Последнее Знамение

Сельбрун, Крон

Двадцатый день Сойнира, год 1490 с.д.п.

Звуки с улиц города смолкали, стоило войти в огромный зал Храма Тринадцати. В его стенах на Киллиана накатывала удивительная рассеянность, он двигался от секции к секции будто в полусне. Глаза щипало от бессонной ночи, но в теле укоренилась болезненная бодрость - примерно такая же, какую он испытывал, войдя сюда несколько месяцев назад. Все словно повторялось для него, только на этот раз он обходил круглый зал в одиночестве. Казалось, что подле него вот-вот покажется Бенедикт и начнет рассуждать о том, насколько его ученику не подходит амплуа истинно верующего. Киллиан даже обернулся: присутствие Бенедикта показалось ему почти осязаемым. Однако в храме больше никого не было. Киллиану почему-то везло попадать сюда в самые безлюдные часы. В детстве мать рассказывала ему, что в Храме Тринадцати в Сельбруне всегда много людей.

Видимо, люди стали меньше верить в богов, - подумал Киллиан, и эта мысль наполнила его печалью. В груди что-то защемило, и он приложил к ней руку, чтобы унять внезапно нахлынувшую тупую боль.

Ноги продолжали нести Киллиана по залу. Отчего-то ему не хватало смелости пересечь его и направиться прямиком в ту секцию, в которую он собирался. Нечто незримое будто заставляло его обходить всю окружность, отдавая дань уважения каждому богу пантеона Арреды.

Длинноволосый бородатый рыцарь Гам... старец Венсель... приветливая Влора... мечущий молнии Саллас... старая Ниласа со своей каменной совой... юная крылатая Тарт... дородная добрая Эри... великий Мала в длинной мантии... ремесленник Харет... босоногий Крипп... страстная Толиада...

У статуи Заретта, сидящего на спине огромного медведя, Киллиан замелил шаг. Впереди его ждала та самая секция, ради которой он пришел сюда.

Если я в какое божество и верю по-настоящему, то только в это, - вспомнились ему слова Бенедикта, произнесенные здесь несколько месяцев назад. Темная секция притаилась перед Киллианом, не призывая, но и не отталкивая. Он знал: у тринадцатой богини бывает много посетителей, хотя сейчас ему казалось, что к ней уже давно никто не заходил.

Не знаю, ждет меня перерождение после Суда Богов или забвение, но я верю, что Смерть существует, - все еще звучал в его голове призрачный голос Бенедикта.

- Знали ли вы, как все обернется, когда говорили это? - прошептал Киллиан вслух. Тяжело вздохнув, он шагнул в темноту секции. Здесь горела всего одна алтарная свеча. Тьма в этой секции будто была гуще и не давала пламени осветить пространство. Звуки с улицы растворялись в молчании, какое и подобало для святилища Рорх.

Статуя богини представляла собой высокую фигуру в длинном одеянии с капюшоном, из-под которого наружу выглядывал длинный птичий клюв. Руки Рорх были опущены, одна костяная ладонь накрывала другую. У ног статуи располагался алтарь, а сбоку от нее темнел одинокий грот, закрытый решеткой. Статуя Жнеца Душ отсюда была почти неразличима: свет ее свечи давно померк.

Киллиан подошел к алтарю и заглянул в глубокую вазу, покоящуюся справа от свечи. Дно устилали высушенные лепестки роз.

Сердце Киллиана сжалось. Он будто только что понял, что именно собирается сделать. Его пугало вовсе не то, что молитвы, обращенные к Рорх, по легенде, отбирали у человека частичку души. Если б это помогло, он отдал бы ее без остатка... да и много ли в нем осталось от человеческой души после экспериментов Ланкарта? Нет, его терзала сама мысль о том, что он пришел сюда почтить память Бенедикта Колера - человека, впервые за долгие годы заставившего его поверить, что он кому-то нужен.

Это было невыносимо.

Еще ужаснее эту процедуру делало то, что Киллиан был здесь совсем один. Он не видел в храме других молодых жрецов, многие из которых смотрели Бенедикту в рот, когда он с ними разговаривал. Быть может, Бриггер еще просто никому не сообщил? Такой шанс был, но это не мешало Киллиану злиться на эгоистичных желторотых юнцов, которые с жадностью стервятников наблюдали за его горем на тренировочной площадке.

Рука Киллиана протянулась к вазе с розовыми лепестками, и он вытащил один - тот был совсем тонким и готов был раскрошиться от малейшего дуновения ветерка. Киллиан хотел произнести имя Бенедикта, но ему перехватило горло.

Нет. Начать следует не с этого.

- Я не знаю, состоялся ли уже Суд над Иммаром Алистером, - тихим приглушенным голосом заговорил он. Пальцы начали растирать сухой лепесток над алтарной свечой. Пламя задрожало, и в этой игре света Киллиану показалось, что руки Рорх зашевелились. - Если еще не поздно, молю тебя, встань на его защиту на Суде Богов и позволь ему переродиться.

Лепесток раскрошился, почти не оставив на пальцах следов.

Ответом Киллиану была тишина.

А на что он рассчитывал? Что статуя Рорх заговорит с ним? Он и сам не знал, чего ждал, поэтому взял второй лепесток и вспомнил тихий шелестящий голос Ренарда Цирона. Взгляд невольно скользнул в грот Жнеца Душ. Чем-то Ренард действительно его напоминал, и Киллиан даже подумал, что стоит вознести молитву не Рорх, а ее верному стражу, однако передумал.

- Я... - Его голос дрогнул. Потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями. - Я не знаю, состоялся ли уже Суд Богов... - Он вновь прервался, чувствуя, что его слова звучат глупо. Он будто зачитывал отчет на собрании жрецов. Пальцы все перемалывали лепесток над играющим пламенем. - Просто позволь ему переродиться. Позволь ему видеть мир, позволь быть его частью. Он был хорошим человеком, что бы кто о нем ни думал.

В горле встал неприятный комок.

Осталась последняя часть ритуала.

Бенедикт.

Ты ему дорог, - вспомнились Киллиану слова Ренарда. - Не припомню, чтобы он кого-то так рьяно защищал. И не припомню, чтобы за кого-то так сильно боялся.

Давящее ощущение комка в горле стало сильнее, глаза защипало.

- Бенедикт... - прошептал Киллиан, почувствовав дрожь в собственном голосе. Не помня себя, он взял лепесток и принялся крошить его над пламенем свечи, надеясь, что нужные слова сами попросятся на язык, но этого не произошло. Лепесток рассеялся над горящей алтарной свечой в полной тишине.

Киллиан повторил попытку, но слова вновь застряли у него в горле.

- Зараза, если кто и заслужил треклятого перерождения, то именно он! - вдруг сорвалось с его губ. Выкрик эхом разнесся по пустому храму.

Внутри Киллиана нарастала злость, которую он не мог контролировать. Та его часть, что стала хаффрубом, слишком плохо ладила с собственным гневом. Не помня себя, Киллиан выхватил из вазы горсть лепестков и швырнул ее в статую.

- Зачем?! - яростно крикнул он. - Зачем ты забрала его?! Зачем ты забираешь у меня всех, кто мне дорог? Что бы я ни делал, я всегда остаюсь один! Это нечестно, ты слышишь?! Нечестно!

Он несколько раз толкнул каменную статую, но ничего не произошло.

Киллиан снова осознал, что плачет, и сейчас ему было все равно, что он разбушевался в святом месте. Его злость была направлена на богов, и они должны были услышать ее.

- Ты не имела права! Ты не могла позволить этому случиться! Почему со мной? Проклятье, почему ты не забрала меня?! Верни его! Ненавижу тебя! Верни его!

Киллиан зарыдал в голос, поэтому не расслышал спешных шагов, следующих в секцию Рорх.

Слезы вмиг прекратились, когда шаги зазвучали совсем близко.

- Бенедикт? - всхлипнул он.

В арке углубления Рорх показался человек в длинной рясе, и поначалу Киллиан действительно принял его за Бенедикта, однако незнакомец подошел ближе и оказался совершенно на него не похож. Это был служитель храма.

- Молодой человек, это святое место, - свистящим шепотом произнес мужчина. - Что вы здесь устроили?

Залившись краской от стыда, Киллиан подскочил, оттолкнул служителя в сторону и опрометью бросился прочь из Храма Тринадцати.