НОВОЕ СМУТНОЕ ВРЕМЯ. Глава 4
Серокаменные коридоры кронского отделения Культа сливались в непроходимый холодный лабиринт. Ноги ступали по полу, заплетаясь и обессиленно шаркая. Киллиан шагал, иногда натыкаясь на стены, и не разбирал дороги. Да и, по правде говоря, ему было все равно, куда теперь идти. Все происходящее внезапно потеряло для него смысл. Разговор в кабинете Карла Бриггера казался кошмарным сном, Киллиан был уверен, что вот-вот проснется и все обернется для него мороком Заретта. Не могло же и в самом деле случиться непоправимого. Ведь не могло?..
Третий этаж здания окутывал Киллиана тишиной. Комнаты молодых жрецов пустовали: все были на занятиях. Киллиан брел по коридору в одиночестве, слыша, как его шаги эхом отскакивают от стен, которые словно были готовы прийти в движение и раздавить неприкаянного юношу.
Мертв.
Это слово все еще звучало у него в ушах, будто Бриггер шел позади и продолжал повторять его снова и снова. Киллиан потряс головой, чтобы сбросить с себя наваждение, но у него ничего не вышло. На губы против воли попросилась неуместная рассеянная улыбка смертника.
Вот если бы я все-таки сел на тот корабль, все могло бы пойти иначе. Не нужно было меня останавливать! Когда Бенедикт вернется, я брошу ему это в лицо! Посмотрим, как он среагирует...
Киллиан на миг остановился. Вернется? Кто, по его мнению, должен вернуться на материк? Бенедикт навсегда остался на том берегу Большого моря. Киллиан даже не знал, устроили ли ему нормальные похороны. Учитывая, сколько времени прошло с предполагаемого начала малагорской операции, тело должны были найти в крайне плачевном состоянии. И наверняка на нем были страшные раны, ведь Бенедикт Колер никогда бы не сдался без боя.
Киллиану перехватило горло от этой мысли.
Нет, нет, нет, я не стану об этом думать!
Но приказать себе было проще, чем исполнить приказ, и ужасающие картины сами по себе лезли ему в голову.
Ноги понесли Киллиана дальше по коридору. Глаза жгло, в памяти то и дело всплывали воспоминания, связанные с Бенедиктом. Их честные беседы, их тренировки, их бешеные скачки из Олсада в Сельбрун и из Сельбруна в деревню некроманта...
Я был слаб, — с досадой вспоминал Киллиан. — Но больше я себе этого не позволю. Когда он вернется, он убедится, что я...
Мысль оборвалась на полуслове. Киллиан снова застыл, судорожно вздохнув.
Никто не вернется. Почему сознание никак не может этого принять?
Мертв, — вновь прозвучало в голове голосом Карла Бриггера. Он сказал это так... буднично, будто для него это не было ужасной трагедией. Пауза, которую он сделал, больше напоминала формальность. Все то время, пока Киллиан пытался заставить свою картину мира не рассыпаться на кусочки, Бриггер твердил о каких-то делах, на которые Киллиану было совершенно наплевать. Как кого-то вообще могли заботить какие-то дела, когда случилось непоправимое? Неужели старик в действительности относился ко всей команде Бенедикта, как к пушечному мясу?
В памяти всплыл образ Ренарда Цирона. Перед самой малагорской операцией это живое воплощение Жнеца Душ стало Киллиану добрым приятелем. Теперь и он разлагается в гратском дворце...
Никто из них не вернется.
Никто не возьмет его в команду, потому что никакой команды больше нет.
Он снова совсем один.
Киллиан попытался вдохнуть и почувствовал, что горло будто что-то перекрыло. Он лихорадочно делал вдох, но легкие будто не получали воздуха. Киллиан отшатнулся назад, налетел боком на стену и отчаянно ухватился за нее. Ногти трескались, судорожно царапая камень. В голове стучал учащенный пульс, внутренности скручивало узлом от страха.
Успокойся, успокойся, успокойся, — твердил внутренний голос, только от этой треклятой команды не было никакого толку.
Он вспомнил тот день, когда Ренард застал его за подобным приступом. Он заставлял его вдыхать механически, концентрируясь только на этом и больше ни на чем. Захлебываясь в собственных слезах, Киллиан постарался последовать совету мертвого друга. Он вдыхал снова и снова, заставляя себя делать это под счет, чтобы сконцентрировать панически разбегающиеся мысли.
Я снова все потерял. Я снова один.
Они больше не вернутся! Не вернутся! Их больше нет!
Кажется, я тоже сейчас умру... прямо здесь...
Помогите!
Мне нечем дышать!
На помощь!
Пусть это кончится, пусть это кончится!
Разбудите меня, кто-нибудь, пусть я проснусь! Это все не может быть правдой, не может!
Он не знал, сколько простоял так в коридоре, цепляясь за грубую стену и сдирая ногти в кровь. В какой-то момент дыхание начало возвращаться к нему, и Киллиан понял, что плачет. На грудь что-то тяжело давило и грозилось разорвать его изнутри. Вместе с тем накатывала злость. Неумолимая горячая злость на весь мир, на Бенедикта, на Ренарда и на богов Арреды за то, что малагорская операция обернулась этой ужасающей трагедией.
Пространство понемногу обретало смысл, и Киллиан шатающейся походкой направился на первый этаж. Ему нужно было выйти на воздух как можно быстрее.
Он не помнил, как спустился вниз, вся дорога будто плыла в тумане. С распухшим от слез лицом он припустил мимо дежурных жрецов у главных дверей и бегом кинулся на тренировочную площадку, не замечая любопытных взглядов других молодых жрецов, пристально наблюдающих за ним.
Схватив меч и став напротив манекена, он сделал первый взмах и ударил с такой силой, что по всей руке от кисти до плеча пробежала болезненная вибрация. На первом взмахе он не остановился и вырвав тупое лезвие тренировочного меча из манекена, ударил снова. Затем еще, еще и еще. Он не замечал, что кричит, не замечал, как вокруг него собирается толпа любопытных жрецов. Он не видел перед собой даже манекена, который он кромсал, нанося разрушительные удары вслепую один за одним.
Толпе жрецов постепенно надоело за ним наблюдать, а Киллиан все продолжал и продолжал наносить удар за ударом, пока последний взмах не заставил его обессиленно выронить меч. Ноги предательски подкосились, и Киллиан рухнул, ухватившись за манекен, как если б тот мог поддержать его. Из груди вырывались судорожные всхлипы, глаза болели от слез, текших по обветренным щекам. Промозглый зимний ветер нещадно бил его по разгоряченному телу, но Киллиан не чувствовал холода. Он рыдал в голос, не помня себя, хороня свои мечты о будущем и оплакивая своих друзей, павших в бою далеко за Большим морем.