Глава 3
Позже, днем, я сижу за огромным письменным столом в библиотеке Эстель, заставленной первопечатными изданиями классиков, и смотрю на желтый лист бумаги в клеточку, с ручкой в руке, до краев наполненная страхом, спесью и экзистенциальными страданиями, которые испытывает каждый писатель, оказавшись перед чистым листом, когда звонит звонок в дверь.
— Слава Богу! — кричу я, увядая от облегчения. Я бросаю ручку и тяжело вздыхаю.
Именно такие моменты подтверждают для меня существование и милосердную природу высшего существа. Я сидела на одном месте, уставившись в одну и ту же чистую страницу, уже целый час.
Я уже собиралась снова откупорить бурбон.
Я вскакиваю со стула и спешу через квартиру к входной двери, которую с чрезмерной силой открываю с размаху. Она ударяется о стену. К маленькому пожилому мужчине, стоящему на пороге, я восклицаю с театральным размахом рук:
— Здравствуйте! Чем я могу вам помочь?
На мгновение он превращается в оленя в свете фар, его глаза широко раскрыты и не моргают. Черный берет, надвинутый на лысую голову под острым углом, кажется, дрожит от страха.
Бедняга. Мне действительно нельзя позволять общаться с остальной человеческой расой.
Но потом он приходит в себя, поправляет бабочку и предлагает мне неуверенную улыбку.
— Э... bonjour, mademoiselle.
Мадемуазель, не мадам. Я влюблена в него.
— Bonjour.
Настолько благодарна за перерыв и вежливую лесть, что бросаюсь на него, как маньяк.
— Joues-tu au tennis?
Он моргает один раз, медленно.
— Нет, мадемуазель. Я не играю в теннис.
— Вот дерьмо. Простите. Я вообще—то не говорю по-французски. Это все, что я помню из одного урока в школе сто лет назад. Мне показалось, что я сказала: Разве это не прекрасный день?
— Я даю вам баллы за усилия. — Он делает паузу. — А что бы вы сделали, если бы я ответил на французском?
Я небрежно поднимаю плечо.
— Наверное, попробовала бы на вас итальянский. Но, надеюсь, вы на нем не разговариваете, потому что все, что я знаю, - это проклятия, которые моя бабушка выкрикивала на моих братьев, когда они приходили домой пьяными.
Его улыбка углубляется.
— Ах, да. Итальянцы. Очень страстные. Когда-то у меня была любовница-итальянка по имени София, которая шесть раз ударила меня авторучкой в шею, когда поймала, что я смотрю на другую женщину.
Я поднимаю брови.
— Кажется, это немного преувеличенная реакция.
— Другая женщина была ее сестрой.
Когда я ничего не говорю, он добавляет: — С которой у меня тоже был роман.
Я скорчила ему гримасу.
— Надеюсь, вы не поймете меня неправильно, ведь мы только что познакомились, но сейчас я думаю, что вы этого заслужили.
— О, конечно, заслужил, — говорит он без всякого угрызения совести, — Я также заслужил то, что моя жена подожгла мою машину, когда узнала о Софии и ее сестре. — Он томно вздыхает. — Я очень любил эту машину.
Мужчины.
Обычно, на основе этого анекдота я бы оценила его характер как печально несовершенный, но он только что подкинул мне замечательную идею для сюжета романа, поэтому вместо этого я даю ему поблажку и улыбаюсь.
— Похоже, вы прожили интересную жизнь, месье...
— Эдмонд Шевалье. Управляющий домом, к вашим услугам. — Взмахнув беретом, он кланяется. Когда он выпрямляется, он улыбается. Берет хлопает обратно на лысую голову. — И да, я прожил очень интересную жизнь. Ах, истории, которые я мог бы рассказать вам, мадемуазель, от них у вас закружились бы волосы!
Я собираюсь напоить этого болтливого старикана и выудить каждую сюжетную идею, какую только смогу.
Эстель терпелива, но я боюсь, что если я не придумаю новую историю до конца лета, она совсем на меня махнет рукой. Эдмонд может стать именно тем вдохновением, которое мне нужно.
Стараясь не заламывать руки и не хохотать, как какой-то сумасшедший злодей из комиксов, я говорю: — Я бы с удовольствием послушала ваши истории. Не хотите зайти?
— Спасибо за приглашение, но я уже ухожу на обед. Я зашел лишь для того, чтобы представиться и пригласить вас на коктейль-вечеринку сегодня вечером в большом салоне.
Эстель очень настаивала на том, чтобы я познакомил вас с другими соседями, чтобы вы чувствовали себя как дома. И я знаю, что все они с нетерпением ждут встречи с вами. Писательница среди нас! Это так волнительно!
Когда мой желудок сжимается, он хлопает, немного подпрыгивая от радости.
Это было бы очаровательно, если бы я не была слишком занята планированием моего неизбежного приступа инфекционного колита, чтобы заметить это.
Я не люблю вечеринки. Особенно вечеринки, где вокруг меня ходят, как будто я призовая свинья. Люди склонны считать авторов волшебными существами-единорогами, живущими интересной и гламурной жизнью, тогда как на самом деле мы - кучка неуклюжих интровертов, грызущих ногти и предпочитающих, чтобы им выкололи глаза раскаленной кочергой, чем заставляли разговаривать с совершенно незнакомыми людьми, что для интроверта примерно так же весело, как купать кота.
А еще неизбежно: “Читал ли я что-нибудь из вашего?”, на что я всегда молюсь Господи, будем надеяться, что нет.
Я живу в ужасе перед человеком, который читал мою работу и хотел бы предложить полезную критику.
— Мне очень жаль, Эдмонд, но я не думаю, что смогу...
— Ровно в семь часов вечера, моя дорогая! — Он живо машет рукой туда-сюда, будто стирая мой отказ с лица земли. — Не опаздывай. Ты не захочешь пропустить вступительное слово нашего художника-резидента к его новой коллекции, несколько работ из которой будут представлены на выставке. Он невероятно талантлив, просто невероятно талантлив. Вечеринка в его честь, если я не упомянул.
Я уже могу сказать, что Эдмонд будет стучать в мою дверь в 19:05, если я не появлюсь.
Я могу спрятаться в шкафу и притвориться, что меня нет, но я не хочу, чтобы Эстель узнала, что я веду себя грубо и асоциально. Тем более, что она так щедро предложила мне свою квартиру бесплатно на несколько месяцев и искренне пытается помочь мне навести порядок в моих делах.
Так что я смирилась с тем, что мне придется пережить отвратительный вечер, наполненный мучительным молчанием и попытками вести вежливый разговор с людьми, которые не испытывают такой тревоги от перспективы пообщаться с кем-то, заставляющим их прыгать с ближайшей высотки.
Но если кто-то спросит меня, замужем ли я, есть ли у меня дети, прольется кровь.
С энтузиазмом заключенного перед расстрелом я говорю:
— Ладно, Эдмонд. Я буду там.
— Отлично! И я познакомлю тебя с Чонгуком, как только ты придешь. Я уверен, что вам обоим будет о чем поговорить, ведь вы такие творческие люди.
— Чонгук?
— Да. Художник. — Эдмонд хихикает. — Красивый дьявол. Популярный среди женщин. Самый привлекательный холостяк в Париже. Напоминает мне меня в его возрасте.
Эдмонд сбрасывает берет и прощается со мной, а потом, насвистывая, идет по коридору. Я смотрю ему вслед со странным предчувствием, формирующимся в моем нутре.
Не может быть. Это совпадение обстоятельств. В Париже, наверное, миллион красивых художников по имени Чонгук. Это не тот голубоглазый красавчик из кафе.
Но когда я захожу в большой салон в тот вечер, мне снова напоминают, как сильно судьба любит доказывать, что я ошибаюсь.
Он даже красивее, чем я помню.
Возможно, это сочетание света свечей и туманного сияния половых гормонов, которые массово вырабатываются группой простоватых женщин, окружающих его, но мужчина действительно потрясающий.
Стоя у рояля в углу элегантного салона, Чонгук весь в черном. Черная рубашка, расстегнутая на воротнике, черные брюки, черные кожаные туфли, которые, как я могу судить с места, где я стою, стоят больше, чем ВВП Гуама.
Общаясь со своими поклонниками, он не выглядит ни счастливым, ни непринужденным. На самом деле, он похож на загнанного в угол волка.
Интересно.
Потом он поднимает глаза, видит, что я смотрю на него, и замирает.
Я бы отвернулась, но я застыла. Прикипела к месту. Я превращена в камень тем самым толчком электричества, который пронзил меня в кафе, когда он посмотрел мне в глаза.
Нет, не в камень.
Расплавленная лава.
Тепло волной поднимается от груди к шее, потом охватывает мое лицо. Я стою, уши горят, сердце колотится, пока связь не становится невыносимой, и я не отрываю взгляд.
Облегчение наступает мгновенно.
Я клянусь себе, что больше никогда не посмотрю в его сторону.
— А, вот ты где! Добро пожаловать, моя дорогая, добро пожаловать!-
Сияющий Эдмонд появляется рядом со мной и начинает целовать мою руку. Затем он наклоняет голову ближе и говорит заговорщицким шепотом.
— Ты выглядишь très magnifique (прим. пер. с фр. - очень красиво) в этом платье. Половина мужчин в этой комнате, наверное, уже влюблены в тебя.
Платье, о котором идет речь, - это единственное платье, которое я привезла с собой, облегающее, из сапфирово-синего шифона, который чудом дополняет и мой цвет лица, и мою фигуру. Я взяла его импульсивно, думая, что, возможно, надену его в оперу или что-то в этом роде, но поскольку остальная моя одежда состоит из джинсов, футболок и удобной обуви, я решила, что это такая же хорошая возможность, как и любая другая.
— Спасибо. Я думала, что буду слишком наряжена, но вижу, что ошибалась.
Салон заполнен людьми, которые, очевидно, посещают показы кутюр на неделе моды. Я никогда в жизни не видела такого гламура. Можно подумать, что мы собираемся принять королеву Англии. Даже Эдмонд одет по высшему разряду - в изысканный темно-синий костюм с шелковым галстуком голубого цвета и соответствующим карманным платочком. Его лакированные мокасины настолько блестящие, что ослепляют меня.
— Это наш почетный гость, вон там, у пианино, но он сейчас в окружении, так что позвольте мне представить вас всем. Пойдемте.
Эдмонд берет меня под локоть и ведет вперед в толпу. Я чувствую себя коровой, которую ведут на убой.
К счастью, первым человеком, с которым меня знакомят, является молоденькая блондинка с упругими сиськами и легкими, как у Паваротти. Даже одетую, я мгновенно узнаю ее как крикунью, живущую напротив Эстель.
— Мадемуазель Джиджи, познакомьтесь, пожалуйста, с мадемуазель Лисой. — Эдмонд гордо добавляет: — Лиса— писательница.
Я встревоженно шепчу приветствие, когда Джиджи широко раскидывает руки и бросается на меня, сжав губы. Она хватает меня за плечи и горячо целует в обе щеки, а потом держит на расстоянии вытянутой руки, улыбаясь, как сумасшедшая.
Вблизи ее грудь выглядит еще более впечатляющей.
— Bonsoir, (пер. с фр. — Добрый вечер) Лиса! — кричит она, — Я так рада познакомиться с тобой!
Это наркотики. Это должны быть наркотики.
Она поворачивает голову и кричит через плечо: — Гаспар! Venez ici! (пер. с фр. — Иди сюда!).
Мужчина, который разговаривает с несколькими другими людьми на другом конце комнаты, оборачивается и смотрит в нашу сторону. Он высокий и стройный, одет в красивый темный костюм, ходит с легким покачиванием, что, как я могу предположить, связано с его потрескавшимся, обезвоженным и переутомленным пенисом.
Это партнер Джиджи. Причина всех ее криков.
Рыкун.
Приветливо улыбаясь, Гаспар останавливается передо мной и протягивает руку.
Он говорит что-то непонятное, потому что говорит по-французски.
Я беру его протянутую руку и стараюсь не чувствовать себя в одном из тех ужасных комедийных сериалов, где в главных ролях неуклюжие идиоты, которые в реальной жизни сидели бы в тюрьме.
— Bonsoir, Гаспар. Приятно познакомиться. — Я знаю, как ты звучишь, когда кончаешь.
Либо Гаспар не знает английского, либо он из тех французов, которые знают, но не признаются в этом под страхом смерти, потому что он отвечает на французском, все еще улыбаясь своей приятной улыбкой, откровенно пялясь на мое декольте.
— Извините, я не говорю по-французски.
В ответ Эдмон, Жижи и Гаспар начинают оживленную беседу на - как вы догадались - французском языке.
Гаспар до сих пор не отпускает мою руку.
— Приятно было познакомиться с вами обоими, — говорю я Джиджи, высвобождаю свою руку из цепкой хватки Гаспара и отхожу в сторону, — а сейчас я пойду выпить.
Я разворачиваюсь и направляюсь к бару, установленному на противоположной стороне комнаты, надеясь, что Эдмонд не бежит за мной, потому что я могу быть вынуждена броситься на него, как напуганная лошадь.
Не прошло и пяти минут, а я уже паникую.
— Бурбон, — говорю я бармену, когда прихожу, запыхавшаяся от короткого спринта.
Мне действительно стоит начать заниматься спортом, но, к сожалению, мне нравятся только те физические упражнения, которые можно делать лежа.
Бармен - молодая женщина с красивой кожей и изящной шеей, которая и бровью не ведет, когда я выпиваю бурбон, который она налила мне, за один раз, и требую еще один. Она, пожалуй, единственный человек в этой комнате, который мне нравится.