Поцелуй врага

Галатея наслаждалась.
Каждой секундой, каждым вдохом, каждым неторопливым глотком сока в своём хрупком, прозрачном стакане. Ледяная свежесть напитка приятно царапала горло, но не могла сравниться с тем огненным, искристым удовлетворением, что разливалось в груди. Она смотрела на стену напротив, где её картина — дерзкая, взрывная, насмешливая — уже во всю собирала толпу зрителей, и не могла сдержать удовлетворённого вздоха.

Это стоило того.
Каждая минута бессонной ночи. Каждая капля краски на руках, на щеках, даже на коленке. Это стоило двух лет, прожитых в тени. Года мучительного молчания, второго — выжидания. Стоило всех тех мгновений, когда она опускала глаза, проглатывала слова, терпела.

И теперь она сидела — спокойно, изящно, будто бы невзначай — на краю большого дубового стола, в полутени, словно зритель в зале театра. Только пьеса была её. Сценарий — её. Главный актёр... увы, не в курсе своей роли.

Когда к картине подошёл сам директор — господин Верлейн, вечно сухой, как затхлая библиотечная страница, и вечно равнодушный ко всему, что не касалось академических наград, — он задержался. Его губы дрогнули. Это, в его случае, было равносильно взрыву смеха. Он кивнул. И... прошёл мимо.

Не сорвал. Не приказал убрать. Одобрил.

На губах Галатеи расцвела победная улыбка, слишком яркая, чтобы быть незаметной. Но она почти сразу заставила себя погасить её — спрятала под привычным скучающим выражением лица, подняла стакан с соком, словно единственное, что занимало её в этот момент, — температура напитка.

Они смеются.
И не знают, кто автор.

Это было особенно приятно. Смех студентов и даже преподавателей, едва сдерживаемое хихиканье, изумлённые реплики, — всё это кружилось, будто сотни цветных бабочек вокруг картины. А она — невинный свидетель.

— Ох, как ты рискуешь... — Стефан возник внезапно, присаживаясь рядом с ней. Голос был хриплый от восхищения и тревоги. — Ты хоть представляешь, что он с тобой сделает, когда узнает?

Галатея, не отрывая взгляда от своей картины, слегка прищурилась.

— Если узнает, — прошептала она, и в голосе зазвенел колокольчик торжества. — Райден Вальмонтрейн не посещает столовую. Или ты забыл? Наш бездушный король смерти, святой мученик дисциплины, никогда...

Она не договорила. Голос оборвался, словно срезанный ножом.

На пороге столовой стоял он.

Молчаливый, неподвижный, как статуя. Райден Вальмонтрейн собственной персоной. Его черные, как обсидиан, глаза прожигали зал, как острые клинки. Он даже не двигался — и всё же воздух в помещении мгновенно похолодел.

Народ заволновался. Студенты и преподаватели обменялись взглядами, судорожно хватая подносы и книги, а затем, почти синхронно, встали и потянулись к выходу — быстро, но без паники, будто опасались, что паника его разозлит. Кто-то, не доев, оставил половину ужина. Кто-то споткнулся об ножку стула, но продолжал двигаться. Никто не говорил. Смех исчез.

— Бежим, — шепнул Стефан, резко вставая.

Но Галатея... не могла двинуться. Она сидела, будто приклеенная к стулу. Глоток сока так и остался недопитым. Руки слегка подрагивали. Лицо её застыло в полуулыбке, а в голове беспорядочно метались мысли.

Он смотрит на меня.

Именно на неё. Без сомнений. Его взгляд не был рассеян. Это был взгляд хищника, учуявшего добычу. Пронзительный, ледяной, неотвратимый.

Что же я наделала? — пронеслось у неё в голове. — Он же... он же меня убьёт... Нет! Не может. Не имеет права!

Он не вызовет её на дуэль — она девушка. Не добьётся отчисления — она вторая по успеваемости. Он не имеет официальных рычагов...
Но... почему тогда ей так страшно?

В столовой осталось только двое.
Все остальные, даже персонал, исчезли, будто их выдуло сквозняком.

Он подошёл. Медленно. Не торопясь. Прямо к картине.

Остановился перед ней, сложив руки за спиной. Несколько секунд изучал — без видимого интереса, как будто перед ним была пыльная реликвия, которую стоит лишь задуть — и она исчезнет. Потом повернулся к Галатее. И его голос разрезал тишину, как остро заточенное лезвие:

— Лаурескан. Потрудитесь немедленно снять это художество.

Тон был ледяной. Презрение — в каждой букве. Он даже не назвал это рисунком, картиной, шуткой. Художество. Жалкое. Нелепое. Недостойное.

И именно это вынудило её — осмелиться.

— Нет.

Он замер. Его глаза сузились. Тень улыбки скользнула по губам, но исчезла столь же быстро.

— Я не расслышал, — он произнёс эти слова с особой издёвкой. — Голосок вдруг пропал?

— Я. Сказала. Нет! — выкрикнула она, вскочив. И теперь они стояли друг напротив друга. Она — вся дрожащая от адреналина, с пылающими щеками. Он — холодный, безмолвный, как буря до первого удара молнии.

— Галатея Лаурескан... — проговорил он, подходя ближе. — Я не прошу дважды.

— И не надо! — почти закричала она. — Вы ничего мне не сделаете, Вальмонтрейн! Я — не ваш подчинённый! Я — не один из ваших трясущихся от страха мальчиков! Я —...

— Во-о-от как... — Он подошёл вплотную. Теперь она была так близко, что видела, как вспыхнул отблеск на его зрачках, как трепещет тонкая вена на шее. — Знаете, Лаурескан, вы правы... Но не во всём. — Его голос стал опасно низким. — Вы сами снимете свою мазню и принесёте её мне. До заката. В библиотеку.

— Не дождётесь! — выкрикнула она, отступив на шаг, но наткнувшись спиной на край стола.

Он не стал спорить.
Лишь ухмыльнулся. Лишь посмотрел. И ушёл.

Галатея, смертельно бледная, осела на стул. Пальцы дрожали, стакан чуть не выскользнул из рук. Она пыталась дышать, считать, вернуться в тело — но всё ещё ощущала, как воздух рядом с ней пахнет им.

— Господа... —
Голос прозвучал мягко, почти лениво, но в нём было столько безапелляционной силы, что тишина рухнула на зал заседаний, как свинцовая плита.

Райден Вальмонтрейн неспешно поднялся. Его движение было не просто жестом — это был ритуал. Высокий, мрачный, безупречно одетый, с пальцами, скрещёнными на гладкой столешнице, он вызывал у присутствующих смесь священного трепета и иррационального ужаса. Студенты, занявшие места за длинным овальным столом Совета, притихли. Кто-то вытянул спину, кто-то поспешно убрал нелепую улыбку, кто-то — задержал дыхание. Все без исключения замерли, как будто их объял паралич — из страха, из уважения... или из инстинкта самосохранения.

— Очень печально начинать первое заседание этого года с... отчислений, — проговорил он, с печальным, почти философским вздохом, и тонкие губы изогнулись в некой подобии сожаления.

Печально?
Он лгал. И никто не мог не услышать, как из-под шелковой интонации сквозит холодное торжество.

— Но, увы! — продолжил он, сцепив руки перед собой. — Некоторые ученики, несмотря на предоставленные им шансы, предпочитают топтаться на месте, обременяя своими жалкими результатами честь лучшего класса Академии.

Некто за столом сглотнул. Кто-то другой опустил глаза.

— Сэмвел Ванмур, — отчеканил он с нарочитой вежливостью, словно называл не человека, а статью обвинения, — за прошедший учебный год, как мне стало известно, значительно испортил свою академическую успеваемость. Показатели были... удручающими. Учитывая стандарты нашего отделения и имидж Академии Вечного Света, я считаю нужным вынести на голосование вопрос о переводе господина Ванмура в параллельную группу.

Он произнёс это с пафосом, от которого хотелось съёжиться. Каждое слово было вылеплено, отточено — как лезвие кинжала, медленно вонзаемого под рёбра.

— Кто против? — вопрос прозвучал почти нежно, как ласка. Но с той же опасной энергетикой, с какой хищник мурлычет над добычей, прежде чем вонзить клыки.

Молчание.

Такое оглушительное, стыдливое, предательское молчание, что в ушах зазвенело. Никто — никто! — не посмел поднять руку. Ни один голос не прозвучал в защиту Сэма. Даже неуверенный вздох не сорвался с чужих губ. Страх сковал всех, как паутина, — липкая, невидимая, безжалостная.

Провалился. Один. Предан.

Райден, чьи чёрные глаза скользнули по лицам собравшихся с ленивым, едва заметным презрением, позволил себе ухмылку. Не широкую, не яркую, а почти тень — как багровая царапина на снежной поверхности.

Победа.

Он не сомневался. Ни на секунду. В этих стенах всё шло по его сценарию. В этом зале никто не рискнёт перечить. Его власть не нуждалась в доказательствах — она была воздухом, которым все дышали. Отрицать её было равноценно самоубийству.

Галатея ждала.
Сначала просто смотрела в сторону аллеи, потом — поглядывала на часы. Солнце медленно, но неумолимо ползло к горизонту, обливая сад расплавленным золотом, и каждая минута, каждый отзвук голосов подруг, повторяющих заученные даты и имена по истории, начинали раздражать. Слова рассыпались в воздухе, будто мухи, жужжащие в пустую банку. Но Сэм всё не шёл.

И с каждой новой минутой тревога медленно, как холодная змея, поднималась от желудка к горлу.

Он бы не опоздал без причины.

И в этот момент, как знак судьбы, у края цветущей живой изгороди появился Стефан — бледный, как лунный призрак, с глазами, в которых отражалась не весть, а почти предчувствие беды.

— Что? — Галатея подскочила, срываясь с лавочки. — Говори! Немедленно!

— Был Совет... — выдохнул Стефан. — Райден... он вынес решение. Сэма переводят. В другой класс. С понижением.

Но Галатея уже не слушала. Книга с глухим шлепком упала в траву. Она рванула с места, будто в ней воспламенилась древняя магия. Летела по дорожке, как вихрь, не замечая лиц, не чувствуя под ногами земли. Сначала — в столовую. Плакат. Она сорвала его одним движением — шуршание бумаги прозвучало, как выстрел. Студенты расступались, не веря своим глазам.

А потом — к Башне. Сквозь вечерние тени, сквозь шорохи, сквозь разлетающиеся шали и перешёптывания. Солнце уже лизало линию горизонта, и её сердце стучало в такт — успей, успей, успей...

Она ворвалась в библиотеку в тот миг, когда последние лучи солнца цеплялись за оконные стекла. Огромное, величественное помещение, полное сводов, колонн и запаха старых фолиантов, было непривычно оживлённым. Повсюду — взгляды. Лица. Тишина. Тот самый напряжённый, омертвелый вакуум перед спектаклем.

И в самом центре этого немого полукруга — он. Райден Вальмонтрейн. Восседал за столом, словно тень правителя на троне. Окружённый своими безмолвными вассалами, он казался не просто студентом — судьёй. Архангелом с топором вместо крыльев.

Галатея даже не поправила взлохмаченные волосы. Не опустила взгляд. Не дрогнула. Она шла сквозь ряды, как актриса, идущая к финальному монологу.

— Вы выиграли, — ровно сказала она и положила свёрнутый лист перед ним.
— Я приношу извинения. Надеюсь, теперь инцидент исчерпан?

Молчание. И только усмешка, тонкая и ядовитая, скользнула по губам короля смерти.

— Вполне. — Он на миг приподнял бровь, и следом — ядовитое: — Жалкая гусыня.

В ушах зазвенело. Удар был рассчитан на публику. Не для неё — для них. Чтобы все знали: даже когда она приносит извинения — он вышел победителем.

Галатея не отреагировала. Только плечи на миг напряглись. Но в глазах мелькнула молния. И, сцепив пальцы, она задала вопрос:

— И Сэм останется в нашем классе?

Вальмонтрейн откинулся на спинку стула, переплетая пальцы.

— Сэмвел Ванмур? — протянул он с театральным удивлением. — При чём здесь это... позорное недоразумение? Или вы решили, что наше с вами маленькое... приключение — он почти прошептал слово, от чего оно прозвучало ещё более вульгарно, — даёт кому-то льготы? Увы, Лаурескан, моё решение в отношении Сэмвела — чистая академическая справедливость.

Он смотрел на неё снизу вверх, с полуулыбкой из яда и стекла, и она поняла: он всё рассчитал. До последней реплики. До взгляда.

И тогда она взорвалась.

— Говорят, мужчины не терпят ультиматумов... — начала она, голос её звенел, как натянутая струна. — Но если Сэмвел Ванмур не вернётся в наш класс до конца недели, я обещаю: это место — ваше прекрасное Королевство Теней — станет ареной хаоса. Я разрушу его изнутри!

Она ткнула пальцем в свёрнутый плакат.

— И это — только начало.

Райден улыбнулся. Медленно, как змея, готовящаяся к броску.

— А друзей у вас мно-о-ого, Лаурескан? — протянул он, как бы невзначай. — Задумайтесь об этом. Иногда тех, кто стоит рядом, проще уничтожить, чем тех, кто идёт напролом...

Сердце Галатеи споткнулось.

— Ваши условия? — выдохнула она, чувствуя, как земля под ногами становится зыбкой, словно топь.

В его глазах вспыхнул триумф.

— Я слышал, у вас феноменальные успехи в преподавании... — начал он сладко, почти ласково. — А я... отстал по вальдрийскому. Критично. Скажем, из-за... перегрузки. Или, может, вы меня опередили... Не суть. Суть в том, что вы — идеальный кандидат, чтобы помогать мне дважды в неделю. Здесь. В библиотеке. По вечерам.

Он сделал ударение на последних словах. Его улыбка стала хищной. И Галатея поняла, что это была ловушка с самого начала.

— Я согласна, — глухо сказала она, чувствуя, как сквозь кожу просачивается ледяная ненависть. — Но вы — прокляты, Вальмонтрейн. Прокляты всеми законами благородства.

Он промолчал, но глаза его говорили: Да, Лаурескан. Проклят. Но и ты теперь — со мной в аду.

Позже, вечером, когда плакаты были уничтожены, а библиотека погрузилась в тишину, кто-то постучал в её комнату.

Это был Сэм. Смущённый, измятый, но с каким-то отчаянным огоньком в глазах. Он протянул ей свой кружевной платок, заметив предательский блеск в её глазах.

— Я с тобой ходить буду, — выдохнул он, как клятву. — Наедине он тебя не получит.

Она хотела что-то сказать — может, поблагодарить, может, рассмеяться, но...

В коридоре прозвучали шаги. Мерные, тяжёлые. Запретные после заката.

Сэм исчез так же быстро, как появился.

На следующее утро Райден не стал скрывать своего торжества — напротив, словно демонстративно наслаждаясь своей властью, он с безупречной медлительностью положил на стол Галатеи тонкую папку. Расписание.

— Ваши личные часы обучения, Леди Лаурескан. — Его голос был шелковист и колюч, как ледяная вуаль. — Первая встреча уже сегодня после последнего урока. Надеюсь, вы так же нетерпеливо ожидаете её, как и я.

Он слегка поклонился, а затем скользнул мимо, оставив после себя еле уловимый аромат древней магии и укол обиды, что больно полоснул по её самолюбию. Галатея медленно развернула лист и, лишь бросив беглый взгляд на расписание, поняла: всё. Её любимые занятия по живописи — вычеркнуты. Перечёркнуты. Погребены под тяжестью приказа, заверенного личной печатью главы Студсовета.

Она поджала губы, выдавив в ответ:

— Я тоже с нетерпением жду этого момента... — и, подняв глаза, встретилась взглядом с Сэмом, входившим в класс.

Он кивнул ей, тепло и благодарно, с такой искренностью, что на миг весь яд в душе Галатеи отступил. Да, это было во имя него.

После последнего звонка она шла по коридорам, словно шла на заклание. Её походка была всё такой же прямой, осанка — безупречной, подбородок приподнят, но внутри всё сжималось от напряжения. Она чувствовала на себе взгляды. Сочувственные. Любопытные. Иногда — ехидные. И откуда, чёрт побери, все всё знают?

Когда она вошла в библиотеку, полумрак, запах старой бумаги и густое, вязкое безмолвие встретили её почти как приговор.

Райден, разумеется, выбрал самый дальний угол. Тот, что был надёжно скрыт от посторонних глаз высокими, пыльными стеллажами с книгами на древних языках. Это была территория, куда даже старшекурсники заходили с благоговейным трепетом — а многие не заходили вовсе. Но для Вальмонтрейна — было можно всё.

Он сидел, откинувшись в кресле, и лениво перебирал страницы фолианта. Когда Галатея приблизилась, он даже не поднялся — просто скользнул по ней внимательным, цепким взглядом.

— Приветствую неблагородного лорда Вальмонтрейна, — холодно произнесла она, усаживаясь напротив и доставая тетради. — Предлагаю начать с глагольных форм. Насколько я успела заметить на занятиях мастера Олдара, именно с ними вы испытываете... затруднения.

В его чёрных глазах на миг мелькнул интерес — тот, опасный, животный блеск, который всегда предшествовал чему-то... нехорошему.

— Галат-е-е-я... — промурлыкал он, смакуя её имя, словно вино. — Раз уж нам предстоит проводить так много... интимных вечеров вместе, не лучше ли перейти на «ты»?

Галатея подняла голову и посмотрела на него, как на грязное пятно на идеально отполированной витраже. Ни капли смущения.

— Вы готовы, Вальмонтрейн? Тогда доставайте тетрадь. — Она произнесла это с таким же презрительным спокойствием, с каким он обычно изрекал свои приговоры.

Он хотел вывести её из равновесия — и снова проиграл.

Лицо Райдена на мгновение потемнело. Он ожидал от неё всего: страха, попытки кокетства, даже мольбы — но не зеркального отражения его собственного высокомерия.

— Как пожелаете... Лаурескан, — ответил он сквозь стиснутые зубы.

— И с этого момента, раз уж мы работаем над вашим вальдрийским, будем говорить только на нём.

Этот язык — древний, изысканный, полный подводных смыслов и тончайших оттенков унижения — стал полем битвы. Слова стали шпагами, интонации — уколами. Иногда Райден нарочно произносил не то ударение, чтобы поймать её на эмоции. Иногда Галатея объясняла грамматическую ошибку с такой нарочитой ласковостью, что даже мраморные статуи в библиотеке, казалось, морщились от напряжения.

Прошёл месяц.

Сухие фразы на вальдрийском теперь стали неотъемлемой частью здешней атмосферы. Библиотекари не вмешивались — наоборот, с восхищением наблюдали за этой интеллектуальной дуэлью. Учителя завидовали произношению Райдена. Мастер Олдар только развёл руками: ему больше нечего было им дать.

Но самое странное было то, что никто — ни один человек в Академии — не намекнул даже на то, что между Солнечной принцессой и королём смерти может быть нечто большее, чем ненависть. Настоящая, чистая, искренняя ненависть. А она действительно была — такой сильной, что превращалась в наркотик. Они больше не могли не встречаться. Не из вежливости. Из необходимости.

И всё же... после каждого такого вечера Галатея с трудом добиралась до своей комнаты, где глушила рыдания в подушку, пока голос разума убеждал: всё ради Сэма.
А Райден — он мчался верхом, как безумец, под холодными звёздами, не разбирая дороги. Как будто пытался сбежать от чего-то. Или от кого-то.

Но однажды всё должно было измениться, в один из тёплых осенних вечеров.

— Райд... — Каэл Виронн, небрежно оперевшись на колено, сидел на корточках перед Райденом, словно преданный паж перед своим королём. Его глаза блестели озорным интересом, а голос звучал мягко, почти с заговорщическим придыханием. — Неужели ни разу? Ни одной дерзкой, гордой, неприступной?

Райден Вальмонтрейн едва заметно пожал плечами, устало, будто отвечать на подобное — ниже его достоинства. Его взгляд скользнул вдаль, туда, где между деревьями звенел смех девушек, и губы слегка изогнулись в лени́вой, почти усталой усмешке. Все в его облике говорило: «Разве такие вопросы ещё уместны?»

— С женщинами всегда просто, — произнёс он, склоняя голову чуть вбок, так, что тень от каштановой пряди скользнула по щеке. — Всегда. Достаточно взгляда... полуулыбки... иногда даже молчания — и всё. Они сами рвутся стать частью тебя, слиться, исчезнуть — в тебе. Сначала это затягивает. Потом становится игрой. А потом... скука. Женщины — они как бабочки-однодневки: трепещущие крылья, разная окраска, а внутри всё одно — пыльца. Хрупкая, ничтожная. Век их страсти — день.

Он говорил с ленивой, хищной улыбкой, небрежно перебирая травинки, будто каждая его фраза — не исповедь, а скучающая констатация очевидного.

Они сидели в тени раскидистого дерева, где-то на окраине Академического парка. Поблизости — густая живая изгородь, за которой, как Райден прекрасно знал, скрывалась одна конкретная компания. Он уже слышал её — лёгкий, звонкий смех, обрывки имён, в которых звучал дразнящий вызов. Галатея. Конечно, она. И, конечно, весь этот рой её подруг, столь же наивных и беззаботных.

От одной лишь мысли о том, как она смеётся, Райден ощутил знакомое раздражение. Почему он остался после занятий? Почему позволил друзьям уговорить себя на прогулку? Зачем оказался здесь, когда мог заниматься чем угодно, даже скучными докладами студсовета?

— Могу продемонстрировать, — бросил он с усмешкой, улавливая краем глаза движение девушек возле дуба. Его тело, лениво вытянутое на траве, вдруг обрело хищную гибкость. Он поднялся, провёл пальцами по волосам, небрежным жестом заправил выбившуюся прядь за ухо — и повернулся к девушкам.

Их было трое. Они заметили его мгновенно. Один взгляд. Один — всего лишь — взгляд. Мгновение — и книги выпадают из их рук, губы приоткрываются, дыхание сбивается. Словно магия. Словно чары. Он уже отвернулся, не удостоив их даже слова. Они не интересны. Не достойны.

Каэл прыснул в кулак от смеха. Эйд же, нахмурившись, бросил короткое:

— Но есть одна, кто не реагирует. Ни на взгляд, ни на улыбку. Ни на тебя, ни на кого. Галатея Лаурескан. Вот уж действительно крепость.

Имя прозвучало как удар. Райден медленно повернул голову.

— Эта?

— Да, эта, — Каэл расплылся в своей самой наглой ухмылке. — Ты сам её называл... как там? «Досадное недоразумение»?

— Лаурескан мне неинтересна, — холодно процедил Райден, сжав в пальцах сухой лист. — Эта глупая гусыня годится разве что на уроки грамматики. Я занимаюсь с ней исключительно в воспитательных целях — чтобы не тратила своё бесценное время на мазню.

Никто из его приближённых не знал, что обе нарисованные ею карикатуры на него он бережно хранит в потайной нише сейфа, будто это вовсе не школьная издёвка, а ценное воспоминание. Никто не знал — даже он сам не знал, зачем.

— А всё же... — протянул Эйд, и в его голосе звучала мстительность. — Она на тебя и не смотрит. Единственная. Это уже не скука, это вызов.

— И что ты предлагаешь? — фыркнул Райден, отбрасывая прочь травинку.

— Поцелуй её. — Эйд сказал это почти торжественно, как вызов. — Один поцелуй. У всех на глазах. И тогда... я стану твоим спарринг-партнёром. Ты всё равно ищешь нового. Условие простое.

Райден прищурился. Он слышал напряжённую тишину, в которую погрузились друзья. Каэл замер, даже ветер, казалось, затих, наблюдая за их словесной дуэлью. Эйд пытался быть высокомерным, но за этой бравадой чувствовалась ревность, даже злость. Он был влюблён. Глупо, по-юношески. А Лаурескан — холодна, как утренний иней.

— По рукам, — вдруг мягко сказал Райден.

Он встал. Его плащ медленно скользнул с плеч. И с той самой хищной полуулыбкой, с которой уводят на дуэль, он посмотрел на Эйда:

— Сегодня. Сейчас. В этом проклятом парке. Ты хотел представления? Ты его получишь. А заодно, может, избавишься от иллюзий насчёт своей... строптивой возлюбленной.

И он двинулся вперёд, прямо к той части сада, где, за высокими кустами, стояла она — солнечная девочка с глупым венком в волосах, которая смеялась, будто в её мире не существовало ни тьмы, ни боли, ни таких, как он.

Это был один из тех чарующих осенних вечеров, когда мир словно замирает в ожидании чуда. Воздух пропитался медовым ароматом прелых листьев и лёгкой прохладой уходящего дня, а аллеи Академии тонули в золоте и багрянце опавшей листвы, тихо шуршащей под ногами. Солнце клонилось к горизонту, щедро заливая мир янтарным светом, который ласкал кожу, согревал и словно приглашал забыться — хотя бы на мгновение — в иллюзии покоя и безопасности.

Галатея сидела на скамье под огромным каштаном, окружённая подругами и сверстниками, что громко смеялись над очередной историей Адель — о том, как профессор Горситкана, в пылу поисков виновной, которая пролила чернила на журнал, совершенно забыла о запланированной контрольной по лингвистике. Девушки хохотали, запрокинув головы, будто и впрямь не существовало в мире ни тревог, ни ссор, ни ненависти.

Галатея тоже смеялась — немного сдержанно, но искренне. Она старалась хотя бы на миг забыть об угрюмом лице лорда Вальмонтрейна, о его хищных, колючих глазах, вечно выслеживающих её. Забыла — ровно до того самого мгновения, когда над её шеей пронёсся тончайший холодок — как будто дыхание Тени.

Смех в компании оборвался резко, точно ножом отсечён. И Галатея, не оборачиваясь, уже знала, кто стоит у неё за спиной. Всё внутри неё сжалось — от ярости, досады, страха и того странного, пугающего чувства, которое она категорически отказывалась называть по имени.

Она медленно поднялась, как во сне, и, развернувшись, встретилась с пронзительным, насмешливо-ироничным взглядом. Райден Вальмонтрейн. Его чёрные, как ночь, глаза сверкнули, а на губах появилась невесёлая, ледяная полуулыбка — как у хищника, играющего с добычей.

— Ну что опять не так, Вальмонтрейн? — устало произнесла она, стараясь держаться спокойно. — Сейчас внеучебное время, мы просто разговариваем, смеёмся... Или вы и этого не можете вынести?

— Неужели я так уж и часто придираюсь к вам, Лаурескан? — с ленивой усмешкой приподнял бровь он.

— Стоит мне где-то появиться, как вы тут как тут. Разгоняете всех, портите настроение... разрушаете всё весёлое и живое, будто у вас на это личная аллергия! — выдохнула она, чувствуя, как пылают её щёки.

Райден слушал её, прислонившись к дереву, с видом аристократа, которого развлекает гневная тирада простолюдинки. Он даже наклонил голову, словно прислушиваясь к нюансам в её голосе.

— Видите ли, Лаурескан... — протянул он с вкрадчивой, почти бархатной холодностью, — я подошёл исключительно из академического интереса. Ну и чтобы... удовлетворить любопытство своих друзей. Вы ведь не откажете мне в этой маленькой прихоти?

Галатея хотела что-то ответить, язвительное и отстранённое, но не успела.

Он шагнул вперёд.

И прежде чем она осознала, что происходит, его ладони, горячие и крепкие, словно пламя, обхватили её лицо, и он поцеловал её.

Мир исчез.

Сначала она застыла, ошеломлённая — губы его были мягкими, обжигающе живыми, чужими и слишком... настоящими. А потом что-то внутри неё дрогнуло, откололось от привычного строя. Всё, чему она верила, рассыпалось в прах. Сердце билось как бешеное. Руки сами обвились вокруг его шеи, как будто её тело больше не принадлежало ей. Она чувствовала его дыхание, жар его кожи, вкус, аромат... И с каждой секундой этот поцелуй становился всё глубже, всё отчаяннее, всё невозможнее...

Вокруг — тишина. Только учащённое биение двух сердец, только лёгкий стон, сорвавшийся с её губ... Только его руки, жадно обнимающие её, и её пальцы, теряющиеся в его чёрных волосах... И он уже не играл, он жил в этом моменте, пил её как воду после вечности в пустыне.

А потом всё рухнуло.

Райден отстранился, заглянув в её затуманенные, потемневшие от страсти глаза.

— Моя Галатея... — выдохнул он.

И в этих двух словах было всё: признание, восхищение, мольба.

Мир снова появился. Но уже другим.

Галатея, осознав, что сделала, отпрянула, будто он ударил её. В глазах вспыхнул страх, затем — ненависть. По щекам скользнули слёзы.

— Ты... Ты чудовище! — прошептала она, но её голос услышал весь двор.

— Галатея... — Он хотел объяснить, оправдаться, сам не понимая, откуда в нём такая жажда быть услышанным, понятым... принятым.

— Любопытство друзей утолено?! — выкрикнула она, и её голос разнёсся эхом, как раскат грома в ясном небе. — Ненавижу тебя, Вальмонтрейн!

Он не двинулся. Только медленно, очень медленно, губы его изогнулись в опасной, хищной усмешке. От этой усмешки в Академии замирали сердца — потому что она всегда предшествовала беде. После неё он вызывал на дуэли. После неё он... мстил.

Галатея увидела это и побледнела. Она отступила назад, потом ещё. Он сделал шаг к ней, и она, внезапно поддавшись чистому страху, крикнула:

— Не смей! Не прикасайся ко мне!

И бросилась бежать. По каменной дорожке, по опавшей листве, теряя туфли, теряя достоинство, теряя саму себя. Она мчалась, как раненая лань, в панике, с замирающим сердцем, пряча глаза от него, от себя, от той, что только что целовала врага.

Райден смотрел ей вслед, ошеломлённый, и сердце его сжалось. Он шагнул вперёд — ещё, ещё...

— Райд! — Эйд, бледный как мел, бросился наперерез. — Остановись. Ты... ты сделал, что хотел. Достаточно.

Тёмный бог смерил его взглядом, от которого кровь стыла в жилах, и прошипел:

— Уйди, — почти прорычал темноволосый бог. — И запомни — Галатея Лаурескан МОЯ! Убью любого, кто подойдёт к ней ближе чем на два метра!

Райден не бежал. Он даже не шел быстро. Его шаги были размеренными, уверенными, как будто он прогуливался по саду, вдыхая вечернюю свежесть и предвкушая удовольствие от поимки дичи. Однако это кажущееся спокойствие обманывало: в каждом его движении чувствовалась хищническая целеустремлённость, которая не нуждается в спешке. Он знал — догонит. Всегда догоняет.

Тёмный король, как его звали за глаза даже самые смелые студенты, передвигался с невообразимой грацией и скоростью, которая не подчинялась здравому смыслу. Его лёгкие, почти бесшумные шаги были вдвое быстрее суматошных попыток Галатеи уйти от погони. Даже заминка с Эйдом, напрасно пытавшимся преградить путь преследователю, не подарила девушке ни секунды форы.

Она бежала, ощущая, как всё её тело дрожит от страха и негодования, подол платья путался в ногах, обувь слетела где-то на повороте, но она не обернулась. Только когда интуиция — острое чувство опасности — взвизгнула у неё внутри, она оглянулась через плечо. И увидела его. Его силуэт, высокомерно прямой и тёмный, как сама ночь, стремительно приближался. Она поняла: до женского корпуса она не добежит.

Охваченная паникой, Галатея вбежала в ближайший учебный корпус, со всей силы толкнув тяжёлую дверь. Её дыхание сбилось, сердце грохотало в груди, как барабан военного марша. Мимо неё проносились тускло освещённые коридоры, пустые, будто вымершие, и мёртвые глаза портретов на стенах казались живыми свидетелями этого кошмара. Впереди, словно спасительный оазис, показалась дверь в женский туалет. Она влетела внутрь, распахнув её с такой силой, что та ударилась о стену, и забежала в самую дальнюю кабинку.

Захлопнув дверь, она встала с ногами на сиденье, сдерживая дыхание, как загнанное животное, пытающееся затеряться в тени. Она надеялась. Отчаянно, по-детски, глупо. Надеялась, что он не осмелится. Что, несмотря на свою репутацию, Вальмонтрейн не переступит порог женского пространства. Но это был Райден. Для него не существовало запретных дверей.

С глухим щелчком ручка повернулась, и дверь в туалет медленно распахнулась.

— Галатея... — его голос, низкий и ласковый, как яд в серебряной чаше, разрезал воздух. Он тянул её имя, как любимую мелодию, с нотами иронии, притворной нежности и подспудной угрозы. — Выходи. Я всего лишь хочу поговорить.

Она прижала руку к губам, сдерживая всхлип. Даже не дышала.

— Галате-е-е-я... — он шагнул внутрь, небрежно, как к себе домой. — Неужели ты всерьёз думаешь, что сможешь спрятаться? Особенно от меня.

Он собирался её наказать. За дерзость, за ускользающую улыбку, за бегство. За то, что за два года она так и не научилась бояться его по-настоящему. И, быть может, — за то, что не ушла из его мыслей ни на день.

— Ты заставила меня ждать, Солнечная принцесса. Надеюсь, ты стоишь этого ожидания.

Бах! — распахнулась первая кабинка. Пусто.

— Галатея! — голос стал более насыщенным, сочным, как вино на губах.

Бах! — вторая. Пусто.

В четвёртой — её дыхание сбилось, тело напряглось, как струна. Он уже был близко. Она могла почти ощутить его энергию, как глухое гудение, наполняющее пространство. И вдруг он замер.

Его взгляд упал на пол в соседней кабинке. Маленький жёлтый листочек. Он знал.

— Ну что ты творишь со мной, радость моя... — прошептал он почти любовно и открыл дверь.

Она застыла. Вся в напряжении. Босые ступни — на холодном каменной  крышке, дрожащие пальцы — сжимают край платья. Янтарные глаза — огромные, полные страха, гнева и чего-то иного, слишком сложного, чтобы дать этому имя.

Он рассмеялся.

Настоящим, искренним смехом — впервые, пожалуй, за всё своё пребывание в Академии. Это был смех, в котором смешались облегчение, торжество и какая-то невыразимая, опасная нежность.

— Ты как испуганный цыплёнок, Галатея. Прелестное зрелище. — Его смех стал громче, когда он заметил, как её лицо заливается краской. Унижение, смущение, злость — всё читалось в её взгляде.

— Гори в аду, Вальмонтрейн! — воскликнула она, соскальзывая вниз и пытаясь вырваться наружу.

Но он был быстрее. Гораздо. Как всегда.

Не позволив её ногам коснуться пола, он подхватил её на руки, легко, словно она и вправду была тем испуганным цыплёнком. Она забилась, как пленённая фея, гневная и сияющая, с растрепанными волосами и диким пламенем в глазах.

— Отпусти меня немедленно, Вальмонтрейн! Я... я тебя убью! — её голос сорвался, стал высоким, пронзительным.

— Здесь и сейчас? — Он приподнял бровь, усмехнулся. — А в парке что это было? Твоя ярость? Желание? Может быть... страсть? Или... — он сделал паузу, наклонившись чуть ближе, — любовь?

Она онемела. Мгновение. Вечность. А потом, словно прорвав плотину:

— Ты — мерзкая, бесчувственная тварь! Ублюдок! Жалкий извращенец!

Он изобразил оскорблённую мину и прошептал с наигранной грустью:

— Видимо, придётся заняться твоим воспитанием. Столько усилий... и всё впустую.

И, не обращая внимания на её вопли, Райден уверенно зашагал прочь, неся её на руках — как победитель трофей, как огонь несёт искру.

Преподаватель Инрим, вынырнувший из соседнего коридора, замер, уставившись на эту картину. Галатея, белая как мрамор, умоляюще смотрела на него сверху вниз.

— Лорд Дархарз, немедленно отпустите леди Лаурескан! — прозвучал голос, натянутый, как струна. — Что вы себе позволяете?

Райден, не меняя выражения лица, с ленивой вежливостью поставил девушку на пол.

— Девушка туфельки потеряла, я помогал. — голос его был мягким, почти шелковым, но Инриму стало холодно в затылке.

Содрогнувшись, преподаватель подумал, что, слава Проклятым Богам, завтра он уезжает из этой безумной Академии навсегда.

Галатея мгновенно укрылась за его спиной, как за каменной стеной, и только тогда смогла выдохнуть. Райден холодно поклонился и скрылся, как будто ничего не произошло.

— Дитя моё, — мягко произнёс Инрим, всматриваясь в её испуганное лицо, — ваша "ненависть" к нему, похоже, обрела совершенно новую форму. Надеюсь, она всё же не взаимна?

Она не ответила — только молча закивала, слишком часто, слишком отчаянно. Мастер усмехнулся.

На выходе их ждал Сэм. Он молча поставил туфельки Галатеи на ступеньки, низко поклонился и быстро удалился, не осмелившись даже взглянуть ей в глаза.

Наутро Сэм не зашёл за ней, как обычно. Его отсутствие болезненно полоснуло, как хлыст — неожиданно и безжалостно. Галатея ждала до последнего. Она сидела на краешке постели, обхватив колени руками, будто могла так удержать себя от распада на кусочки. Когда стрелки часов замерли на половине седьмого, пришлось признать поражение: он не придёт.

Ночь выдалась туманной, почти вязкой. Адель и Одетт, заметив пустой, стеклянный взгляд подруги, в котором плескался невыносимый стыд, налили ей вина. Всего три глотка, и Галатея уже едва держалась на ногах, заползая в комнату, чтобы рухнуть прямо в платье, на неразобранную кровать, прижав к груди подушку, как щит от собственных мыслей.

Но утро оказалось безжалостным. Вместо ясности оно принесло с собой память. Горячую, унизительную, обжигающую... Поцелуй. Первый. Вырванный, вымученный, отравленный присутствием свидетелей. Как же он посмел?! Как она могла... ответить? Сердце дрожало от ярости. Она ненавидела его. Ненавидела. И его ухмылку. И голос. И эти чёрные, ледяные глаза. И себя — больше всех.

Но Академия Вечного Света не знала пощады к страдающим душам. Уроки начинались, и на них следовало явиться. Даже если там будет он.

Она почти опоздала. Солнце плыло над башнями, заливая коридоры золотом. Галатея бежала по каменным галереям, запинаясь, проклиная туфли и собственную нерешительность. На входе в аудиторию её встретил мастер Вендир — как всегда с мягкой, чуть утомлённой улыбкой, — и, кивнув, придержал для неё дверь.

Но стоило ей войти — и всё тело встало колом. Вены налились льдом. У её парты, на её месте, развалился Райден Вальмонтрейн, как у себя дома. Его позолоченные пуговицы мерцали в лучах солнца, волосы отливали вороньим блеском. Он был совершенно спокоен. Как скала. Как волк, дожидающийся свою добычу в логове.

Галатея судорожно втянула воздух, глотая подступающую панику.

— Леди Лаурескан, — ласково сказал Вендир, даже не заметив напряжения, — займите свое место, пожалуйста, и начнём. Я, признаться, рад, что вы с лордом Дархарзом теперь сидите вместе. Это позволит мне давать вам более сложные задания, пока остальные смогут не отвлекаться на вашу... — он поджал губы, — дискуссионную бурность.

На ватных ногах она подошла к столу, избегая смотреть в лицо сидящего рядом чудовища. Протиснулась, будто через шиповник, села, уронила учебники на стол. И вдруг заметила — на пыльном дереве, рядом с её тетрадью, лежала алая роза. Кроваво-яркая. Она не смела дотронуться. И не могла отвести глаз.

— Итак, — бодро продолжал Вендир, протягивая им книгу толщиной с кирпич, — найдите, пожалуйста, в этой хронике ключевые дипломатические шаги Альбинси в Первом Снежном конфликте. Вам хватит до конца урока. Постарайтесь выделить логику его решений.

Магистр, торжествующий, пошёл по рядам, начиная опрос. А у них на парте зашуршал лист. Райден придвинул к ней чистую страницу, на которой размашисто, с лёгким наклоном, было выведено:

«Не убегай.»

Галатея, не раздумывая, выхватила перо. Почерк её дрожал, как и руки.

«Ненавижу.»

Следующая надпись появилась почти сразу:

«И не стыдно вам, Лаурескан, лгать с таким вдохновением? Ваш поцелуй вчера говорил противоположное...»

Она стиснула зубы. Ответ вышел длиннее:

«До чего же вы докатились, лорд Райден? Насильно целуете девушек... я даже боюсь представить, что ещё вы насильно делаете. Какой позор для столь известного покорителя сердец!»

Он прочёл. И, как обычно, усмехнулся. Улыбка его была неспешной, надменной, выверенной, словно он любуется не её словами, а самой её ярости.

«Следующий поцелуй будет — только если ты попросишь.»

Она отвела взгляд. Но губы предательски дрогнули. Он заметил. Конечно, заметил. Его глаза изучали каждое её движение, каждый нервный вздох.

«Вы сами это написали, — вывела она, — пусть так. Но я надеюсь, на этот раз без грязных методов, милорд?»

Ответ появился мгновенно. Чернила слегка размазались от его пальцев.

«А что, по-твоему, грязные методы, Галатея? В любви нет запретного. Только — желание. А этому я ещё тебя научу...»

Щёки запылали. Грудь будто распухла от жара и стыда. Она чувствовала на себе взгляды, напряжённые, колючие. Один из них прожигал сильнее всех. Сэм.

Галатея обернулась. Его глаза были полны боли и непонимания. Она сжала лист, будто хотела стереть весь разговор, выбросить его из памяти и сердца. Подтянула к себе учебник и зарылась в него, как в броню.

Но Райден был рядом. Слишком рядом. Он медленно придвинул книгу к центру, одной рукой приобнял её за плечи, прижал к себе, будто они не в классе, а наедине. Другой рукой листал страницы, деловито. Словно ничего особенного не происходит. Будто это и было — их обычное утро.

— Ш-ш-ш... — прошептал он, склоняясь к её уху. — Вы отвлекаете меня от учёбы. А время, как известно, не ждёт.

— Прекратите трогать меня, Вальмонтрейн, — прошипела она, словно змея, прижатая к стене. — Это... это невыносимо!

— Печально, — с напускной грустью протянул он, убирая руку. — А я-то надеялся на большее взаимопонимание.

Он взял перо, начал выписывать нужные даты. Она — тоже. Рядом. Но между ними бушевал шторм. Тихий, клокочущий, невидимый никому, кроме двоих.