Поцелуй врага

Путь к Башне оказался куда длиннее, чем представлялся с порога женского корпуса. И дело было не только в расстоянии — всё вокруг будто постепенно теряло краски. Дорожки, выложенные аккуратным камнем, превращались в холодные тоннели из серости и тени, здания — в строгое, безликое молчание, а воздух становился гуще, словно пропитанный напряжением.

Сэм, старательно исполняя роль проводника, шагал быстро и уверенно, озвучивая целую энциклопедию правил, традиций и "неписаных законов", свято хранимых студентами шестого курса. В его голосе не было ни сомнения, ни возмущения — только сухая информативность, как у экскурсовода в музее страха.

— За мятую форму — выговор и наказание.

— За заваленную контрольную — наказание, публичное, как правило.

— Опоздание — наказание.

— Если замечены без разрешения на чужом факультете — наказание.

— Недостойное поведение в стенах Башни — наказание.

— Потеря учебника. Неразрешённый разговор во время лекции. Развязанные шнурки. Даже шнурки! — всё это, по словам Сэма, каралось без колебаний.
Галатея с каждым словом всё сильнее хмурилась. Её брови сошлись, губы сжались в прямую линию, а внутри росло нечто похожее на ярость — хрустальную, почти идеальную в своём раздражении. Она дослушивала, будто бы не веря, и всё же понимала: он не шутит. Это не преувеличение, не гипербола.
Это — порядок, выточенный железной рукой.

— Слушай, Сэм... — вдруг не выдержала она, резко остановившись. — А дышать здесь вообще можно? Или нужно получать расписание дыхания на каждый день?

Сэм, идущий чуть впереди, замер, обернулся и вздохнул:

— Вообще-то, за обращение на "ты" в стенах Академии — тоже наказание, леди Галатея. — Он попытался улыбнуться, но даже он, кажется, начал осознавать весь мрак сказанного. — И, если честно, мытьё пола — это ещё самое безобидное из возможных последствий.

Галатея уставилась на него так, словно он только что объявил, что каждый студент обязан раз в неделю приносить клятву верности директору, стоя на коленях в фонтане.

— Ты серьёзно?! — произнесла она чуть громче, чем следовало.

Но Сэм уже проверял часы. Его взгляд стал тревожным:

— Мы опаздываем. — коротко бросил он и прибавил шаг.

Галатея, всё ещё стоявшая в шоке, поняла, что он удаляется, и пришлось почти побежать, чтобы его догнать. Пятки стучали по каменному полу, юбка платья путалась в ногах, а внутри бурлило — словно вулкан, прикрытый вуалью вежливости.
С каждой минутой она всё больше чувствовала: Академия Вечного Света была не храмом знаний. Она была машиной, перемалывающей индивидуальность, прогибающей под себя, подчиняющей каждого, кто осмеливался ступить за её порог.
И имя, которое уже звучало как проклятие — Райден Вальмонтрейн — всё глубже врезалось в её сознание. Он не просто глава совета. Он был воплощением этих правил. Живым уставом. Олицетворением контроля.

Она стиснула зубы и пообещала себе:

Он не сломает меня.Он не победит.А если и попробует — пусть готовится к войне.Башня.Корпус шестого курса.
Академия называла её просто — «Башня», но Галатея сразу поняла: это место имеет собственный дух, отдельную душу и — если верить внутреннему ощущению — собственную волю.

Снаружи она казалась колоссальной. Мрачное круглое здание из тёмно-серого, почти чёрного камня, прорезанного узкими готическими окнами и опутанного живыми побегами плюща, цеплявшегося за стены с упрямством веков.
Это была не просто часть Академии. Это была крепость. Башня знаний. Башня молчаливого страха. Башня власти.

Как только они пересекли порог, Галатею обдало ледяным, подземным холодом. Несмотря на лето за стенами, внутри витала тяжёлая прохлада камня, пропитанного годами ожиданий, разочарований и чужих шагов.

— Здесь даже летом прохладно, — негромко пояснил Сэм, ведя её по длинному коридору, где каждый шаг отдавался в камне как щелчок часов. — Кабинет тридцать два. Постарайтесь запомнить, леди. Здесь не любят забывчивость.
Его голос стал официальным, ровным. Ни намёка на прежнее тепло.
В этот момент в воздухе раздался звук — пронзительный металлический звон. Он ударил по нервам, как лезвие. Галатея инстинктивно вздрогнула.

— Еле успели, — прошептал Сэм, и тут же... исчез.

Не физически — но как человек, которого она знала. В одно мгновение его плечи выпрямились, подбородок приподнялся, на лице появилась холодная маска уверенности, губы скривились в ироничную полуулыбку. Его глаза потухли — блеск задора исчез, вместо него появился отчётливый холод.

Он будто облачился в броню.

Галатея непонимающе замерла, но Сэм уже толкал дверь кабинета.
Внутри — тишина. Давящая, ледяная. Время будто остановилось.
Они вошли. Галатея почувствовала, как на неё обрушился целый залп взглядов. Не просто взгляды. Вздохи иронии. Лезвия насмешки.

Около двух десятков юношей — все в безупречно выглаженных формах, в одинаковых серых мантиях с гербами своих домов, сидели за тёмными резными партами, повернув головы к двери. Кто-то приподнял бровь. Кто-то склонил голову. Кто-то еле заметно усмехнулся, словно уже знал, что скажет позже, за обедом, друзьям в коридоре.
Галатея ощутила, как внутренности сжались. Но она уже умела управлять телом, как леди управляет вальсом. Подняла подбородок, прижала учебники к груди и сделала шаг вперёд, отрезая пространство:

— Приветствую благородных лордов, — произнесла она ровно, вложив в голос благородство, достойное герцогини. — Галатея Лаурескан. Прошу любезно принять меня в ваше достойное общество.

Она даже улыбнулась. Легко, тепло — так, как умела, так, как учили.
Но улыбка стёрлась, как тряпкой с мрамора, когда её взгляд скользнул по классу и зацепился за одну единственную пару глаз.

Глаза цвета чёрного обсидиана. Без дна. Без света.
В них не было насмешки. И не было равнодушия.
В них бушевало откровенное, необъяснимое, безудержное — отвращение.
Ненависть. Настоящая. Леденящая. Прямая, как удар.
Галатея невольно шагнула назад. Всё тело сжалось. И только чудом ей удалось сохранить осанку. Сердце бешено колотилось в груди, но она расправила плечи и подняла взгляд. Она не даст себя сломать. Никому. Даже тому, кто смотрел на неё, будто она была... угрозой.
Именно тогда она поняла:
Это был он.
Райден Вальмонтрейн.

Райден Вальмонтрейн узнал о зачислении в их закрытую группу наследницы рода Лаурескан утром, за несколько часов до начала первого занятия. Бумага с печатью — тёмно-синяя сургучная капля, отпечаток геральдического льва Лауресканов — лежала на столе директора, когда Вальмонтрейн без приглашения вошёл в кабинет.

Он даже не сел.
Он не привык просить.
Он приказывал.

— Вы позволили это, лорд Верлейн? — холодно спросил он, голосом, от которого даже окна замирали.

— Я не позволил, я подчинился, — устало отозвался директор, потирая переносицу. — И не тебе, юноша, нарушать то, что подписано Первым Советником.

— Она — девочка. Пятнадцать лет. Это не шестой курс. Это фарс.
В его голосе не было ярости. Лишь точная, отточенная до лезвия ненависть к хаосу.
— Наш курс — это основа будущего Совета, элита Короны. А не ясли.

Верлейн выдержал взгляд. Он привык к Райдену. Его не любили, но с ним считались. Даже преподаватели.

— Вальмонтрейн, в уставе Академии нет ни слова про пол и возраст. Только о происхождении и способностях. А у неё и то, и другое в наличии.

Повисла тишина. Лёгкое напряжение, как перед грозой.

И тогда Райден развернулся, почти не издав звука, и на выходе бросил, как приговор:

— Надолго девчонка тут не задержится.

И всё же...
Она появилась.
Стояла в дверях кабинета номер тридцать два — в сером платье, с ленточкой в волосах, с книгами, зажатыми в хрупких руках — и улыбалась.

Улыбалась!

Райден смотрел на неё, молча, не шевелясь, с ледяным спокойствием монумента. И в этот момент... что-то в нём дрогнуло.

Он не сразу понял — что.

Он был уверен: чувства — это слабость, химия, досадная ошибка тела. Он не любил. Не жалел. Не мечтал. Он презирать умел. Это — да. Это его стихия. Он презирал слабость, презирал неуместный смех, презирал излишнюю сентиментальность, презирал всех, кто пытался блеснуть, не заслужив права.

Но презирать её?

Эту хрупкую, светлую, совершенно неуместную в Башне девочку? С её янтарными глазами, которые не опустились под его взглядом? С её детскими кудряшками, небрежно выбившимися из причёски? С её тихим, но уверенным голосом — будто она уже была здесь хозяйкой?

Нет. Он не мог её презирать.

Потому что она не сломалась.
Потому что она смотрела прямо на него — не дерзко, не глупо, не вызывающе... а по-королевски.
Как равная. Или даже — выше.

Он чувствовал, как всё внутри напряжено, как пальцы сжимаются в кулак, а дыхание становится неровным, и не от злости — от непонимания.

Что это?

Он не знал. Он не хотел знать.
Он хотел стереть это.
Он хотел исправить её.
Он хотел... сломать эту солнечную улыбку, просто чтобы вернуть себе холод, к которому привык.

Но взгляд её оставался твёрдым.
И, чёрт возьми, в этой улыбке — да, в этой невозможной улыбке — была сила.
Такая, с которой он ещё не сталкивался.
Он — Король смерти.
Она — дитя света.

И он уже знал.
Это будет война.
И, возможно...
что-то ещё.

Отец всегда учил: «Истинную власть не дают — её забирают. И лишь победа над сильным делает тебя сильнее».
И Райден Вальмонтрейн знал — он не имел права проигрывать. Никогда. Никому.

А теперь в его мир, выточенный из порядка, бесстрастной логики и железной дисциплины, входила она — с золотистыми глазами, шёлковыми ленточками и приветливой улыбкой, которая, как выяснилось, вынуждала мужчин улыбаться в ответ.

И что хуже всего — эта девчонка даже не пыталась подстроиться.
Она не мямлила, не тушевалась, не опускала взгляд.
Она держалась. И именно это бесило больше всего.

«Опасная. Опасно обаятельная. Опасно уверенная. Опасно другая», — пронеслось у него в голове.
И как говорил отец: «Если чувствуешь угрозу — разбей её, прежде чем она вырастет».

Райден неспешно поднялся со своего места, выпрямился в полный рост, позволив свету из окна лечь на его чёрную форму и заострённые черты лица. Казалось, сама тень в кабинете почтительно отступила, давая ему место. Густые волосы рассыпались по плечам, а в уголках рта появилась лёгкая усмешка — красивая, ледяная, смертельно опасная.

— Так-так... значит, слухи всё-таки оказались правдой, — протянул он, и голос его был ядовито-мягким, как бархат с лезвием под подкладкой. — В наш класс впустили... девчонку. Сопливую. Пятнадцать лет, насколько я слышал? Смешно. Трогательно. Почти мило.

Галатея замерла. Она чувствовала, как на неё, будто лавина, наваливается взгляд всей аудитории, как в каждой парте раздаётся безмолвное: «Смотри, как он её уничтожит».

Она подняла голову, и голос её, хоть и прозвучал чуть тише, чем хотелось, оставался ровным:

— Могу я узнать имя столь благородного лорда? — попыталась снова улыбнуться, склонив голову, как учили — с достоинством, но без вызова.

Вальмонтрейн смерил её взглядом, в котором сквозило не просто презрение, а анализ. Он будто разбирал её на части: жёлтая ленточка в волосах — слишком дерзко. Гладкая кожа — недостаточно битв. Голос — не дрожит. Взгляд — держит. Он видел не девочку. Он видел — угрозу статусу.

Он взглянул на сумку, которую держал Сэм — яркую, вышитую цветами, слишком живую для этих серых каменных стен. Усмешка Райдена стала шире, но холоднее.

Выдержав паузу, словно позволив аудитории приготовиться к удару, он произнёс:

— Сэмвел Ванмур, с каких пор вы предпочитаете женские сумочки? — и в этом тоне была вся суть Башни: холод, контроль, язвительность, отточенная до совершенства.

— Я... это не... — Сэм начал бормотать, краснея до корней волос, — Это не моё... просто я...

Он заикался, терялся, сжимал ремешок сумки, словно она вдруг начала обжигать руки.

В классе раздался глухой смешок. Один, другой. Нервный. Кто-то прикрыл рот, кто-то просто перевёл взгляд на Галатею — в ожидании, сломается ли она сейчас.

Повисла тишина. Тягучая, давящая.
Та самая, когда даже воздух замирает, боясь потревожить хищника.

Райден стоял, не шелохнувшись, и уничтожал Сэма взглядом, словно одним усилием мысли хотел стереть его с лица земли. В его чёрных глазах не было слов, но была суть: ты ничтожен. Он даже не повышал голос — не было нужды. В его молчании звучала кара.

Сэм сглотнул, опустив голову. Галатея почувствовала, как ей физически больно смотреть на это. Сердце сжалось. Ей вдруг захотелось закрыть собой Сэма, заслонить его от этого взгляда, от этого унижения.

Но вместо этого...

Она сделала шаг вперёд.
Не от страха — от ярости.
От желания сломать маску холодного превосходства хотя бы одним словом.

— Благородный лорд, похоже, действительно более благородный, чем вы, согласился помочь мне донести вещи, — произнесла она, сдержанно, но с отчётливым уколом в голосе.

Слова вырвались слишком быстро. И тут же ударили слишком сильно.
Сама Галатея поняла это в ту же секунду, когда его глаза вновь впились в неё.

Тяжёлый, медленный, ледяной взгляд Вальмонтрейна, будто тьма вылилась из стен и обернулась клинком, устремлённым прямо в её грудь.

Она едва не зашаталась.
«Глупая, зачем ты это сказала...» — мелькнуло у неё в голове.

И впервые за всё утро Галатея ощутила настоящий страх.
Не перед унижением, не перед новым местом, не перед чужаками.
А перед ним.
Перед тем, кем он был — и кем мог стать.

«Да кто же ты такой?!» — закричала внутри она, стискивая пальцы до боли.

Вальмонтрейн медленно поднял подбородок, и в уголках его губ проступила почти невидимая улыбка. Не весёлая. Не доброжелательная. А такая, которой улыбается палач перед казнью.

— Если вам, леди, так тяжело носить собственные учебники... — начал он, медленно, будто смакуя каждое слово. Его голос был холодным, как вода в зимнем колодце.
И он умел делать паузы — долгие, хищные. Каждая втыкалась, как игла.

— ...то что же вы забыли в этой Академии? — закончил он. Спокойно. Чётко. Разбивая её надежду на равенство о каменные стены Башни.

Тишина стала почти физической. Кто-то в классе кашлянул. Кто-то откинулся на спинку стула, чтобы скрыть усмешку. Кто-то, возможно, даже порадовался — новенькую поставили на место.

Но Галатея... не шелохнулась.

Галатея смотрела на него — на высокого, широкоплечего юношу с лицом, будто вырезанным из мрамора, с ледяным огнём в глазах и голосом, острым как лезвие бритвы — и чувствовала, как в глубине души поднимается нечто новое, непривычное, болезненное. Как будто в груди её вдруг вспыхнуло черное пламя, горячее и ядовитое, поглотившее всё: тревогу, унижение, растерянность.

Ненависть.

Это было слово, чуждое воспитанию и крови Лауресканов. Оно звучало грубо, некрасиво, как пятно на шёлковой перчатке. Но сейчас... сейчас это чувство расправляло крылья внутри её сердца, холодно и величественно, обволакивая мысли плотным дымом. Её разум, отточенный на вежливость и сдержанность, словно растворился в этом огне, оставив только одну мысль:

"Как ты смеешь."

Юная леди Лаурескан никогда прежде не испытывала ненависти. Но сейчас, глядя в эти темные глаза, где пряталась бездушная надменность, она знала — ненависть не всегда разрушает. Иногда она закаляет.

Она шагнула вперёд — плавно, как это делают аристократки, не теряющие достоинства даже в аду.

— Простите, — сказала она с ледяной учтивостью, будто подносила шпагу на бархатной подушке, — мне представили в качестве директора лорда Верлейна. Неужели это была ошибка, и истинного руководителя Академии я имею честь лицезреть именно сейчас?

Последнее слово было почти ласковым. Почти — но не совсем.

Класс замер. Затем — вспышка смеха. Тонкая, жужжащая, как звон стекла, нота веселья прошла по рядам. Кто-то хихикнул в ладонь. Кто-то, наоборот, громко фыркнул. Один из юношей даже присвистнул восхищённо.

Но...

Райден Вальмонтрейн повернулся.

Не резко. Нет — его движения были всегда выверены, плавны, подобны змее, извивающейся между словами. Но в этот момент — поворот головы, жест, полный ледяного самоконтроля — заставил весь класс онеметь. Смех захлебнулся, как пламя под дождём. В зале стало холодно, как в склепе.

— Моё имя Райден Вальмонтрейн, — произнёс он, и голос его звучал, как камень, катящийся с вершины. Медленно, неотвратимо. — Как глава Студенческого совета, я не допускаю вас к занятиям.

Он сделал паузу. Как дирижёр перед началом последнего аккорда. Затем добавил:

— Причина — неподобающий внешний вид.

Слова упали, как плеть. Как суд. Как удар меча в сердце.

Галатея стояла прямо, но пальцы её дрожали. Где-то глубоко в животе сжался невидимый узел. Унижение было ядом. Публичное, намеренное, безжалостное.

Но она не позволила себе дрогнуть.

— Прошу меня простить, — произнесла Галатея, едва слышно сглатывая, стараясь удержать голос ровным и вежливым. Но голос её дрожал — не от страха, а от злости, настолько плотной, что она звенела в висках, как набат. — Боюсь, я не подготовила других учебных принадлежностей. Это всё, что было под рукой.

Она держалась как могла — прямо, гордо, с натянутой до предела спиной, но ощущала, как жар гнева поднимается вверх по шее и вспыхивает под кожей. Янтарные глаза мерцали холодным светом.

Райден не замедлил с ответом. Его усмешка была острой, как клинок, а голос — тягучим и ядовито-сладким, словно вино, в которое кто-то капнул яд.

— Род Лаурескан так обеднел? — его губы скривились в безупречно презрительной ухмылке. — Неужели у вашей светлейшей фамилии не нашлось средств на обычные пергаменты и чернила, не украшенные цветами? Печально. Истинно печально.

Он сделал театральную паузу, в которой была и насмешка, и расчет, и умышленное унижение. Затем, как бы небрежно, добавил:

— Мои слуги доставят вам надлежащие вещи на закате. Так и быть — из уважения к вашим предкам... я готов простить вас. — Он наклонился вперёд, голос стал ниже, почти интимным. — Но только сегодня.

Он повернулся к классу с таким равнодушием, будто она уже перестала существовать.

Удар.

Галатея почувствовала, как лицо заливает жар. Она даже не успела ответить. Как будто её ударили, не коснувшись ни одним пальцем. Его пренебрежение было острее любого слова. Его голос — словно хлыст по лицу. Она с трудом сдержалась, чтобы не бросить что-нибудь в его надменную спину.

Он обращался с ней как с пустотой.

Словно она — не человек, не леди, не личность, а... временное неудобство.

Стараясь сохранить остатки достоинства, она оглядела класс. Пара десятков враждебно-любопытных лиц, застывших в тишине. Никто не позвал, никто не указал на место. Они просто смотрели.

Сжав зубы до боли, она прошла между рядами и подошла к пустующему столу у окна. Он казался чуть отдалённым, словно это место уже выбрали для неё заранее — для изгнанницы.

Сев на краешек скамьи, Галатея принялась аккуратно раскладывать учебники. Одним движением убрала ленту со своей алой сумки, положила рядом перья и чернильницу с розовым узором. Всё было аккуратным, изящным, сшитым на заказ. И всё это — теперь оскорбляло местные законы Академии.

Она даже не успела вздохнуть с облегчением, как над классом раздался голос — тот самый, в котором насмешка и власть всегда шли рука об руку.

— Леди Лаурескан, — Райден медленно повернул голову, в его взгляде сверкало откровенное хищничество, — а чулочки вы тоже розовые носите? Или с рюшами, как у кукол?

Галатея сидела у окна, словно запертая в стеклянной витрине, выставленная на всеобщее обозрение, и чувствовала, как каждый взгляд, каждое лицо, каждая вымученная насмешка цепляется за неё, как пыль — липкая, серо-болотная, противная. Её дыхание стало тяжелым, грудь болезненно сжалась, а в глазах предательски зажглась влага. Но плакать при них, перед ним, было бы равносильно капитуляции.

Нет. Ни за что.

Словно выкапывая силу из самых глубин своего гордого сердца, она заставила себя расправить плечи и поднять голову. В глазах — всё ещё влажных — вспыхнул не слёзы, а пламя.

— Увы, благородный лорд, — произнесла она, и голос её был ядовито-вежлив, обёрнут в атлас, но со скрытым лезвием внутри. — Похоже, я вынуждена признать тот факт, что мнение окружающих о вас — увы! — ошибочно. Они, несомненно, недооценивают ваше благородство.

Она повернула голову — медленно, с той плавной грацией, которой обучали её с семи лет, и встретилась взглядом с чёрными глазами, холодными, как поверхность безлунного озера. Янтарные зрачки вспыхнули, как золото в свете утреннего солнца. И в этом взгляде была ненависть. Глубокая. Сдержанная. Гордая.Ненависть, которую Галатея не просто ощущала, а позволяла себе.

Райден приподнял бровь. В его взгляде мелькнуло то, чего не ждали — не ярость, не презрение, а... интерес. Мгновение. Мимолётная искра. Он не ожидал, что девочка с желтой лентой и цветными тетрадями окажется со сталью под шелком.
Но времени отреагировать не было — в следующую секунду прозвенел звонок.

Ученики, словно марионетки по сигналу кукловода, сели одновременно — ровно, руки сложены на коленях, взгляд вперёд. Движение было синхронным, отточенным до совершенства. Почти пугающим.

Галатея же, секунду замешкавшись, успела опустить руки лишь на миг позже остальных — и этого было достаточно.

Преподаватель, высокий мужчина с сухим, словно высушенным временем лицом, в тёмной мантии, вошёл в класс. Его взгляд, тяжёлый и оценивающий, скользнул по рядам, задержался на ней. Он не сказал ни слова — но взгляд. Боже, этот взгляд! Полный разочарования, осуждения, холодной требовательности. Он прожёг её насквозь.

— Надеюсь, вы уже познакомились с юной леди Лаурескан, — голос преподавателя раздался резко, отрывисто, словно хлестнул по воздуху. Его манера говорить не предполагала диалога — только подчинение. — С сегодняшнего дня она будет обучаться в вашем классе. Если, конечно, сумеет справиться. Если нет... Впрочем, об этом вы будете говорить не со мной.

Сухой голос, словно обточенный многолетним чтением лекций и отсутствием терпения к человеческой глупости, эхом отозвался в углах класса. Галатея почувствовала, как взгляд преподавателя — тяжелый, каменный — упал прямо на неё, придавив к скамье, как каменная глыба.

— Меня, леди, зовут Мастер Вендир, — продолжил он, не удостоив её даже поверхностной улыбки. — Я преподаю Историю Четырёх Империй, а также Историю дипломатии. И не жду от вас снисхождения — я требую усердия.

Галатея, склонив голову в вежливом поклоне, попыталась ответить, вложив в голос всю ту выдержанную аристократическую мягкость, которую в неё вбивали наставники:

— Мне очень...

— Вы будете говорить, когда я позволю! — отрезал Вендир, словно ударом ножа.

Мгновение — и воздух в классе сделался вязким, как патока.
Кто-то хмыкнул. Кто-то довольно ухмыльнулся. Райден молчал, но она чувствовала его взгляд — острый, внимательный, как игла, вонзившаяся под кожу.

Словно с каждой секундой её пребывания здесь мир медленно отрезал ей пути к отступлению.

Дыши. Просто дыши, — мысленно приказала себе девушка.
Но дыхание давалось тяжело, словно каждую порцию воздуха нужно было выцарапывать из окружающего давления.

Мастер Вендир повернулся к доске и начал говорить, размеренно и быстро, как человек, уверенный, что его слушают — потому что иначе бессмысленно дышать:

— На лето была задана История дипломатических переговоров времён войны за Дрез-Мартал. Кто готов — поднимите руку. Кто нет — готовьте доклады к следующей неделе.

Слова тонули в её сознании, как в болоте.

Галатея моргнула, пытаясь справиться с нарастающей влажностью в глазах, и, чтобы хоть на миг отвлечься, принялась осматривать кабинет. Но от этого ей стало только хуже.

Кабинет был угрюм и строг — будто выточен из серого гранита и полит горечью.

Впереди — огромная доска во всю стену, тёмная, исцарапанная, словно память самого Мастера Вендира. Сзади — стеллажи, до потолка, плотно заставленные фолиантами, атласами и старыми свитками. Ни одной яркой детали, ни намека на жизнь. Только строгий порядок, сухой запах старой бумаги и приглушённый свет из высоких узких окон.

Никаких цветов.
Никаких иллюстраций.
Никаких занавесок.

Словно сама комната была создана, чтобы давить на студентов своим мрачным величием.

Даже мебель, пусть и из дорогого чёрного дерева, казалась враждебной. Скамьи были слишком жёсткими, столы — холодными, а поверхность — без единой царапины, как будто даже воспоминаниям не позволено было здесь оставаться надолго.

Дорого. Строго. Безжалостно.
Словно каждый элемент помещения кричал: Здесь нет места слабым.

Что я здесь делаю? — подумала Галатея, и в этом вопросе не было иронии, только боль.

— Первый вопрос по домашнему заданию, — голос Мастера Вендира прозвучал особенно лениво, почти с ядом, словно ему доставляло удовольствие медленно вскрывать гнойную рану. — Кто предложил министру Алвисару план секретного договора с Эскарданом? И послушаем мы ответ... лорда Роальта?

Тишина.

— Понятно... — с ноткой фальшивого разочарования протянул он. — Лорд Блэйв? Тоже молчите?

Некто слева неловко закашлялся, кто-то неловко повёл плечом, будто мечтая провалиться под скамью.

— Две отрицательные оценки у нас сегодня уже есть... Кто же нас спасёт? Неужели снова — как и всегда — придётся надеяться на светлую голову лорда Вальмонтрейна?

Среди учеников, как и следовало ожидать, зашевелились — кто с уважением, кто с раздражённой обречённостью взглянул на чёрноволосого наследника. Райден неспешно поднялся, величественно, как будто и не встал, а вырастал из земли, словно нечто древнее и незыблемое. В движении не было ни суеты, ни сомнения — только уверенность. Хищная, ледяная, тяжёлая, как тень, накрывающая жертву.

Именно в этот момент Галатея поняла, что не может больше молчать.

Он не единственный, кто знает ответы. Он не единственный, кто достоин говорить. И уж точно — не тот, кому стоит позволять блистать без вызова.

— Позвольте мне? — её голос прозвучал неожиданно чётко, даже для самой себя.

Она поднялась почти одновременно с Райденом — и в этот миг в классе что-то дрогнуло.
Контраст между ними был поразителен — он: высокий, уверенный, в строгой чёрной форме, с холодным светом в глазах. И она: тонкая, светлая, с солнечными локонами и янтарными глазами, в которых, однако, вдруг появился блеск стали.

Хрупкая? Да. Но не сломленная.

Райден медленно повернул к ней голову. В его взгляде не было удивления — скорее, едва уловимое раздражение, как будто перед ним осмелилась гавкнуть мышь. Он не сказал ни слова, но тишина вокруг как будто замерла, впитывая их противостояние.

— Мы вас внимательно слушаем, — голос мастера Вендира зазвенел словно колокольчик, звенящий перед казнью. Он почти спел, улыбаясь своей тонкой, преподавательской усмешкой. — Прошу, леди Лаурескан, удивите нас.

Она перевела дыхание, собирая в себя всё достоинство своего рода, всю жгучую решимость не пасть в грязь перед этими глазами, этими ухмылками, перед ним.

— План договора с Эскарданом был разработан не самим министром Алвисаром, а советником Нореном из Дворца Серебряного Зала. Однако, формально его представление министру происходило через сенатора Ивела, во избежание компромата — поскольку Норен в то время считался приближённым к королю Вальмара, а значит, его участие могло вызвать скандал. Алвисар предложил согласование через вторую линию дипломатических связей, и, несмотря на сопротивление Совета, договор был принят.

Её голос был твёрд. Не громкий — но наполненный содержанием. Чёткий, как лезвие скальпеля. Ни одного запинки. Ни одной фальшивой ноты.

В классе повисла звенящая тишина.

Райден не двинулся с места. Лицо его не изменилось, но Галатея вдруг увидела, как в его глазах мелькнула не злость и не презрение... а осторожность. Мельчайшее, мимолётное сомнение, будто хищник впервые понял, что добыча способна укусить в ответ.

— Благодарю, Леди Галатея, — произнёс мастер Вендир, и, к неожиданности всей аудитории, в его голосе прозвучали мягкие интонации, почти... одобрение. Он слегка склонил голову, и даже его заострённое лицо с вечно усталым выражением стало на мгновение приветливее. — Я в восторге от вашего ответа. Позвольте узнать, откуда столь подробная информация?

На мгновение Галатея почувствовала, как тяжесть испепеляющих взглядов в классе сместилась. Стало легче дышать. Она заставила себя держать спину прямой, подбородок — высоко, и сдержанно, но уверенно ответила:

— История дипломатии всегда привлекала меня, — в уголках её губ появилась осторожная улыбка. — Но я познала её истинное значение, когда помогала мастеру Тарску систематизировать архив при Храме Хранителей в Немерисе.

Немерис... Одно только это название вызвало живой интерес среди студентов. Город — легенда, центр знаний, утопающий в садах, окружённый лазурной водой и древними архивами, покрытыми пылью тысячелетий.

Мастер Вендир приподнял бровь, задумчиво перебирая пальцами свою бороду.

— Мастер Тарск... Хм... — он чуть наклонился вперёд, глаза прищурились. — А позвольте уточнить, милое дитя, не являетесь ли вы той самой племянницей Леди Оливии, что случайно... — он сделал многозначительную паузу, — перевезла государственного преступника через границу, думая, что помогает бедному писарю из монастыря святого Микаэля?

Как же хочется исчезнуть. Лицо Галатеи мгновенно вспыхнуло, как если бы её подставили под поток полуденного солнца. Кровь отхлынула от кончиков пальцев, но голос она старалась удержать ровным:

— Мне бы не хотелось обсуждать ошибки моего далёкого детства перед сокурсниками, мастер Вендир. — Она кивнула вежливо, сдержанно, словно накрывала тонким покрывалом слишком острый осколок прошлого.

— Дааа... далёкое детство, как же ты близко, — раздалось сзади, голос был медленный, тягучий, словно капля чернил, падающая на чистый лист.

Райден.

Конечно, он.

Смех прошёлся по классу, как лёгкий морозец — не шумный, но колкий, и от него дрожали не только плечи студентов, но и нервы.

Галатея почувствовала, как что-то горячее поднимается к горлу — злость, стыд, уязвлённая гордость. Но она держалась. Янтарные глаза метнули быстрый взгляд в его сторону, и даже не встретив ответа, не отступили.

— Сколько вам лет, дитя? — с ленивым интересом спросил мастер Вендир, будто между делом. Он не удосужился обратить внимание на ехидную ремарку Райдена. Похоже, Вальмонтрейну и правда позволено всё.

— Почти... шестнадцать, мастер, — она запнулась, сама не узнав собственный голос, хрипловатый от эмоций, и тут же выпрямилась, упрекая себя за слабость.

Взгляд Вендира стал чуть более пристальным, возможно, даже с налётом сочувствия, которое преподаватели позволяли себе крайне редко. Он окинул класс долгим взглядом, как бы невидимо отмечая в нём огонь, завязавшийся между двумя самыми яркими фигурами.

Райден, опершись о локоть, продолжал молчать, но в его позе читалась скучающая угроза. Он был спокоен. Но это было не спокойствие воды — скорее, льда, под которым скрывался огонь вулкана.

— Забавно... — тихо, почти с тенью усмешки в голосе произнёс мастер Вендир. — Садитесь, у вас высший балл за сегодня.

Словно упала кристальная капля, и разлетелась эхом по напряжённому классу. Галатея снова села, ощущая, как весь её позвоночник по-прежнему натянут, словно струна. Она не позволила себе улыбнуться — ещё нет. Рано. Враг не повержен, он просто... сделал вид, что отступил.

Мастер Вендир, не теряя ни секунды, обернулся к остальным студентам:

— Итак, господа, вопрос второй: каким пунктом в договоре шёл вопрос об островах? Лорд Ванмур, прошу.

Все головы повернулись к Сэму. Рыжеволосый парень, казалось, уселся ровно как по линейке, и в ту же секунду заметно побледнел.

— Это... это был пятый пункт, мастер. И... эм... речь шла о прибрежных территориях Дейр'ардана, но... условия... я сейчас...

Сэм судорожно листал свои заметки, а Галатея, чтобы отвлечься от чувства вины за то, что теперь вся тяжесть внимания мастера переместилась на её доброго друга, опустила взгляд в свою тетрадь. Страницы пахли свежими чернилами, новым пером, пылью архивов и тревогой.

Она достала тонкий, почти невидимый карандаш — старинный, с позолоченной оправой, тетушка подарила его на прощание — и машинально начала выводить что-то в углу страницы. В детстве она рисовала, когда чувствовала, что всё выходит из-под контроля: когда няня злилась, когда отец кричал, когда мать уезжала на очередной дипломатический приём и забывала об обещанном ужине.

Сначала это были глаза. Узкие, колючие, надменные — слишком хорошо знакомые ей.
Глаза Райдена Вальмонтрейна.

Она вывела их в уголке, подчёркивая холодную линию бровей, тень ресниц, стылый прищур. А потом... нарисовала нос — слишком острый, как у хищной птицы. Потом рот — с этой едкой усмешкой, от которой хотелось стукнуть чем-нибудь тяжёлым. Потом — причёску: чёрные волосы, падающие на лицо как водопад тьмы. А дальше рука сама повела её карандаш по бумаге, с каждым движением преображая ненавистного главу студсовета в карикатурного героя.

На листе через пять минут появился Райден Вальмонтрейн... в образе чёрного грифона с мечом вместо пера, в академической мантии, подпоясанной змеёй, в короне с черепами. За его спиной, важно вздёрнув клюв, стоял кролик в очках — очевидно, намёк на мастера Вендира, а под грифоном, скорчившись, лежал Сэм с табличкой «опоздал на 0,3 секунды».

Когда Галатея посмотрела на свой шедевр, губы её дрогнули, и в груди вспыхнул огонёк веселья — тёплый, долгожданный, спасающий. Не выдержав, она закрыла тетрадь с лёгким хихиканьем, прикрыв рот рукой.

План мести созрел. Он был дерзким, безрассудным и, возможно, даже глупым... но в нем было столько сладкой отваги, столько мучительно-приятного напряжения, что Галатея, сгорая изнутри от безмолвной злости и обиды, не могла отступить. Эту обиду надо было выдохнуть, иначе она бы задушила её изнутри.

Едва раздался звонкий удар в бронзовый колокол, возвещающий конец урока, Галатея, казалось, вылетела из-за парты. Но не как перепуганная девочка, нет — с грацией лани, изящно и будто бы нехотя. Листок с рисунком был аккуратно спрятан в потайной складке рукава, пальцы крепко сжимали бумагу, будто это была последняя надежда на справедливость.

У дверей она на мгновение остановилась — взгляд сам потянулся к нему.

Он, конечно, смотрел. Райден Вальмонтрейн сидел на своём месте, всё такой же холодный, уверенный, неподвижный, как вырезанный из обсидиана идол. Его чёрные глаза, темнее угольев, не отрывались от неё, будто пытались прожечь её насквозь. В них было немое предупреждение — я всё вижу.
Но Галатея ответила на это предупреждение дерзкой, колкой иголочкой — она подмигнула Сэму, а затем, не оборачиваясь, исчезла в коридоре.

Сэм и Стефан догнали её у поворота на северную галерею.

— Ты что задумала?! — выпалил Сэм, с трудом переводя дыхание. — Ты хочешь умереть молодой?

— Лорды, — начала она, жеманно повернувшись к ним с загадочной полуулыбкой, — вы ведь умеете хранить тайны?

Парни переглянулись. Два кивка. Один — испуганный, второй — почти восхищённый.

— Тогда расскажите мне, — прошептала она с шутливым заговорщицким видом, — где тут вывешивают расписание?

Стефан показал рукой в сторону западного холла:

— Вон там. Под лестницей. Но ты же не... не...

— А вот и я! — театрально провозгласила Галатея, вихрем устремляясь в указанном направлении.

Доска с расписанием находилась в укромном месте, окружённая мрачными гобеленами и полками с зачарованными свитками. Академия не поощряла публичности — никаких объявлений, газет или листовок. Но расписание, ох, оно висело всегда. На него смотрели все.

Оглядевшись, Галатея изящным движением приколола листок поверх таблицы. Пёстрая карикатура воссияла на сером фоне как вспышка радуги в пасмурный день. Девушка отступила на шаг, будто любовалась произведением искусства, а затем незаметно слилась с толпой учеников, выходящих из соседнего класса.

Сэм и Стефан, подоспевшие через минуту, встали, как статуи.

— Он казнит, если узнает... — прошептал Сэм, словно вынося приговор.

— Вот именно, — Галатея резко повернулась, её глаза сверкали янтарным огнём. — ЕСЛИ узнает. Но вы же не расскажете.

Стефан шумно сглотнул, затем рассмеялся, закрыв рот рукой.

— Нет, мы точно не расскажем... Но, он догадается. Его обмануть — как выиграть в шахматы у чародея вслепую.

— Не пойман — не вор, — усмехнулась она, резко вскидывая голову. — А я просто... художница, выражающая протест творческими средствами.

И с этими словами, на фоне восторженного и нервного хихиканья, она направилась обратно к учебному корпусу, а за её спиной уже собиралась толпа у расписания. Кто-то прыснул от смеха. Кто-то молча уставился на рисунок, покрываясь потом.