Палитра образов

– На-а тебе, надоедливая псина! – Ну почему же сразу "надоедливая"? Я ж только для этого и вою здесь, чтоб мне хоть что-то перепало, дяденька!
А это что же? А, колбаски самой дешёвой мне подкинул... Ну это хорошо, это спасибо тебе, твой сменщик – мясник похуже, прогоняет меня, да иной раз и железкой какой кинет!
Я сразу так и понял: он – мужик тощий, сухой, от того, видимо, и злостный, а ты – плотный, краснощёкий, – сплошное душевное добро, спрятанное в старый засаленный фартук.
Холодно сегодня, дяденька, не пустите ль погреться? За что ж ты меня ногой-то? Я же просто, как и вы, люди, замерзаю.
А что, если схвачу простуду какую? Нет, все вы одинаковые, только ты колбаски не пожалел, а иной и вовсе курочку старую подкинет. Кормить-то кормите, а чтоб согреться пустить – так это ж где такое видано-то, чтоб дворняг облезлых пускать?
Люди вы, люди, да нету в вас человечного ничего! Вон, заморозки какие, ни одного на улице! А я мёрзнуть тут должен, кости свои, собачьи, студить, да колбасу грызть.
Нет, вкусная она, однако, вкусная, но морозит – жутко.
– У-у-у, – вой мой отчаянный, конечно, никто не слышит. А стоит тявкнуть на какую-то особу, так сразу крики, вопли. – У-у-у...
– Эй, псинка, уть-уть-уть, – раздался хриплый голос из приоткрытой двери, и я встрепенулся.
Мужчина стоял низенький, с рыжими, как ржавчина, усами, в мудрёном костюме.
Да-с, чего изволите-с? Может пустите, а, дяденька? У вас, я вижу, квартирка просторная – а я в уголке лягу, мешать не буду.
– Смотри-ка, нос свой суёт сюда, ну, судьба, говорю тебе! – раздался из-за спины открывшего глубокий голос. Выглянула тёмная голова.
– Да-а, как же, судьба, все они сейчас носы суют, лишь бы где переночевать... – снова заладил хриплый голос.
Ну что же, что понадобилось вам? Пустите, нет?
– Ну-ка, отойди, – открывший отодвинулся, а ко мне нагнулся темноволосый. Терпкий запах табака бросился в нос, но я только ближе подошёл. Табак – значит табак, я неприхотливый, вы только пустите, дяденька.
Ощупав мою морду, он потрепал меня по затылку и ушёл куда-то вглубь, а обладатель рыжих усов кашлянул и, вздохнув, распахнул дверь.
Спасибо, спасибо вам, спасибо.
Квартирка-то и в правду широкой оказалась, я сразу местечко для себя приметил. Вон, возле старого кресла потёртого. Никто ж не против? Вот и славно.
– Пусть отсыпается, завтра возьмёмся за него... – пробурчал низкий, и темноволосый коротко кивнул.
Ох, разморило-то, как разморило! В глазах пелена дымовая, тепло, ну, стало быть, и вздремнуть можно.
Постепенно из видимости исчезали и рыжий, и тёмный, закуривший трубку, смешивались в серую массу, плыли, и плыли, и плыли...

– Да нету у нас недели, не-ту! – громкий голос заставил меня встрепенуться. Это рыжеусый что-то кричал в сторону тёмного.
– Виктор Петрович, ей-богу, не нервничайте! – затараторил тёмный, сидевший в кресле рядом с усатым.
– Да не мо-гу я не нервничать, Игнатий Станиславович, как же, извольте спросить, мне не делать этого?!
– Успеется, Виктор Петрович, успеется, – успокаивал тёмный с длинным именем. Как его, И-и... Ингатий? А, пёс с ним.
– Да как же, как же! А с ружьём-то что? А с револьвером?
– Отлатаем, успеем, Виктор Петрович, успеем, мы-то, да с вами-то, да вдвоём-то! – говорил тёмный.
Усатый только вздохнул и начал грызть край карандаша.
– Ну-с, Игнатий Станиславович, не будем терять ни минуты тогда, а? Псиной ещё заниматься этой, чёрт бы её побрал! – рыжий наклонился ко мне и вздохнул, – Пошли, эй, уть-уть...
Я подскочил и посеменил за ними. Мы прошли по какой-то обветшалой лестнице в подвал, в тёмный и сырой.
– А ничего оружию не будет, что вы так его храните, Виктор Петрович? – затараторил Ингатий.
– А что же ему сделается-то?
– Ну, влажно здесь очень, может попортиться всё ваше состояние! – тёмный почесал затылок и потёр худые плечи.
– Ничего не будет, ни-че-го, ни...че...го... – задумчиво протянул Виктор Петрович.
Я бежал вперёд них, то и дело оглядываясь назад, но встречал только пустые взгляды и дым папиросы Ингатия.
Батюшки, да сколько здесь всего! Железяки всякие, металлические палки, блестящие, чёрные. И всё искрится, маслом пахнет.
– Давай-ка, Игнать Стасович, пока псина бодрая – с тренировок начнём. А дальше как пойдёт.
– Как скажете, Виктор Петрович, как скажете, – тёмный напялил на себя какой-то уродливый широкий костюм, покрывавший его с ног до головы, а усатый связал мне на шее поводок и повёл за собой.
Вышли мы во дворе каком-то, людей не было, а страх был. Что они делать хотят, я ведь простой, уличный, делать ничего не умею...
Мы остановились, а тёмный встал против нас на расстоянии хорошего прыжка белки.
– Надо бы кличку ему дать, чтоб проще было, – крикнул Ингатий.
– Пусть Бобиком именуется, как прошлый мой, чтобы скучать не сильно. – негромко проговорил усатый. – Правда, тот дрессированный был, команды знал, а этот – дворняга обычная, чёрт знает как учить его... – махнул рукой Виктор Петрович.
– Ну, ничего, ничего, разберёмся... – заладил тёмный.
– Бобик... Апорт! – крикнул рыжий и нагнулся в сторону Ингатия.
Я удивлённо посмотрел на него. Такой, вроде, взрослый мужик, а кривляется, как маленький.
– Бо-обик... Апорт! – ещё громче крикнул усатый и кинулся вперёд, в сторону тёмного.
Дети, ей-богу, какие дети! Долго ещё он кривлялся, что-то показывая, ну а я что? Мне наскучило это, я и решил задремать. Всё равно играются пока.
Слова эти странные, то Бобик, то апрот какой-то, что значит? – не понятно.
– Э-эй, Бобик, псина ты неразумная, подъём! – тёмный тряс меня за морду, задевая костюмом и крутя шерсть в другую сторону.
Я тихонько подвыл и поднялся. А, так значит "Бобиком" этим они меня именуют! Ну так бы и сказали сразу, а то словами сыплют странными...
– Ишь ты, глупый какой! – воскликнул усатый, держась за голову, – Мы как учить-то его будем, а? Как учить-то!
– Научим, Виктор Петрович, научим... – беспокойно теребя край костюма, пропел Ингатий.
И так забавно шуршала ткань, что я тихо тявкнул и подошёл ближе, нюхая руки. Словно птица в кустах, а здесь сейчас издаёт звук этот простая нелепая одежда.
– Гляди-ка, Виктор Петрович, прибежал, как миленький прибежал! – радостно засмеялся тёмный.
– При-бе-жа-ал! – пропел усатый и подскочил с места. – Эй, Бобик, ну, ко мне, уль-уль-уль...
Я тихонько подошёл к рыжему и уставился на него. Что ж ты хочешь от меня, красномордый? Чего надобно тебе?
– Бобик, а, Бобик! Апорт! – он махнул рукой в сторону человека в костюме, и тот пошуршал пальцами.
Я нехотя подошёл к тёмному и и прикоснулся носом к кистям.
– Ай да молодец! – вопил он, а мужик с усами недовольно ворчал.
– Ему рвать надо и кусать, а не ладони нюхать! – протянул рыжий.
– Успеется, Виктор Петрович, успеется... Ну-ка... – запахло дешёвой колбасой, и возле меня упал кусочек. Так вы этого от меня хотите? Я вам хоть весь день руки буду нюхать, вы только колбаски давайте...
Так и проходили эти "тренировки". Они мне "Бобик, апорт!", а я им руки нюхаю. Зачем уж это понадобилось – не знаю, но колбасы перепало немало.
– Бобик... Апорт, – устало проговорил усатый, и потёр глаза.
Я медленно, как и всегда, прошёлся до тёмного. От рук его так вкусно пахло едой, что я невольно прикусил перчатку, обнюхивая их.
– Свершилось, Виктор Петрович, свершилось! Он укусил меня! – завопил тёмный и заворошил в кармане в поисках награды.
Но её, по видимому, не оказалось, и он только потрепал меня по голове.
– Колбаса закончилась! – развёл он руками.
– Как так-то? Ну-с, придётся возвращаться, пока денег на новую нет. – рыжий подвязал меня поводком и повёл за собой.
Снова тот сырой подвал, где мне пришлось остаться. Хозяева что-то ковыряли в куче чёрных палочек, а я улёгся в углу и задремал.

– Э, псина, пошла! – раздался незнакомый голос и по спине меня хлестнуло чем-то холодным.
Резко встрепенувшись, я завыл от боли.
Передо мной, с кожаным твёрдым ремнём в руках, стоял худощавый блондин, одетый в тот костюм, который был во время тренировок на тёмном.
Потом мне прелетело ремнём и во второй раз, и я оскалился.
Тощий схватил меня за шкирку и потащил во двор, где стояли хозяева.
Эй, дорогие, прекратите этот беспредел! Отберите у белого плётку! Да что же это делается...
Усатый перенял поводок и, когда худой отошёл на приличное расстояние, крикнул:
– Бобик, апорт!
Что же, и ему руки нюхать? О, нет, не буду, не стану я этого делать и за колбасу!
Белый скривился и воскликнул: "Плёткой его, плёткой!"
Я взвизгнул, почувствовав удар на спине и бросился на худощавого. Предатели, предатели! Сначала, значит, колбаской, а тут на тебе – получай, псина, по рёбрам.
Я вцепился в руку белого со всей силы от досады, и тот только победоносно улыбнулся и попытался потрепать меня по голове. Но я сделать и этого не дал, цапнув его за пальцы. Получай, тиран!
Все почему-то тоже стали весёлыми, видно, тоже не больно-то нравился им этот тощий. И, напоследок тяпнув его за локоть, я вернулся к усатому.
– Вот и первые шаги, Виктор Петрович, а я всегда говорил: не пряником, так кнутом! – горделиво затараторил белобрысый.
– Да, Сергей Саныч, выручили вы нас, конечно! А то первый мой Бобик, видете ли, издох, да так невовремя!
_ Понимаю, понимаю, товарищ, ну ничего, натренируем!
Я посмотрел на тёмного, стоявшего вдалеке от нас и закурившего трубку. Он единственный не рад был здесь, а только хмуро поглядывал то на усатого, то на тощего.
Я с тоской поскулил, но Виктор Петрович, вошедший, видимо, в неплохой азарт, шлёпнул меня по хвосту ремнём, прикрикнув:
– Бобик, апорт!
И я снова побежал. Да чтоб провалился он, этот белобрысый со своими методами! Больно, собака, больно!
Со всех своих сил кинувшись на тощего, я начал грызть его лодыжки, затем поднялся к рукам. На, получай, мерзкая ты тварь!
И снова восторженные возгласы, улыбки. Всех, кроме тёмного. Он как-то странно косится на нас. Единственный, наверное, мой союзник.

Туда-сюда, "апорт, апорт, апорт..." и всё улыбки, одобрение. Я даже гордиться начал, вот, какой хороший я – грызу всем мешающего белого тирана. Только плётка зачем – непонятно.
А потом шли бессонные вечера, где только и ждал я утра, чтобы наброситься на тощего, чтобы разорвать этот костюм, наконец! Но, как ни странно, не выходило у меня никогда.
Перед сном подчевал отборным мясом, какого в лавке не допросишься. Засыпал, думая о награде и об этой наглой худой белой морде человека, которому завтра разрешат мне впиться зубами в одежду.
Ну что за жизнь! Спина, правда, от ремня болит, но ничего – терплю.
Чёрный пропадать куда-то стал, всё хмурый ходит, задумчивый, гладит меня изредка, но я ему не даюсь – что-то, кажется, недолюбливает он меня. Спину смотрит, а кормить – не кормит, не участвует в тренировках, не радуется за меня.
Ну и привязался я к усатому, конечно, тот, хоть до крови и бьёт, зато кормит отменно, хвалит меня. Не мужик, – а подарок!

Но вот настал N-ый день, когда разбудили меня, прищёлкнув плёткой посильнее обычного. Это значит – тренировка важная.
Я подскочил, виляя хвостом. Спина сегодня уж больно сильно болела, пошевелиться трудно.
Усатый подвязал меня и вышел, да только не во двор, а на улицу, и в повозку усадил сразу. За поводьями сидел Ингатий, весь напуганный, страшный.
Тощего с ними не было, только плётка его лежала.
Рыжий уселся назад, вместе со мной, и, кинув блестящую чёрную вещицу тёмному, потрепал меня по затылку.
– На важное дело едем, Бобик, – пояснил он. – Револьвер, Игнатий Станиславович, самой новой модели вам выбрал.
Тот лишь буркнул в ответ что-то невнятное.
Тронулись с места, и я почувствовал боль ещё сильнее. Кожу драло, от этого тихонько заскулил, не желая, чтобы обращали внимание на меня.
Вскоре мы остановились, и хозяева, оба волнительно выдохнув, натянули повязки на лица.
Ну, делайте что хотите, но дайте мне погрызть костюм, хочется же...
– Бобик, если получится всё – во-от такой батон колбасы тебе купим! – мечтательно воскликнул рыжий, разведя руками в стороны.
Я облизнулся и, получив несильный удар по спине, выбежал наружу вслед за хозяевами.
Тёмный, не медля ни секунды, вбежал в большое здание и исчез там. А, так я помню это место! Здесь люди добрые обычно, это, как же его... Банк, вроде так. Услышал от бродячих, что здесь много что перепадает. То курочка, а то и рыбки хорошей не пожалеют.
Только вот что понадобилось усатому здесь?
Темно ещё, солнце даже и не думало вставать, а мы здесь время своё тра-а-атим... Ох, спать-то как хочется!
Снова удар по спине. Да что же, вот я, в сознании, не сплю.
– Ты давай, не отлынивай тут. – не своим голосом прорычал рыжий.
Я покорно тявкнул и сел возле его ног.
Но скоро спокойствия как не бывало; усатый напрягся и приготовил плётку.
Издалека к нам в сторону направлялась целая туча людей, одетых в форму. Но то был не костюм для тренировок, а простая полицейская одёжка.
– Бобик... – хриплым шёпотом проговорил усатый, нагнувшись к самому моему уху. Неужели, их хватать? О, насмотрелся я на своём веку людей в форме! У них ещё дубинки есть... – Апорт!
Голос словно эхо отдался в моей голове, и удар ремнём, такой неистово-сильный, прилетел мне и коснулся, казалось, самих костей.
Испуганно подскочив на месте, я несколько помялся, пока не получил второй удар, ещё сильнее прежнего.
Взвизгнув от боли, я побежал вперёд. Кого же из них хватать-то? Ах, рёбра трещат, что же это под ногами? Кровь моя, красная-красная, скользит. Сжимая глаза, я нёсся вперёд, но лапы проскальзывают, не могу устоять!.. Не добежав пары метров до мужика в форме, я повалился, да так, что прямо на спину.
– Бобик, апорт, апорт!! – не своим от страха и азарта голосом кричал рыжий. Затем в меня и камни полетели от него, и палки... А я пошевелиться не мог. Полицейские перебежали меня и направились к рыжему, тыча в него чёрными приборами. Он взвизгнул, и раздался хлопок. Один из сотрудников повалился на землю.
Усатый бежал ко мне, скрипя зубами. Напоследок хлестнув по истерзанному телу моему ремнём, он бросился прочь, чтобы не догнали его.
Не знаю, что было дальше, но люди в форме следовали за ним. Все кроме одного, лежавшего на лестнице возле входа.
Да, чем-то мы и были с ним похожи сейчас. Оба истерзанные, только он, наверное, уже мёртв. Хотя, что таить, и мне недолго осталось здесь лежать...
Предатели, все они предатели...
Глаза слипаются, сил больше нет терпеть эти мучения...
– Бобик, Боже милостивый! – тёмный бросился на колени возле меня. А, и этот предатель, почему не остановил он их, когда те били меня, он знал, к чему всё идёт! Да вот только я ничего и не понимаю до сих пор...
Грубо огрызнувшись, я попытался укусить его за запястье, но голова не поднималась из лужи крови, а глаза слепили слёзы.
– Что же сделали они с тобой, Бобик, да как же так... – тёмный негодующе осмотрел меня, а затем поднял, прижимая к себе, и побежал прочь.

Очнулся толком я уже дома, нет, не дома, а, скорее, в доме, так как место это было мне незнакомым. Спина уже болит не так, по крайней мере – не щиплет. Огляделся, понял – перебинтована.
Кто это? Кто шагает ко мне? А, знакомый запах табака. Ну что тебе ещё, тёмный? Добить меня хочешь? Так давай, и поскорей, чтоб уж не мучиться...
Рука его прикоснулась к моему горячему носу, и я огрызнулся, цапнув его за палец.
Уж убивай, но не мучай поддельными нежностями.
– Бобик, в кого превратили они тебя, а, Бобик? – полным страдания голосом проговорил тёмный.
И тут я зарыдал по-настоящему. Искренними собачьими слезами.
Кем стал я? Я стал машиной для драк, я стал пустым и злостным, зачем?
Мне казалось, что любят здесь меня таким, какой я есть, а плётка – средство обращения... Ах, глупый, глупый пёс!
Тёмный прижал мою голову к себе и ласково потрепал за ухом.
– Не бойся меня, милый, тебе нечего бояться вовсе. – хриплым сдавленным шёпотом протянул он.
Я покорно положил голову на его колено и тихо, протяжно завыл. Таковой была моя благодарность.
– Денег, правда, нет пока, Бобик, на окорок тебе не хватит... А за то, что грабить вздумал – ты прости меня, я не вор. Просто из крайности в крайность кидаюсь, Бобик, из крайности в крайность...
А я тихо дремал, чувствуя ласковые прикосновения на затылке. В голове эхом отдавались слова, "из крайности в крайность...", ах, спина уже не так и болит, и чувствуются будто силы снова. "Из крайности в крайность...", тихо потрескивает камин радом, а на сердце так тепло... "Из крайности в крайность...", неужели вот оно, собачье счастье моё? Да, определённо, – оно! Чистое, такое простое...
"Из крайности в крайность..."