МОЙ ПРИЗРАК

    ЧОНГУК.
Сотни римских монахов, посвятивших всю свою жизнь учению Христа и воздержанию, сейчас испытывают меньше сексуального напряжения, чем я.
Желание ползет по рукам, напрягает позвоночник, сжимает яйца и в целом напрочь портит мое и без того надломленное настроение.
Смешно.
Вся эта ситуация гребаный фарс.
Сжимаю челюсть так сильно, что стираю верхний слой эмали, пока в голове снова и снова всплывает выражение ее лица, когда она поняла, кто я.
По одному этому взгляду можно было сказать, что она предпочла бы, чтобы под маской оказался по-настоящему изуродованный Призрак Оперы, а не я.
С горечью посмеиваюсь и залпом опрокидываю скотч.
Что ж, ирония в том, что она даже не понимает, что наткнулась именно на такого Призрака.
Не знаю, что заставило ее сбежать от меня вчера, но это точно было не потому что, не чувствовала влечения. Она извивалась подо мной, стонала, трахала мой рот своим языком с той же жадностью, что и той ночью полтора года назад.
Моя кровь до сих пор пылает под кожей, разрывая меня изнутри. Предвкушение кипит, готово вырваться наружу. Это чертовски неудобный, мучительно сильный, почти безумный зуд, который не покидал меня вот уже полтора года скоро будет утолен.
Как только вытравлю Лалису из своей системы, смогу снова сосредоточиться на делах.
На Марине. На жизни, тщательно спланированной так, чтобы в ней не было ни капли эмоциональной нагрузки. С женщиной, которую ни люблю, ни ненавижу. На создании семьи ради наследников.
Я не рос в любящем, стабильном доме и, следовательно, не способен обеспечить это для любой семьи, которую создам. Но одно могу пообещать точно: в моем доме не будет насилия и травм, через которые пришлось пройти мне.
Это еще одна причина, по которой брак по расчету с кем-то, к кому я ничего не чувствую, имеет смысл. Если нет чувств, нечему превращаться в ненависть, жестокость, разрушение. Марина имеет смысл.
Мне просто нужно переспать с Лалисой и выбросить ее из головы. Вот и все.
   
Резкий, металлический щелчок вырывает меня из мыслей.
Потом сухой хлопок.
И снова щелчок.
С отточенным движением руки Рокко открывает и закрывает крышку винтажной зажигалки Zippo, не сводя с меня глаз.
К несчастью, мой брат не совсем бездарен. Ни один социопат таким не является. У него есть два, скажем так, особых таланта, которые он с удовольствием оттачивает на мне.
Во-первых, он умеет выискивать слабости людей и использовать их против них.
Во-вторых, он мастер в том, чтобы создавать новые слабости.
Вот почему сейчас, когда мы сидим с отцом в одном из приватных залов Firenze, его рука лениво свисает с подлокотника, и он играет зажигалкой.
Одним движением большого пальца проворачивает колесико. Не настолько сильно, чтобы зажечь пламя, но достаточно, чтобы вспыхнули искры. На вид его жест небрежен, рассеян…
Но я знаю лучше.
Жестокие, колючие глаза следят за мной, выискивая малейшую реакцию, наслаждаясь напряжением, с которым сижу, тем, как не могу оторвать взгляд, как бы сильно ни хотел.
Шорох зажигалки режет по ушам, и, когда искра вспыхивает и рождается огонь, в комнате будто становится меньше воздуха. Капли пота выступают на затылке. Я чувствую, как, черт возьми, вот-вот сломаюсь.
   
— Ты слушаешь, Чонгук? — рявкает отец.
   
— Прости, — зажмуриваюсь, чтобы не посмотреть снова на огонь. Открываю глаза, фокусируя взгляд на нем.
— Слушаю.
   
— Это ты хотел поговорить, так что говори. -
Я стискиваю зубы, призывая каждую унцию контроля внутри себя, чтобы не сорваться на Рокко.
   
— Увеличение доли заведения, которое ты озвучил на собрании, абсурдно, — выдавливаю я.
— Невозможно поднять до пятидесяти процентов. Ты сам это знаешь.
   
Аугусто Чон смеется. Это хриплый, душный звук, поднимающийся из жирного брюха, пробирающийся вверх по дряхлому горлу, огрубевшему от многолетнего курения сигарет.
Смех превращается в приступ кашля, от которого он сгибается пополам. Хрипит в кулак, кашляя долгие секунды, после чего, наконец, говорит: — Если бы мне было нужно твое мнение, Чонгук, я бы его спросил.
   
Был в моей жизни один очень короткий период, когда я восхищался своим отцом. Мне было семь. Я наблюдал, как он отдает приказ атаковать груз соперников, а потом празднует успешную операцию. Я почти ничего не понимал, но чувство гордости, то самое первое ощущение, запомнил хорошо.
Запомнил, потому что оно умерло в ту же неделю, в которую родилось.
Когда он зашел в игровую комнату в подвале нашего дома, то нашел меня связанного скакалками, а Рокко, который старше на пять лет, тушил о мою кожу сигареты.
Облегчение от того, что отец появился и меня спасут было таким сильным, что его невозможно описать словами. Но оно ничто по сравнению с тем ужасным осознанием, когда я понял, что он не собирался мне помогать.
Вместо этого он забрал сигарету у Рокко и протянул ему свою сигару.
   
— Это хорошая тренировка для будущего Дона. Ты должен быть безжалостным, Рокко. Беспощадным. — Он равнодушно взглянул на свежие обугленные круги, украшавшие мою спину. — Если добавить немного бензина на кожу, а затем использовать сигару, ожог будет больше. Я горжусь тобой, сын.
   
С этим советом и комплиментом он вышел из комнаты. Оставил меня там.
   
— Будь рационален. — Мне требуется все, чтобы мой тон оставался ровным. — Мы не потянем такое повышение.
   
Щелк.
Рокко снова крутит колесико, скрежет металлического спиннера о кремень заставляет мое веко дернуться.
Глаза Аугусто сужаются.
   
— Нам как-то надо компенсировать убытки. -
Шипение, хлопок.
Вспыхивает огонь.
   
— Выжимая филиалы досуха? — капля пота катится по затылку. — Мы не выдержим двадцатипроцентное увеличение. Не без притока новых клиентов. А это не произойдет за одну ночь.
   
— Ты явно считаешь себя самым умным, братец, — шепчет Рокко, как змея. — Так что, уверен, ты что-нибудь придумаешь.
   
— Это невозможно. Сам Альдо бы тебе это сказал, если бы не был таким сраным трусом. Я уверен, Марчезани скоро позвонят, сказать, что не потянут.
   
Аугусто отмахивается от меня, для него разговор окончен.
— Думаю, пора немного отвлечься, — объявляет он, как будто это отвлечение должно материализоваться.
   
— Мы говорим о делах, — рявкаю я. — Может, попробуем отнестись к этому серьезно?
   
Рокко вмешивается, ухмыляясь: — Нет ничего, к чему я отношусь серьезнее, чем к киске, трущейся о мой член.
   
Отец заливается смехом, как будто это шутка года. Он неизменно горд тем, какого социопата вылепил по своему образу.
   
— Может, если бы ты меньше думал о том, куда засунуть свой член, бизнес не тонул бы к чертовой матери.
   
Глаза Рокко вспыхивают гневом. По шее ползет румянец, окрашивая кожу пятнами.
Я сжимаю челюсть.
Удовлетворение от нанесенного удара не стоит того возмездия, которое он сейчас обрушит, чувствуя себя униженным.
   
— Осторожнее, Чонгук. Твой мнимый комплекс превосходства уже не так уж скрыт. Пока ты надрываешься на уровне филиалов, я делаю реальные шаги, чтобы диверсифицировать источники дохода и привлекать в Фамилью новые деньги. Такие шаги, на которые ты бы никогда не решился. Потому что ты бесхребетная тряпка.
   
— О чем ты говоришь? — по спине пробегает ледяной покалывающий страх. — Что ты сделал?
   
— Ничего, о чем тебе стоит беспокоиться. Это информация для узкого круга. А ты, братец, никогда не будешь среди тех, кто, по мнению отца и меня, должен что-то знать.
   
— Рокко…
   
— Нам нужна танцовщица. И я знаю, кого хочу, — мурлычет он, его рот растягивается в ухмылке, полной острых, опасных зубов. — Пора попробовать свежее мясо.
   
Грудь сдавливает, словно плотно затянутый ремень, когда он нажимает на кнопку вызова рядом с креслом.
   
— Что ты имеешь в виду? — бросаю я, сердце уже бешено колотится.
   
Он меня игнорирует. И когда в комнату заходит Гвидо, Рокко говорит: — Приведи девушку.
   
Гвидо молча кивает и уходит, даже не спрашивая какую.
Тревога соскальзывает в желудок, холодным клубком. Я собираюсь спросить, кого именно он вызвал, но дверь уже открывается.
И входит Лалиса.
Все внутри меня переворачивается.
На ней темное кружевное боди поверх черного, едва заметного бикини и каблуки в тон. Она замирает в дверях, увидев нас троих. Глаза сразу находят мои.
   
Моя реакция мгновенная:
— Только не она.
   
У Рокко на лице появляется новая, самодовольная ухмылка. Какой бы удар я ни нанес ему раньше, он только что ответил нокаутом.
   
— А почему не она? — спрашивает он, вытягивая руку в ее сторону. — Иди сюда, сладкая.
   
Лалиса не двигается.
   
— Не она, — повторяю я, и мои пальцы сжимают подлокотники кресла. Тех самых, за которые цеплялся двенадцать часов назад, когда она не позволила мне прикоснуться, пока целовала меня.
   
— Говорят, она не дает приватных танцев. Гвидо рассказал, что ты сам проводил ее прослушивание, что уже любопытно. Но особенно мне понравилось, как ты ограничил ее в доступных услугах. А вот это, братец, стало по-настоящему интересным.
   
Мышца на щеке дергается, предательски снимая с меня маску спокойствия. Она дергается, дергается и, черт возьми, дергается, выдавая нарастающее беспокойство, кружащееся в груди.
   
— Она не так хороша, у нее слабые навыки. Мы найдем кого-то получше. Позови Гвидо, он подберет другую.
   
Улыбка Рокко растягивается шире, чем у того самодовольного кота из «Алисы в стране чудес», пока смотрит откровенно ликуя.
   
— Но она достаточно хороша, раз ты ее нанял, — парирует он. — Значит, что-то ты в ней увидел. Я тоже хочу посмотреть. — Он поворачивается к Лалисе: — Иди сюда.
   
Мое внимание резко переключается на нее.
— Уходи. Сейчас же.
   
— Если я здесь не нужна, то пойду, — с дрожью отвечает она.
Лалиса нервно улыбается, и слепо тянется назад, нащупывая дверную ручку. Она уйдет, а я смогу снова дышать.
   
Но тут мой отец говорит:
— Теперь мне тоже интересно. Заходи, сладкая, покажи нам, на что ты способна.
   
Лалиса опускает дверную ручку.
— Да, сэр, — шепчет она.
   
В ушах взрывается оглушительный гул. Она входит в комнату, и я не отрываю взгляд от пола, не видя ничего перед собой. Зрачки сужаются до крошечных точек, когда ее ноги проходят мимо меня. Она движется неуверенно, спотыкается, и мне приходится сцепить руки так крепко, лишь бы не потянуться к ней.
Рокко откидывается в кресле, его взгляд становится черным, когда смотрит на Лалису. Она начинает танец — между нами тремя, но он разводит ноги и грубо хлопает по своему колену.
   
— Садись сюда, сладкая, — облизывает губы, оценивая пойманную добычу.
   
Мне требуется все, чему я научился за последние десять лет. Все. Каждая крупица контроля, каждая унция силы воли, чтобы успокоить себя настолько, чтобы не убить брата прямо сейчас.
И только когда мне это удается, я поднимаю глаза.
Лучше бы я этого не делал.
Потому что выражение на ее лице… разрывает сердце.
Она боится.
Хуже того, смотрит на меня в поисках помощи, умоляя глазами.
Смотрит так, как я когда-то смотрел на своего отца в нашей игровой комнате. Как на последнюю надежду.
   Но я не могу помочь. Если устрою сцену, только сильнее подставлю ее под удар.
Качая головой, безмолвно прошу: Смотри только на меня.
Ей придется танцевать. От одной мысли мне хочется вонзить пулю в сердце Рокко.
   Он берет ее за талию и резко тянет вниз, с омерзительным стоном двигая задницей по своим коленям.
Кислота сжигает мой желудок, когда глаза Лалисы гаснут. Они остаются прикованы ко мне. Пустые.
Ей невыносимы его прикосновения.
   
— Теперь я понял, что тебе в ней нравится, Чонгук, — ухмыляется Рокко, глядя мне в глаза поверх ее плеча. Его взгляд медленно опускаются по ее спине, прежде чем он добавляет: — Вот эта задница.
   
Чистая, неподдельная ярость ослепляет, когда руки Рокко ползут вверх по ее талии. Он не имеет права на нее смотреть, и я, черт возьми, вырву его проклятые глазные яблоки и засуну их ему в глотку.
   
— Блядь, эта задница заставит мужчину поверить в Бога. -
В ушах звенит, будто тысяча разъяренных шершней крушат барабанные перепонки.
   
— Пусть попрыгает на мне, когда закончишь, Рокко, — говорит Аугусто.
   
Я вскакиваю. Рокко снова щелкает зажигалкой, прежде чем успеваю сделать шаг. Сдавленная ярость кипит под кожей. Уверен, они замечают сущность, которая кричит, чтобы ее выпустили.
   
— Если вы не собираетесь относиться к этому разговору серьезно, я ухожу, — объявляю, застегивая пиджак, чтобы держать руки подальше от горла Рокко. — Я пытаюсь уберечь вас от очередной ошибки.
   
Глаза Лалисы расширились, в них промелькнуло предательство. Равные доли удовлетворения от того, что она признает меня своим защитником, и ужаса от того, что она думает, будто брошу ее, пронзают насквозь.
   
Рокко хватает Лалису за горло, рывком прижимая спиной к своей груди, с ее губ срывается приглушенный всхлип боли. Чувствую, как будто колючая проволока обвивает внутренности, и стягивает их, удерживая мою жизнь в заложниках.
   
— Без проблем, — мурлычет ей на ухо, злые глаза прикованы ко мне. — Оставим Мелоди здесь, пусть развлечет нас. Давай, сладкая, Чонгук сказал, что будет рад поделиться тобой. Ты ведь не против, если наш отец посмотрит, как ты раздеваешься и скачешь на моем члене, да?
   
Все. Конец.
Та ярость, что копилась где-то в животе, терпеливо сплетаясь в тугой клубок — взрывается.
Тугой ком ярости, медленно скручивавший мой желудок, взрывается в огненный шторм гнева.
Десять лет контроля исчезли в одно мгновение.
Я, черт возьми, теряю его.
   В одно мгновение пересекаю зал, хватаю Лалису за руку и вырываю ее из хватки Рокко.
Кулак взмывает вперед раньше, чем успеваю подумать, но звук удара и то, как голова брата резко откидывается в сторону, приносят мгновенное удовлетворение и развеивают последние сомнения.
   
— Хватит, — говорю, с ноткой безумия.
   
Позади раздается мрачный смех отца.
Рокко потирает ноющую челюсть, победно ухмыляясь. Затем раскидывает руки в стороны и задирает подбородок: — Так ты, наконец, признаешь, что тебе нравится стриптизерша.
   
— Ни хрена я не признаю, — каждое слово вырывается сквозь стиснутые зубы. Я отталкиваю Лалису за спину, ближе к двери. — Она — никто. Я просто не хочу смотреть, как ты насилуешь женщину у меня на глазах. Я бы сделал то же ради любой другой. -
Поворачиваюсь к Лалисе.
— Пошла вон, — рычу, указывая на дверь.
   
Челюсть сжата так сильно, что еще одно резкое слово, и треснет пополам.
Она неуверенно отступает на шаг. Взгляд, полный растерянности, встречается с моим. Ее глаза скользят по лицам моей семьи и снова возвращаются ко мне. Она колеблется, словно не хочет оставлять меня с ними наедине.
Резко приближаюсь, хватаю ее за руку и тащу к двери. Я не могу, черт возьми, сосредоточиться, пока она, явная и уязвимая мишень для них, все еще здесь.
   
— Чонгук…
   
— Я сказал, вон. -
Выталкиваю ее и захлопываю за ней дверь.
   
Отец поднимает бровь.
— Интересный спектакль, Чонгук.
   
Игнорируя его, поворачиваюсь к брату.
— Знаешь, что еще плохо для бизнеса? Калечить, блядь, товар. Последнее, что нам нужно, — это танцовщицы с синяками на сцене.
   
— Из-за этого ты так взбесился? — насмешливо спрашивает он, дразня меня своей наглой улыбкой.
   
— Из-за этого.
   
— Хм.
   
Этот, казалось бы, безобидный слог заставляет волосы на моем затылке встать дыбом.
   
— Держись, черт возьми, подальше от танцовщиц, Рокко.
   
— От танцовщиц? — переспрашивает он, улыбка становится шире. — Или от нее?
   
— От всех, — выплевываю я.
— Не вздумай переходить черту, Рокко. Это, блядь, угроза.