МОЙ ПРИЗРАК

    ЛИСА.
Большая рука обхватывает мой затылок. Тысячи бабочек вспархивают в животе, когда его губы приближаются.
Упираюсь руками в его живот, чтобы остановить. Он замирает лишь на секунду, прищуривает глаза с явным предупреждением, а затем резко притягивает к себе, пока наше учащенное дыхание не сливается в одно. Я вновь отталкиваю его ровно в тот момент, когда наши губы почти соприкасаются.
   
На этот раз он рычит: — Сейчас не время для твоего упрямства, Л…
   
— Сто тысяч фунтов не дают тебе права трогать меня, Чонгук.
   
В его глазах вспыхивает похоть, зрачки темнеют.
   
— Будь осторожна, когда шепчешь мое имя, pavona. Я могу стать зависим от этого.
   
В его взгляде читается явная провокация, губы изгибаются в самодовольной улыбке. Я обвиваю его шею, и улыбка сразу исчезает.
Голодные, расширенные зрачки опускаются к моим губам. Взгляд становится тяжелым от желания, а выражение лица жадным, когда сокращаю расстояние между нами.
Сердце стучит где-то в горле. В голове десятки голосов, каждый из которых кричит, что это катастрофически плохая идея.
Я тихо выдыхаю, а затем решительно накрываю его губы своими.
Жар мгновенно вспыхивает в животе. Медленно поднимается по позвоночнику, набирая силу, разгораясь все ярче, пока не превращается в огненный шар, стремительно проносящийся по всему телу. Его рот теплый и мягкий, губы нежные и податливые, странно знакомые.
Я хмурюсь, сильнее сжимая его шею, не понимая, почему меня не покидает чувство… будто мы уже целовались. Несколько долгих секунд слышу лишь гул собственного, бешено колотящегося сердца.
   
А потом резкий, оглушительный звук.
Обитые бархатом деревянные подлокотники кресла пронзительно скрипят, когда Чонгук сжимает их в отчаянной попытке удержать себя от прикосновений.
Когда мой язык мягко требует доступ, нежно надавливая на линию его плотно сжатых губ, он приоткрывает рот. Я скольжу внутрь, встречая его язык в ленивом танце, от которого по венам взрывается чистое, раскаленное до бела желание. Вторая рука поднимается к его щеке, я устраиваюсь у него на коленях, выгибаясь к нему навстречу. Поцелуй получается медленным, чувственным, будто без остатка отдаюсь своим самым распущенным, запретным фантазиям о нем.
   
Чонгук стонет мне в губы, и этот звук полон яростного нетерпения. Я чувствую, как его сдержанность трещит по швам. Он позволяет мне вести, но это дается ему с трудом.
Хотя все внутри меня кричит не делать этого, я все же отрываюсь от него.
Чонгук сразу тянется за мной. Его губы, словно в открытом протесте против завершения поцелуя, слепо ищут мои, грудь подается вперед настолько, насколько позволяет тело, пока я окончательно не вырываюсь из его объятий.
   
Его глаза остаются закрытыми, когда смотрю на него снизу вверх. Он проводит языком по нижней губе, прежде чем жадно втянуть его обратно в рот. Из глубины горла вырывается низкое, глухое рычание, когда он смакует мой вкус.
Сердце бешено стучит в груди. Биение настолько громкое, что слышу его в ушах и ощущаю под кожей. У меня кружится голова, я едва держусь на ногах, и внезапно остро осознаю, насколько уязвима.
   
Наконец, Чонгук открывает глаза. Медленно фокусируется, и когда взгляд проясняется, становится незнакомым. Зрачки расширены, полностью поглотив изумрудный цвет радужки, оставив лишь два черных круга голода, впивающихся взглядом в мои губы.
   
Его голос хриплый, низкий и темный: — Сколько за руки?
   
Безудержное отчаяние в его тоне посылает новую волну похоти, сотрясая мое тело.
Если он прикоснется ко мне, я пропала.
   
— Я же сказала, я не проститутка.
   
Где-то на задворках сознания слышу знакомый голос вины, поющий ту же заученную песню. Но если раньше он был слишком громким, чтобы игнорировать, теперь его заглушает другой, едва слышный, отчетливый шепот, который твердит: я могу ему доверять.
   
— Сколько стоит просто прикоснуться? — голос опускается до невозможной глубины. — Не взять.
   
Моя кожа вспыхивает при одной мысли о том, как Чонгук мог бы меня взять. После его настойчиво поцелуя, впервые с тех пор, как исчезла Адриана, мне показалось, что все снова может встать на свои места. А ведь он сдерживался, и даже этого хватило, чтобы оставить на мне след. Я знаю, он сломает меня для всех других мужчин. Включая моего будущего мужа.
   
— Сколько, Лалиса? — настаивает он, все еще сжимая подлокотники до белых костяшек.
   
Сказать ему свое настоящее имя было ошибкой.
Я называю самую абсурдную сумму, которая приходит в голову, чтобы его отпугнуть:
— Два миллиона.
   
Чонгук даже не моргает. В следующее же мгновение подносит телефон к уху, настолько быстро, что я даже не успевала заметить движений.
   
— Энцо? — Он смотрит мне в глаза, пока ждет, когда двоюродный брат ответит.
— Переведи два миллиона фунтов на счет Лал… на счет Мелоди. — Молча слушает, что бы там ни сказал Энцо, не отрывая от меня взгляд.
— Просто сделай это.
   
По телу проходит разряд, нервы и предвкушение напрягают каждую клеточку. Не верила, что он действительно заплатит такую астрономическую сумму. Я ерзаю, но это только сильнее прижимает меня к его все еще явственно твердому, пульсирующему члену.
Он сдавленно стонет, в глазах вспыхивает предупреждение. Тянется ко мне, но в последнюю секунду сжимает кулак и с грохотом бьет по подлокотнику, яростно рыча в трубку: — Блядь.
   
Звонок заканчивается, и Чонгук откидывается на спинку кресла. Время тянется. Мы смотрим друг на друга, и напряжение между нами нарастает с каждой секундой.
У него самые красивые ресницы, какие я когда-либо видела. Густые, черные, длинные, будто обрамляют его изумрудные глаза тенью подводки. Из-за этого его взгляд кажется глубоким, тягучим, приковывая к себе.
   
— Когда твой телефон издаст звук, это будет означать, что деньги поступили на счет, pavona, — говорит он. — Это значит, что ты — моя.
   
В его взгляде появляется нечто более темное и первобытное, чем просто желание обладать, что-то такое же собственническое, как клеймо, прижженное к коже.
Мой телефон издает звук.
Я вдыхаю.
И он срывается.
Чонгук бросается ко мне еще до того, как стихнет звук.
Именно так это можно описать — он бросается.
Правая рука обвивает поясницу, левая хватает за шею, и он прижимается к моим губам с мучительным стоном, будто вырванным из самой глубины его души.
Требовательные, грубые, жадные губы впиваются в мои. Поцелуй становится жестким, голодным, полностью лишенным контроля. Прошло всего две секунды, а это уже соперничает с лучшим поцелуем в моей жизни.
С тем, о котором не позволяюсь себе вспоминать.
Он поглощает меня с жадностью умирающего от голода человека, которому нужно насытиться, и вырывает из моего горла протяжный, отчаянный стон.
Чонгук отрывается от моих губ.
   
— Блядь, — рычит он.
   
— Что? — спрашиваю, пьяная от желания.
   
— Этот чертов звук, который ты только что издала. Как будто я вогнал в тебя свой член на десять дюймов.
   
Я моргаю.
— Десять…?
   
Его зубы скользят вдоль моей шеи, вызывая дрожь во всем теле.
   
— Да. Десять.
   
Он поднимает голову, чтобы вновь найти мои губы, одновременно поглощая хриплый, срывающийся от желания вдох.
В этом поцелуе нет нежности. Губы жесткие, нетерпеливые в своей головокружительной страсти. Где-то на краю сознания что-то настойчиво пытается заставить меня вспомнить, но я не могу. Не сейчас, когда его поцелуй — это удар по всем чувствам, который топит меня в тепле, цитрусовой свежести и беспощадной сущности Чонгука.
Каждый стон, что срывается с моих губ, — пропитанная отчаянием, беззвучная мольба: еще, сейчас, пожалуйста. Чистое, необузданное блаженство толкает меня опуститься на его колени. Пульсирующая киска, болезненно трется о его твердый член.
   
— Вот так, моя девочка, — одобрительно хрипит он.
   
А потом резко сбрасывает меня с колен на пол. Amex выпала из-под бюстгальтера. Я готовлюсь к удару о твердый пол, но его руки ловят меня. Он мягко укладывает меня, прежде чем прижать своим телом.
Это уже не прикосновения.
Это присвоение.
Не просто жажда обладания, а первобытная, безумная потребность, такой силы, что становится ясно, насколько глубоко его вожделение. Если я сейчас же не остановлю это, он и вправду трахнет меня прямо здесь.
   
Отрываясь от его губ, выдыхаю: — Думаю, это уже тянет на два миллиона.
   
Чонгук качает головой, не открывая глаз. Его рука обхватывает мою шею во властном, доминирующем жесте. Резко притягивает к своим губам, и шепчет: — Еще нет, pavona. Еще... — умоляет он. — Мне нужно больше.
   
И снова впивается в мои губы, вместе с этим забирая последние остатки воли, способные его оттолкнуть.
Его руки блуждают по всему моему телу. Одна сжимает ягодицы, вторая обхватывает грудь, разминая жадными пальцами, прежде чем ущипнуть и потянуть за напряженный сосок. Когда выгибаюсь ему навстречу, из него вырывается довольный, глубокий рык.
   
— Я не могу дождаться, когда трахну тебя. Раздвину эти красивые губы и засуну свой член тебе в горло. Вылижу твою плачущую киску и похороню свой член между твоих ног. — Он прижимается ко мне, твердый член пульсирует у самого центра. Пальцы впиваются в мои ягодицы. — Погружусь в твою задницу, увижу, как дрожат твои бедра, пока ты учишься принимать меня там. Хочу взять тебя везде, наблюдая, как моя сперма вытекает из каждой твоей дырочки, — хрипит он.
   
Я задыхаюсь, моя киска и задница сжимаются в предвкушении этих обещаний. Я чувствую вкус его возбуждения, безумного желания ко мне, словно ток проходит по всему телу.
Хватаю его за волосы и выгибаю бедра, прижимаясь мокрой киской к его требовательному члену. Из горла Чонгука вырывается сдавленный стон, а внизу живота разливается пьянящий жар. Он смотрит на мои губы, и в затуманенных глазах читается удовлетворение, когда видит, как они опухли и покраснели.
   
— Целовать тебя — это как поддаться первородному греху, — произносит он, наклоняется и целует.
   
Его слова достигают меня в тот момент, когда губы касаются моих. Мне требуется несколько долгих секунд, чтобы осознать их, понять, почему они звучат так знакомо, и, наконец, вспомнить.
Я слышала эти слова раньше.
Он уже говорил их.
Мои глаза распахиваются, и похоть в одно мгновение отступает, когда реальность со всей силы врезается в меня.
Внезапно все складывается. Все те моменты, когда мне казалось, что я уже видела изгиб его губ, ощущала твердость тела. Все те разы, когда отмахивалась от этих совпадений, считая их невозможными.

Чонгук чувствует резкую перемену, когда замираю. Медленно отстраняется. Его губы покидают мои, и он отстраняется. Смотрит на меня, прижатую под тяжестью его тела. Замечает, как от изумления прикрываю рот рукой, и его губы растягивает самодовольная улыбка, отражая триумф в глазах.
Опасность витает в каждом слове, когда он говорит низким, бархатным голосом: — Теперь ты вспомнила меня, pavona?