Не должна была надевать
Я шла домой, не чувствуя под ногами заснеженного тротуара. В ушах стоял звон от собственного замешательства, а пальцы всё ещё сжимали края его шарфа. Он был нежным и невероятно тёплым. И он пах им. Не только одеколоном — чем-то глубже. Холодным зимним ветром, дымом и чем-то неуловимым, что было просто... им.
Я зашла в квартиру, скинула влажную куртку и сапоги. Движения были механическими. В тишине прихожей я осталась стоять, просто держа в руках этот чёрный, бесформенный комок шерсти.
Потом я пошла в свою комнату и повалилась на кровать лицом вниз, не выпуская шарфа из рук. Я прижала его к лицу, уткнувшись в него носом, и сделала глубокий вдох.
И тут меня накрыло.
Всё, что копилось весь этот день — нет, эти несколько суток — вырвалось наружу. Слёзы хлынули ручьями, тихие, горькие, безудержные. Я не рыдала, я просто плакала, чувствуя, как по щекам струятся тёплые, солёные капли и впитываются в грубую ткань.
Я плакала от злости на него, на его колкости и эту дурацкую, сбивающую с толку заботу. От стыда за свою беспомощность в сугробе. От непонимания, что вообще между нами происходит. От обиды на всю эту несправедливую ситуацию с медалью. От страха, что всё это — лишь какая-то сложная, изощрённая шутка с его стороны.
Но больше всего — от этого запаха. От этого чёртова запаха, который был таким знакомым и таким чужим одновременно. Он был повсюду — в моей комнате, в моей постели, в моей голове. Он не давал забыть. Напоминал о каждом взгляде, о каждом прикосновении, о каждой грубой фразе, которая теперь казалась прикрытием для чего-то другого.
Я лежала так, не в силах остановиться, и позволяла слезам течь. Всё внутри перевернулось, сломалось и больше не хотело становиться на свои места. Ненависть, которую я так лелеяла все эти годы, дала трещину, а сквозь неё пробивалось что-то светлое, тёплое и пугающее.
Я не знала, что с этим делать. Не знала, как дальше с ним разговаривать, как смотреть ему в глаза. Как скрыть эту дрожь, которая пробегала по коже каждый раз, когда он был рядом.
В конце концов, я устала. Слёзы иссякли, оставив после себя лёгкую пустоту и тяжёлую голову. Я перевернулась на спину, всё ещё прижимая шарф к груди. Он был влажным от слёз, но всё ещё пах им.
За окном уже стемнело. Снег продолжал падать, заворачивая город в тихую, белую мглу.
Я закрыла глаза. И в тишине своей комнаты, в полном одиночестве, я наконец призналась себе в том, что так отчаянно пыталась отрицать.
Мне было не всё равно. И это пугало больше всего на свете.
Слёзы и истощение в конце концов взяли своё. Я заснула, не выпуская шарфа из рук, как какой-то несчастный, пришибленный ребёнок. Мой сон был беспокойным, обрывчатым, полным образов — снег, его смех, тяжёлый взгляд сквозь толпу класса, ощущение падения.
Я проснулась от резкого звонка будильника. Голова была тяжёлой, веки опухшими от слёз. Первое, что я увидела, — это его шарф, всё ещё сжатый в моей руке. Утреннее солнце, отражаясь от снега за окном, освещало комнату холодным, резким светом. Ночь не принесла ответов, только оставила после себя лёгкий стыд за вчерашнюю истерику и тяжёлое, смутное чувство в груди.
Я медленно поднялась. Рука сама потянулась к моему собственному, скучному шарфу, но пальцы дрогнули и опустились. Нет. Я не стала себя обманывать. Я взяла его шарф — тёплый, всё ещё пахнущий им. Обмотала его вокруг шеи, стараясь повторить тот самый узел, который он завязал. Получилось криво, но это было неважно. Он грел лучше, чем мой. И этот знакомый запах, смешанный с запахом моих вчерашних слёз, почему-то успокаивал.
Я собралась в школу на автомате — джинсы, тёплый свитер, куртка. Вышла на улицу. Мороз щипал щёки, снег хрустел под ботинками. Я шла, стараясь ни о чём не думать, глядя прямо перед собой. Но с каждым шагом к школе тревога нарастала. Что я скажу ему? Как буду на него смотреть? Сделаю вид, что ничего не было? Или наброшусь с очередной порцией яда?
Я толкнула тяжёлую дверь школы и влилась в шумный утренний поток учеников. Воздух пах мокрыми куртками, снегом и чем-то сладким из столовой. Всё было как обычно. Но для меня — всё изменилось.
И тут я увидела его.
Он стоял у своего шкафчика, прислонившись к нему плечом. Он о чём-то разговаривал с тем самым Роем, своим безразличным напарником. Он был таким же, как всегда — в чёрной куртке, с наушником на одно ухо, его поза кричала о привычной уверенности и ленивой силе.
Он ещё не видел меня.
Моё сердце принялось колотиться с бешеной скоростью. Ладони вспотели внутри перчаток. Я замедлила шаг, не зная, то ли повернуть назад, то ли пройти мимо, не глядя.
И в этот момент он поднял голову. Его взгляд скользнул по толпе и... зацепился за меня. За мой шарф. На его лице промелькнуло что-то — удивление? — но тут же сменилось привычной маской.
Всё вокруг будто замерло. Шум стих, замедлился, превратился в глухой гул. Мы смотрели друг на друга через весь коридор.
Он медленно выпрямился, отстегнув наушник. Рой что-то сказал ему, но он не отреагировал.
Я поняла, что просто стою и тупо смотрю на него. Нужно было двигаться. Что-то делать.
Я сделала шаг вперёд. Потом другой. Я шла к своему шкафчику, который был как раз по пути к нему. Я не смотрела на него, но чувствовала его взгляд на себе на каждом сантиметре пути.
Я остановилась у своего шкафчика, делая вид, что копаюсь в замке. Я знала, что он смотрит. Вся спина горела.
И тогда я услышала его шаги. Тяжёлые, уверенные. Он шёл ко мне.
Я замерла, не в силах пошевелиться, сжав ключ в дрожащих пальцах.
Он остановился в паре шагов от меня. Я чувствовала его присутствие всем телом — большое, тёплое, подавляющее.
В коридоре воцарилась тишина. Даже самые болтливые первокурсники замолчали, почуяв напряжение.
Он не говорил ничего. Просто стоял и ждал.
Я медленно, через силу, повернула к нему голову. Моё сердце бешено колотилось где-то в горле.
И вот наши взгляды встретились снова. Вблизи. Без толпы между нами.
Он посмотрел на мой шарф. Свой шарф. Потом поднял глаза на мои. И один из его уголков рта дрогнул в намёке на ухмылку.
— Что, свой не греет? — его голос прозвучал тихо, хрипло, только для меня. — Или мой так понравился, что свой носить противно?
Я вздрогнула от его слов, всё ещё не отрывая от него взгляда. Его ухмылка, этот его вечный, самодовольный тон... Всё внутри меня вскипело. Злость, смущение, растерянность — всё смешалось в один клубок и вырвалось наружу.
— Нет, дебил, — я выпалила, чувствуя, как щёки пылают, а на скулы накатывает знакомый жар. — Мне было лень его нести в руках, поэтому себе на шею и завязала!
Я резко дёрнула за концы шарфа, с силой развязала узел и, скомкав тёплую шерсть, швырнула ему прямо в лицо.
— На, забери свою тряпку! — прошипела я, поворачиваясь к своему шкафчику.
Я с силой дёрнула ручку, закинула внутрь куртку, схватила учебники и, не глядя на него, развернулась и пошла прочь, высоко подняв голову. Я чувствовала, как от злости надулись щёки и губы сами собой сложились в обиженную гримасу. Я знала, что выгляжу как рассерженный ребёнок, но мне было плевать.
За спиной стояла гробовая тишина, а потом раздался его низкий, немного хриплый смех. Он не злился. Он смеялся.
— Как скажешь, психованная! — крикнул он мне вдогонку. — Только в следующий раз, если что, мой шарф тебе не светит!
Я не оборачивалась, сжимая учебники так, что корешки впивались в пальцы. Я шла по коридору, чувствуя на себе десятки любопытных взглядов. Все видели эту сцену. Все слышали. Сейчас по школе поползёт очередная порция сплетен.
Но сквозь всю ярость и унижение где-то глубоко внутри шевельнулось крошечное, глупое облегчение. Игра продолжилась. Мы снова на знакомом поле. Он — задира. Я — его язвительная жертва. Всё просто. Всё предсказуемо.
Но почему тогда его смех, который обычно доводил меня до белого каления, сейчас отозвался в груди не злостью, а чем-то другим? Чем-то тёплым и колючим одновременно, как тот самый шерстяной шарф.
Я зашла в класс и плюхнусь на своё место у окна, стараясь ни на кого не смотреть. Щёки всё ещё горели. Я судорожно пыталась думать о проекте, о Лёше, о чём угодно... но в голове крутилась только одна мысль: он видел. Видел, что я надела его шарф. И, кажется, это его почему-то... позабавило.