Глава 12
В детстве я любила папу больше, чем маму. Глядя на него, я всегда думала о том, какой мой папа красивый, сильный и умный, какой он щедрый, ведь ему никогда и ничего не было жалко для меня. В Новый год я всегда просила показать мускулы, и папа, смеясь, напрягал руку, отчего мышцы на плечах взбухали. Он часто тягал штангу или гантели, таскал тяжелые пакеты, сумки, всегда занимался ремонтом квартиры и никогда не доверял это дело кому-то другому.
Мой папа был мастером на все руки. Я искреннее восторгалась им, рассказывая всем одноклассникам, какой же он замечательный, с нетерпением ждала его с работы. Стоило мне задеть его тапочки, как я тут же начинала плакать, думая о том, что, если не поправлю, папа обидится на меня и больше никогда не будет разговаривать. С мамой, которая тоже во мне души не чаяла, были прохладные отношения, к ней я так не тянулась.
Все изменилось, стоило мне начать взрослеть. Когда детали жизни...те детали, которые раньше не были заметны, стали бросаться в глаза, я не знала, что делать. Мозг отказывался слышать ругань отца и матери, слышать те слова, которые он говорил ей, те крики от обиды и разочарования, что вырывались из мамы, видеть те слезы, что лились по ее щекам – я не могла поверить, что это делал мой папа.
Когда я ощутила это на себе, тогда впервые стекло моих розовых очков треснуло: стоило принести неудовлетворительную оценку, как папа переставал разговаривать со мной, игнорируя по несколько дней. Помню, когда родителей вызвали в школу, чтобы провести беседу об успеваемости, и я, страшась, что учительница расскажет папе о моей гиперактивности, о том, что мне трудно усидеть на месте и не выкрикивать ответы, что на переменах я бегаю, прыгаю и чуть ли не лазаю по стене, держу мальчишек в страхе, раздавая им подзатыльники, когда они обижают моих подруг, - спряталась под пианино, на котором играла моя сестра, и не выходила оттуда.
Папа никогда меня не бил. Папа на меня не кричал. Но его молчание отражалось на мне так, словно он выполнял те два действия одновременно.
Я хотела быть хорошей, хотела выглядеть в его глазах умной и невероятно талантливой, а потому хваталась за любой проект, выполняла любую работу, лишь бы получить отличную отметку и с гордостью сказать об этом ему, читала так много книг, что иногда теряла связь с реальностью. Лишь бы он был мной доволен. Лишь бы принимал меня.
Я все еще приносила плохие отметки по алгебре и геометрии, но мои успехи в гуманитарных науках, постоянное чтение, из-за которого в комнату пришлось купить дополнительный шкаф, похвала от учителей, а затем и профессоров в университете – все это позволяло мне идти по лезвию ножа, иногда оступаясь, но не падая. Папа то гордился мной, то говорил, что мне нужно больше, что я должна быть лучше, знать другие языки, писать кандидатскую, докторскую, начать преподавать в университете.
Буйная от природы, непослушная, свободолюбивая, уставшая от вечных наказов и ограничений, желающая быть собой и перестать подстраиваться, веселая, смешливая, вспыльчивая, умная – еще в подростковые годы я начала свой бунт, то взрываясь от накопившихся эмоций, то подавляя их. Одно время мне хотелось сбежать из дома, и я даже обдумывала план побега. Были мысли и о фиктивном браке, где мы ничем друг другу не обязаны, где каждый делает, что хочет и не трогает временного партнера. Думала найти гея из такой же религиозной семьи и помочь ему отвязаться от родных, которые так же, как и мои, наседают с семьей.
Все мои взрывы терпела мама. Папа молчал, а мама нет. Папа наказывал игнорированием, мама же била словами, постоянно пыталась меня контролировать, не давала быть той, кем хочу, в паре с сестрой постоянно бросала мне, что я толстая, что нужно худеть, что большая грудь - это некрасиво. И я, нанося ей такие же удары, учась управляться со словом, причинять им невероятную боль, сбегала потом в свою нору и покрывалась паутиной комплексов и обид, видя себя их глазами. Мешковатая одежда стала моим союзником, стыд и страх, когда мальчики обращали на меня внимание, - лучшими друзьями.
И долгие годы я прятала свое тело под некрасивой одеждой, считая себя толстой, хотя у девочки-подростка была просто хорошая генетика, из-за которой появились большая грудь и попа. Но на фоне двоюродных сестер и старшей я казалась толстой именно из-за этого, а потому в голову пришла идея бинтовать грудь с надеждой, что она исчезнет. Было страшно, что кто-то заметит, какая большая у меня попа, что она не плоская, не маленькая, а имеет формы. То, что сейчас создается в спортзале кровью и потом, было дано мне природой и покрыто толстой коркой стыда и непринятия.
По прошествии многих лет я больше не злюсь на маму: она сама всю жизнь боролась с лишним весом и боялась, что мы будем страдать так же, как и она Папины родственники частенько любили сказать о ней что-то гадкое.
Я писала очередную главу, когда услышала крики, доносящиеся снизу. Квартира была двухэтажной, наверху располагались наши спальни, а внизу гостиная, кухня и ванна. Я выглянула из комнаты, слыша, как вновь ругаются мои родители. Эта детская боль всегда со мной. Иногда мне казалось, что лучше бы они развелись, лучше бы они перестали жить вместе и стали свободными друг от друга, особенно мама. То, как папа мучил ее, как качал на эмоциональных качелях, как постоянно говорил гадости и доводил ее до истерики, отпугивало меня от брака: я боялась выбрать такого же, стать женой человека, который уважает и любит только себя и свой комфорт.
Я зашла обратно в комнату, легла на кровать и закрыла голову подушкой, чтобы не слышать это. Да, уже не ребенок, но слышать это было так невыносимо, что в такие моменты хотелось исчезнуть.
Встала. Открыла окно. Вздохнула полной грудью холодный влажный воздух. Одинокая слеза скатилась по щеке. Я так сильно хочу замуж и так сильно боюсь, что окажусь в таком же положении. Так сильно хочу любить и так боюсь разочароваться в том человеке, которого выберу. А потому бегу, бегу и снова бегу от отношений, влюбляясь в тех, кого любить нельзя, в тех, с кем эти самые отношения заведомо невозможны. Часто предпочитаю образы, а не реальных людей, погружаюсь с головой в книги, где царит любовь, где главный герой ничего не жалеет для своей возлюбленной, где ее спокойствие важнее его амбиций.
Понимая, что нужно вмешаться, я позвонила своему брату по видеосвязи и, разговаривая с ним, спустилась по лестнице, специально повышая громкость, чтобы родители услышали. Папа, первым заметив это, резко замолчал, глядя на меня так, словно я убила человека, а затем вдруг смягчился и забрал телефон из моих рук, чтобы поговорить с сыном. Мама вытирала слезы. Ее губы тряслись, плечи тоже, и я почувствовала, как ком встал в горле от боли за нее. Она столько всего пережила и не заслужила такого отношения к себе.
Когда оба поговорили с братом, он отключился, и мама и папа разошлись по своим комнатам: она ушла в спальню, а он – в гостиную, где, как обычно, шумел телевизор.
- Мам? – постучавшись, я зашла в комнату.
Мама сидела на кровати, глядя в незашторенное окно и думая о чем-то своем. Матрас прогнулся рядом с ней, стоило мне сесть.
- Я так устала от этой жизни, Альба, - прошептала она. – Так устала...ради чего все это? Ради чего я терпела столько всего ради твоего отца, чтобы сейчас, когда мне пятьдесят пять лет слушать его оскорбления? Этому человеку нужно, чтобы все дома ходили на носочках, чтобы никто не нарушал его покой, чтобы каждая вещь лежала на своем месте! И неважно, что другие люди, которые точно так же живут здесь, хотят другого! Неважно, потому что есть он и остальные...ему никогда не было дела до меня! Он говорит, что любит, а потом бьет меня наотмашь унижением и оскорблением. Говорит, что любит, но ни цента не готов потратить на меня...
Она закрыла лицо руками, и я не выдержала, заплакав вместе с ней.
- Мамочка моя, - дрожащим голосом обратилась я, - мамулечка...
Мама не любила, когда в моменты слабости кто-то обнимал ее, касался тела, а потому я просто сидела рядом, сопереживая ее горю, разделяя с ней эти ужасные мгновения. А мне так хотелось ее обнять. Так хотелось взять за руку, дать понять, что я рядом, что у нее есть опора в лице ее детей, которым важно, как она, что с ней.
- Альба, оставь меня, пожалуйста, одну, - прошептала она. Я хотела возразить. – Пожалуйста, Альба.
Встав, я покинула комнату, закрыв за собой дверь, и пошла к себе в комнату, ощущая, как разрывается на части сердце за маму, сердце, разочарованное и боящееся, что однажды и с ним поступят так.
***
Достав из сумочки винного оттенка помаду, я подправила макияж губ и нанесла немного консилера под глаза, чтобы освежить взгляд. Длинные стрелки делали мои глаза чуть более длинными и утонченными, делая округлую форму утонченнее.
Я ехала в машине мистера Бюрсина. Водитель вез меня к Лео, чтобы я провела очередной урок. Вновь прогнав в голове план урока, я отсмотрела рабочие листы, проверила наличие флешки, а также выделенные в учебнике задания, которые мы должны были сделать. Почему-то сегодня у меня сосало под ложечкой.
Не могу сказать, что тревожности ни разу не было на занятиях с Лео (она перманентна, пока уроки проходят в этом доме), но сегодня почему-то это ощущалось более четко и ярко. Постаравшись выполнить дыхательные упражнения, я включила Эйнауиди, зная, как благотворно воздействует на меня его композиции. Но ни через пять, ни через десять минут легче не стало.
Чувство усилилось, когда исполинские кованые ворота открылись и автомобиль заехал на придворовую территорию. Невиданных размеров особняк из темного камня освещался по краям, совсем как башня «VB Imperial». Сделанный из темного камня, трехэтажный дом был настолько великолепен, что при виде него в первый раз я стояла несколько минут с открытым ртом, не веря, что вот-вот окажусь внутри. Судя по окнам, комнат в доме было не меньше двенадцати, и это учитывая, что центральная, та, что именовалась гостиной, высотой была в три этажа. Разбитый сад с фонтаном, внутри которого сейчас плавали листья, вели к парадной лестнице и двухстворчатой двери, что являлась главным входом. По бокам от нее, каждое в своей нише, располагались полукруглые длинные окна, прятавшиеся под крышей веранды. Если войти внутрь, то ты попадаешь в холл, где тебя тут же встречает дворецкий и горничные, с улыбкой забирающие твои вещи и предлагающие тапочки, горячий чай и все прочие удобства. Стоит пройти вперед, сделать шагов двадцать, как ты оказываешься в центральной комнате, поражаясь ее величию.
Обставленная со вкусом, отделанная дорогими материалами, она отображала нрав хозяев: мрачность, крутость, таинственность. Тихий омут во всем своем великолепии. Недалеко от окна, что открывало вид с любого этажа, стояли диваны и тахты, квадратной формы журнальный столик с лежащими на нем шахматами и нардами (как мне пояснил дворецкий). Под ними лежал черный с сероватым рисунком ковер, такой мягкий, что хотелось уснуть на нем. Центральная стена была с выступом посередине: там были камин с фотографиями и висевший над ним телевизор, а по бокам, там, где стены шли в углубление, находились полки разной высоты, что держали на себе различные украшения и статуэтки многочисленных форм и размеров. С потолка свисала люстра, сделанная на манер средневековой, со свечами, имитирующими настоящие. Сбоку от камина примостился небольшой стол, держащий на себе два горшка с высокими и зелеными цветами.
То, что я успела увидеть за эти дни, выглядело настолько прекрасно, что я восхитилась вкусом человека, обставлявшего этот дом. Уверена, это было рук женщины.
Когда мы закончили, Лео предложил спуститься на кухню, чтобы поужинать.
- Мне не нравится сидеть в столовой, когда нет отца и дяди, а потому я частенько ем на кухне. Там Альфредо, наш повар, который классно шутит и найдет, что рассказать.
Лео пожал плечами, и мы вошли на кухню, по которой, распевая песни на итальянском, кружил Альфредо. Он приготовил несколько блюд и сейчас занимался тем, что раскладывал порции по тарелкам и украшал их. Лео окликнул Альфредо, и тот при виде нас заворковал на итальянском, приближаясь ко мне и с такой радостной улыбкой пожимая руку, что я невольно растерялась и рассмеялась. Вот чудак.
Приятный, очень милый, такой дружелюбный, он был душой компании и действительно находил так много историй для разговора, что я забывала есть, слушая этого человека с открытым ртом. Среднего роста, коренастый и лысый, он имел такую заразительную улыбку и бешеную энергетику, что не хотелось с ним расставаться. Это не человек, а праздник!
Вдруг лицо Альфредо вытянулось, улыбка чуть померкла, и он, глядя куда-то за наши спины, произнес:
- Синьор, - акцент Альфредо стал ярко выраженным, - добро пожаловать! Я не думал, что вы будете так рано!
Лео заулыбался в тридцать два зуба, и я хотела было повернуться, чтобы поздороваться с гостем, как застыла, услышав этот голос:
- Здравствуй, Альфредо! Пахнет так, что я готов съесть свой нос.
Альфредо просиял, словно получил звезду Мишлен и поспешил к тому, чей голос пригвоздил меня к месту.
- Вам накрыть здесь или в столовой?
Не успел этот некто ответить, как Лео защебетал:
- Дядя Рафа, посиди с нами! Давай! Давай!
Тот рассмеялся так, что задрожала посуда.
- Ну если меня попросил Лео, тут совершенно невозможно отказать.
Это не голос. Это нечто похожее на мед, лаву, патоку – не знаю, но на что-то такое, что течет по коже, обволакивает, погружает в нечто мягкое и горячее, нечто настолько приятное, что хочется забыться. Я бы затерялась в этом голосе.
Паника захлестнула меня, когда я поняла, что Рафаэль Варгас, тот самый Рафаэль, сейчас сядет с нами за один стол и увидит меня, поймет, кто я и...воображение нарисовало самые худшие картины. Меня затошнило.
- Это миссис Альба, мой репетитор по английскому, - сказала Лео. – Мы с тобой говорили о ней.
Рафаэль еще не сел на место напротив меня, как я учуяла его духи. Захотелось закрыть глаза. Когда он подошел к нам, попав в поле моего зрения, я тяжело выдохнула, сжимая бедра. Большой, невероятно большой. Эти темные вьющиеся на концах волосы, которые отказывались слушаться хозяина. Эти губы, полные, такие, что ты смотришь на них и думаешь только о том, как поцеловать, как съесть их. Эти глаза. М-м-м, Боже мой, я бы отдала все, чтобы иметь право смотреть в них так долго, как мне этого захочется.
Я ощутила их взгляд на себе, хотя моя голова уже была опущена. Уткнувшись в тарелку, я оттягивала этот момент, понимая, что никуда не сбегу, никуда. Нигде не спрячусь.
- Все хорошо, миссис...Альба? – спросил Рафаэль.
Я сейчас умру. Ну почему, ну почему мое имя так красиво звучит из его уст?
- Альба? –позвал меня Лео.
Может быть, упасть лицом в тарелку? Тогда томатный соус испачкает мое лицо и, как в фильмах, меня никто не узнает? Может быть, сослаться на то, что я плохо себя чувствую, и, согнувшись пополам, удалиться под предлогом, что нужно в туалет, а там сбежать через открытое окно?
Я была красная как рак. Горела от макушки до самых пяточек, чувствуя, что еще немного и меня хватит удар. Собрав всю волю в кулак, я постаралась успокоиться и чуть приподняла голову, видя сквозь волосы силуэт Рафаэля, что напряженно сидел за столом, держа наготове телефон.
- Может быть, девять-один-один? – предложил он, глядя на меня, на что я покачала головой.
Выпрямившись, я убрала упавшие на лицо локоны и сначала посмотрела на Лео, чтобы надышаться перед смертью, а потом взглянула в глаза тому, кто не так давно похитил мой покой.