Пыль и незнакомец
1989 год
Я стояла у прилавка, перекладывая ящики с мандаринами. Руки гудели от усталости, спина ломила. Вроде не стройка, но к вечеру в магазинчике становилось душно — полки проваливались, в кассе заедало рычаг, и стекло на витрине мутнело от постоянной возни.
Магазин был мой. Точнее, наш с отцом.
Отец — Литвинов Алексей Юрьевич — дал мне старт, накопил, пробил помещение, хотя сам всегда был далёк от торговли. Он просто хотел, чтобы у меня была опора. После смерти мамы всё делал сам — завязывал банты, проверял домашку, водил к врачу, когда нужно. И ни разу не сказал, что устал. Хотя уставал, я знала.
Сегодня он задерживался. Я вышла к крыльцу, подышать. Весна ещё не пришла, но с крыш уже текло, в воздухе стоял запах мокрого асфальта и бензина.
Вдруг из-за угла вывернул парень. Быстрый шаг, капюшон надвинут на глаза, плечи приподняты. Оглядывался. Как будто кого-то ждал или от кого-то шёл. Он меня не заметил и почти врезался, когда поднимался на ступеньки.
— Осторожнее! — резко сказала я, отступая назад.
Он отшатнулся, глянул на меня. Лицо — дерзкое. Тень под глазами, будто не спал.
— Извини, не хотел, — сказал быстро и снова обернулся.
— Ты кого ищешь? — недоверчиво спросила я. — Здесь только магазин, дальше тупик.
Он на секунду замялся.
— Я... тут с Белым договорился. Знаешь такого?
Я нахмурилась.
Белый. Имя всплыло как ком в горле.
Говорили, что его подозревают в убийстве — то ли милиционера, то ли ещё кого. Газеты молчали, но слухи в районе ходили — от него все шарахались, но кто-то шепотом говорил, что Саша ни при чём, что всё подстава. А кто-то наоборот — что рвануло у парня крышу.
— Он тут не появлялся, и если ты из его компании — проходи мимо. Я с этим делом не связана.
Парень прищурился.
— Ты думаешь, я по "делу"? У него в детстве лоб расшиб на горке — теперь мы навсегда связаны?
— А ты кто такой тогда?
— Пчёлкин. Меня Пчелой зовут. Если хочешь, могу паспорт показать.
— Не хочу. А что ты хочешь от Белого?
Он замолчал.
Смотрел на меня долго, оценивающе. Так смотрят те, кто уже видел многое. Слишком многое.
— Слушай, мне спрятаться надо. Тут безопасно?
Я сделала шаг назад, упёрлась спиной в косяк двери.
— Ты шутишь, да? Это продуктовый. Тут максимум можно спрятаться между гречкой и капустой.
Он усмехнулся, но глаза оставались напряжёнными.
— Минут десять. Потом уйду. Скажи, если кто будет спрашивать.
— Ты вообще кто мне, чтоб я тебя прикрывала?
— Никто. И ты мне — никто. Просто поверь: лучше, если я сейчас побуду тут, чем окажусь на улице.
Я колебалась. Голос отца в голове говорил:
"Не суйся. Особенно в то, чего не понимаешь."
Но я вдруг почувствовала злость. Не на него — на себя, на то, как всё вокруг устроено. Как люди исчезают, появляются, как будто по команде, а я — просто продаю мандарины.
— Вон за прилавок. Только не тронь ничего. И если скажешь что-то не то — выгоню.
— Я даже дышать тише буду, хозяйка.
Прошёл за стойку, сел на ящик. Я видела, как его пальцы дрожат. Он что-то переживал — всерьёз. И мне стало немного страшно. Хотя показывать этого я не собиралась.
Минут через семь пришли двое. Один — в кожанке, второй — в спортивке. Пахло от них так, как пахнет от ребят с Савёловского — подвалами, пивом, сигаретами. Огляделись. Один кивнул мне.
— Ты, девочка, тут не видела одного... Пчёлкин. Не заходил?
Я подняла бровь.
— Кого? Пчёлкина? Нет. Здесь только я, и вот капуста — самая подозрительная.
Они переглянулись.
— Если увидишь — скажи. Он опасный.
— Как капуста?
— Ха-ха. — один из них усмехнулся и махнул рукой.
— Пошли, Вить. Тут только базарные куры.
Они ушли.
Я повернулась к Пчёлкину. Он поднялся с ящика.
— Ты соврала.
— Ты испугался.
— Может быть. Но всё равно — спасибо. Я это запомню.
— Не надо мне благодарностей. Я просто не люблю, когда кто-то в моём магазине ведёт себя, как в подворотне.
Он кивнул, пошёл к выходу.
На пороге обернулся:
— Ты Катя, да? Литвинова?
— Да. И что?
— Тогда всё сходится. Понял, почему ты не как все.
— Иди уже, пока не передумала.
Он ушёл.
А я осталась — с капустой, лужами и странным ощущением, что впереди будет всё, только не тишина.