешь что-то сломать.
Его улыбка прорывается во всей своей ослепительной красе.
— Думаю, мы уже выяснили, что я буду с тобой осторожным.
Когда я тяжело сглатываю, он хихикает. Затем, мигая глазами, он протягивает руку через стол, сжимает мою руку и снимает меня с крючка, меняя тему разговора.
— Надеюсь, ты не возражаешь, что я заказал нам коктейли. Я знаю, что ты современная женщина, но джентльмен должен делать некоторые вещи проще для леди.
Его рука большая, теплая и шершавая — именно такой я ее себе представляла, когда мастурбировала, думая о нем.
Хорошо, что я недавно прошла полное медицинское обследование, которое показало, что я абсолютно здорова, иначе я была бы убеждена, что это ощущение, которое я переживаю, является или инсультом, или какой-то непонятной разновидностью приступа, когда внешне ты выглядишь нормальным, но внутри каждая мышца сжалась до камня.
— Только не перегибай палку и не пытайся заказать мне ужин, — успеваю произнести я.
— Существует тонкая грань между джентльменством и доминированием.
Чонгук, не сводя с меня взгляда, отвечает серьезным тоном: — Это та грань, которую я люблю переходить.
Инсульт. Приступ. Острая аортальная катастрофа. Несмотря на все это, мои легкие каким-то образом продолжают работать.
— Теперь ты намеренно дразнишь меня.
— Это просто нервы. Ты переживала и хуже.
То, как он это говорит - и сходство с тем, что Келли сказала ранее по телефону, - пугает меня. Как будто он уже знает меня, как будто знает все, что можно знать обо мне, где спрятаны все мои самые глубокие шрамы и раны, где прячется каждая черная дыра боли.
В голове начинает вихрь.
Рассказала ли Эстель Эдмонду, зачем я приехала в Париж? Рассказал ли Эдмон обо мне Чонгуку? Знает ли он?
Приходит официант с двумя бурбонами в хрустальных бокалах и ставит их на стол перед нами. Я отпускаю руку Чонгука. Официант начинает говорить по-английски, но я отключилась, слушая взамен свои мысли, крутящиеся в голове.
Что, если он найдет меня в Интернете? В газете были статьи. Он знает, что я писатель, ему достаточно набрать мое имя...
— Лиса?
Я резко возвращаюсь в настоящее и вижу, что Чонгук и официант смотрят на меня. Ждут ответа на вопрос, который я пропустила.
— Простите, о чем вы спрашивали?
Терпеливо официант повторяет специальные предложения вечера. Я чувствую на себе тяжелый взгляд Чонгука, но не смотрю на него.
— Гребешки звучат отлично, спасибо.
— Закуски?
Я понимаю, что, видимо, пропустила и эту часть его речи. — Эммм, что бы вы ни предложили.
Он сияет.
— Фуа-гра невероятна.
— Что угодно, только не это.-
Он моргает от моего брезгливого тона, а потом предлагает:
— Может быть, бри, завернутый в фило, с инжирным вареньем?
— Да. Отлично. Спасибо.
Чонгук заказывает филе миньон и зеленый салат, официант уходит, и мы остаемся наедине с моей цветущей тревогой.
Чонгук некоторое время сидит молча.
— Если я сказал что-то не то...
Вот дерьмо. Если он все время будет таким наблюдательным, у нас ничего не получится.
— Нет, вовсе нет. Просто...— Я поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня с присущей ему напряженностью, с тлеющим мужеством и голодными глазами.
— Я хотела спросить, говорил ли ты обо мне с Эдмондом.
Он откидывается на спинку стула. Не отрывая взгляда от меня, он ровно говорит:
— Да. Я попросил его рассказать мне все, что он знает о тебе.
Мое сердце делает болезненное сальто под грудной клеткой.
— И что он сказал?
— Что ты подруга Эстель, живешь в ее квартире. Писательница, которая приехала в отпуск из Америки.
Я изучаю его. Он что-то скрывает? — Что еще?
— Что ты показалась очень яркой и очаровательной, но у тебя были самые грустные глаза из всех, кого он когда-либо встречал.
Наши прикованные взгляды ощущаются как физическая связь, пальцы переплетаются и сжимаются, как живая проволока, проводящая тепло и электричество между нами через пустое пространство.
Я говорю,
— Следующий, кто скажет, что у меня грустные глаза, получит вилку в свои глаза.
— Я знаю, — приходит мягкий ответ, — Ты не хочешь говорить о чем-то личном, и я это уважаю. Но ты спросила.
Его тон одновременно нежный и интимный, будто мы уже любовники. От этой нежности у меня подступает комок к горлу. Я уже давно не чувствовала такой нежности от мужчины. Такого безраздельного внимания у меня не было очень давно, и хуже всего то, что... я не заслуживаю этого.
Я не заслуживаю того, чтобы сидеть здесь, чтобы дышать, когда моя единственная причина жить находится шесть футов под землей.
Я с ужасом замечаю, что мои глаза слезятся.
Отчаянно пытаясь убежать от его жгучего взгляда, я отрываю свой взгляд от его глаз и встаю.
— Извини, я на минутку. Мне надо в уборную.
Не дожидаясь ответа, я выхожу из-за стола и бешеным шагом бегу через весь ресторан к двойной двери возле фойе, мимо которой мы проходили по дороге сюда.
Я врываюсь в уборную и припадаю к противоположной стене, когда дверь за мной закрывается. Я стою и дрожу, удивляясь, как, черт возьми, он заставляет меня чувствовать себя такой обнаженной, когда все, что я чувствовала последние два года, было похоронено.
Он растопил меня своим первым взглядом. Его первый взгляд, который ищет, который видит.
Я опускаю лицо в ладони и стону.
Это была глупая идея. Я явно не готова к этому. Наивно думать, что эмоции не вмешаются, если я даже не могу сидеть с ним за одним столом, не срываясь в панике.
И это же не первый раз. Каждый раз, когда я разговариваю с ним, я убегаю. Если бы я с ним переспала, то, наверное, окончательно вышла бы из строя!
Я представляю себя скрученной голышом в рыдающий клубок на его кровати, а он беспомощно смотрит на меня, гадая, в какую психиатрическую больницу позвонить в первую очередь.
— Лиса.