А если коснусь?
Сон был чутким и прерывистым. Я проснулась от того, что мне нестерпимо захотелось в туалет. В комнате было прохладно. Тишину нарушал только мерный гул ночного города за окном.
Я выбралась из-под одеяла, натянула на себя растянутую кофту и босиком, стараясь не шуметь, вышла в коридор. Проходя мимо гостиной, я замерла.
Лунный свет падал из открытого окна, освещая фигуру Винсента на диване. Он лежал на спине, одна рука закинута за голову, другая свисала с дивана. Он не накрылся вообще ничем – оставленное мной одеяло так и лежало свёрнутым на соседнем кресле, будто он даже не притронулся к нему. Он спал в только в штанах и майке, и по его коже пробегали мурашки от ночной прохлады. Он выглядел... заброшенным. И от этого сжималось сердце.
Сердце у меня сжалось. Бездумный идиот. Простудится ещё.
Я на цыпочках вернулась в свою комнату, сдернула с кровати своё собственное, самое тёплое одеяло – то самое, в котором только что грелась, – и так же тихо вернулась в гостиную.
Осторожно, затаив дыхание, я накрыла его. Тяжёлая ткань уютно улеглась на его теле. Он вздрогнул во сне, что-то пробормотал неразборчивое, но не проснулся. Его лицо в лунном свете казалось совсем другим – без привычной гримасы раздода или насмешки. Расслабленное, с чуть приоткрытыми губами. Почти... беззащитное.
Я не удержалась. Медленно, как во сне, я опустилась на колени рядом с диваном. Моё сердце колотилось так громко, что, казалось, должно было разбудить его. Я наклонилась и, задержав дыхание, легонько, едва касаясь, поцеловала его в кончик носа.
Его кожа была прохладной. От прикосновения моих губ он снова вздрогнул и глубже ушёл в подушку, но снова не проснулся.
Я отпрянула, чувствуя, как по щекам разливается огненный румянец. Что я, чёрт возьми, делаю?
Но остановиться уже не могла. Моя рука сама потянулась к его волосам. Они были удивительно мягкими, шелковистыми на ощупь. Я запустила в них пальцы, осторожно, чтобы не разбудить, и просто смотрела на него.
«Боже... какой же он... милый...» — пронеслось в голове, такое абсурдное и такое правдивое в этот момент. «Совсем не тот злой, колючий мудак, каким всегда себя показывает. Просто... парень. Спящий парень, которому холодно».
Я сидела так, не в силах оторвать от него взгляд. Время потеряло смысл. Я забыла и о туалете, и о сне, и обо всём на свете. Существовал только он. Его ровное дыхание. Тень ресниц на щеках. Расслабленные, мягкие линии губ.
Я заметила шрам над его бровью – маленький, белый, почти незаметный. Отметина, о которой я ничего не знала. История его жизни, написанная на лице, которое я обычно видела искажённым злостью или презрением.
Мне вдруг дико захотелось всё это узнать. Всё о нём. Почему он такой? Что скрывается за этой брутальной маской? И почему именно мне, его злейшему врагу, он позволил увидеть себя таким – беззащитным и спящим?
Он повернулся на бок, к моей руке, и его дыхание коснулось моих пальцев. Тёплое, ровное. Моё сердце ёкнуло. Я не убрала руку. Я сидела и смотрела, как он спит, и внутри всё переворачивалось от какой-то щемящей, незнакомой нежности.
Так прошло может полчаса. Ноги затекли, спина заныла, но я не могла пошевелиться, боясь разрушить этот хрупкий, нереальный момент.
Вдруг его веки дрогнули. Он глубоко вздохнул и медленно, очень медленно открыл глаза.
Наши взгляды встретились. Его глаза были затуманены сном, он ещё не до конца понимал, где находится и что происходит. Он смотрел на меня без привычной злобы, с немым вопросом.
Потом сознание вернулось к нему. Его глаза расширились. Он резко дёрнулся, отстраняясь от моей руки, и сел на диване, скинув с себя моё одеяло.
— Что ты делаешь? — его голос прозвучал хрипло от сна, но в нём уже звенела привычная настороженность и лёгкая паника.
Я отпрянула, спрятав обожжённую его взглядом руку за спину. Сердце бешено колотилось. —Я... н...ничего. Ты... окно б...было открыто. И...я..ну..з..закрыла.
Он посмотрел на одеяло, упавшее на пол, потом на меня. Его взгляд стал тяжёлым, изучающим. —И ты... что, всю ночь тут сидела? Смотришь, как я сплю? — в его голосе послышались знакомые нотки издёвки, но они были приглушены каким-то странным недоумением.
— Н...нет! — я вскочила на ноги, чувствуя, как горит всё лицо. — Я просто... в туалет шла. А ты лежишь тут, чуть не синеешь от холода. Идиот.
Я развернулась и почти побежала в свою комнату, хлопнув дверью. Я прислонилась к ней спиной, пытаясь перевести дыхание. Я чувствовала его взгляд на себе, даже через закрытую дверь.
А в груди бушевало что-то тёплое, дикое и совершенно неуправляемое. Что-то, что уже нельзя было списать на лихорадку. Что-то, что было гораздо страшнее.
Я прислонилась к двери, пытаясь заглушить бешеный стук сердца. За спиной не было ни звука. Ни шагов, ни его грубого голоса. Только гулкая тишина, давящая на уши. О чем он сейчас думал? Смеялся надо мной? Готовил новую язвительную тираду?
Я медленно соскользнула по двери на пол, обхватив колени руками. Лоб снова горел, но уже не от жара, а от стыда и смятения. Что это было? Зачем я это сделала? Он же теперь будет надо мной издеваться до конца наших дней.
Внезапно скрипнула дверь. Я вздрогнула и замерла, ожидая, что он войдёт. Но дверь не открылась. Вместо этого он положил одеяло под дверь.
Я уставилась на тень у моей задницы, не в силах понять его поступок. Это что, отказ? Оскорбление? Он не захотел им укрываться?
Я не выдержала. Рывком распахнула дверь.
Он стоял посреди гостиной, спиной ко мне, уже надевая куртку. Его плечи были напряжены, движения — резкими и отрывистыми.
— Куда ты? — вырвалось у меня, голос дрогнул.
— Домой, — бросил он через плечо, не оборачиваясь. — Надоело тут торчать. Игра в сиделки закончена.
— Но уже третий час ночи! — почему-то возразила я, хотя минуту назад сама мечтала, чтобы он исчез.
— Ну и что? — он наконец повернулся. Его лицо было каменным, глаза тёмными и нечитаемыми. — Машину поймаю. Или ты решила, что я буду тут ночевать, как твой личный сторожевой пёс?
— Я... нет... — я растерялась, теребя край кофты. — Просто... спасибо. За все.
Он фыркнул, поворачиваясь к выходу. —Не за что. Забудь, как страшный сон.
Его рука уже лежала на ручке двери, когда я снова окликнула его, сама не зная, зачем.
— Винсент! — я выпалила его имя, и он замер, его спина напряглась.
Он медленно обернулся. Его взгляд был тяжёлым, усталым, без привычной маски насмешки. —Что ещё?
Я открыла рот, чтобы сказать... что? Что останься? Что мне страшно одной? Что я не хочу, чтобы он уходил? Нет. Ни за что.
Я сглотнула ком в горле и скрестила руки на груди, делая своё лицо каменным. —Да не важно. Просто... вали уже отсюда побыстрее. Надоел тут со своим хмурым видом.
Он фыркнул, но в его глазах не было злости. Какая-то усталая усмешка. —Как скажешь.
Его рука снова потянулась к ручке.
— И... — слово вырвалось само по себе. — Главное, под машину не попади. А то потом мне отвечать придётся, что это я тебя выгнала в три ночи.
Он замер. Повернул голову, и в его взгляде мелькнуло что-то острое, почти удивлённое. Он смерил меня взглядом с ног до головы, и на его губах появилась та самая, знакомая, ядовитая ухмылка. Но на этот раз в ней была какая-то... странная теплота.
— Не беспокойся о моей шкуре, психованная. Она крепче, чем твоё самомнение. — Он открыл дверь. Ночной холодный воздух ворвался в прихожую. — Ложись спать. Выглядишь ужасно.
— Сама решу, как мне выглядеть! — бросила я ему в спину, но дверь уже закрывалась.
Щёлкнул замок.
Я осталась стоять одна в тишине. Воздух всё ещё колыхался от его присутствия, смешиваясь с запахом ночи, который он принёс с собой.
Я медленно подошла к окну в гостиной, отодвинула край шторы. Через минуту его высокая фигура появилась на улице. Он шёл твёрдым, быстрым шагом, не оборачиваясь, hands in pockets. Я смотрела, как он удаляется, пока он не скрылся за поворотом.
Только тогда я отпустила штору и глубоко выдохнула.
«Главное, под машину не попади».
Чёрт. Это прозвучало почти как забота. Настоящая, неподдельная. И он это понял. Я видела это в его взгляде.
Я повалилась на диван, на то место, где он только что спал. Подушка всё ещё хранила легкий отпечаток его головы. Я прижалась лицом к прохладной ткани и глубоко вдохнула.
Она пахла им. Не только его одеколоном, который я всегда язвительно высмеивала. А чем-то глубже.
Я накрылась своим одеялом, тем самым, что он вернул. Теперь оно впитало в себя и мой страх, и его молчаливое присутствие. Я уткнулась носом в складки ткани, глубже вдыхая этот странный, новый, гипнотизирующий запах. Он был успокаивающим и тревожным одновременно.
Я закрыла глаза. В ушах всё ещё звенела его фраза: «Выглядишь ужасно». Обычно такие слова заставляли бы меня кипеть от злости. Сейчас же они почему-то заставили меня улыбнуться. Потому что это значило, что он смотрел. Really looked.
И впервые за долгое время я уснула быстро, без тревожных мыслей. И мне приснился не кошмар, а просто... тихая улица. И удаляющаяся спина. И чувство, что всё будет... как-то иначе.
Утро пришло тихое, светлое и... лёгкое. Я проснулась и сразу поняла — жара нет. Голова не кружится, тело не ломит. Я потянулась на диване, чувствуя непривычную бодрость, и только тогда осознала, где я заснула.
Я встала и подошла к окну, чтобы распахнуть шторы. И замерла.
За окном кружились первые снежинки. Крупные, пушистые, лениво опускающиеся на ещё тёмный асфальт. Они падали в полной тишине, окутывая мир чистым, девственным покрывалом.
— Снег... — прошептала я, прижав ладонь к холодному стеклу. И вдруг осенило: скоро Новый год. Праздник, который я всегда встречала одна, с банкой колы и старым фильмом. Но в этот момент от этой мысли не стало горько. Напротив, внутри ёкнуло что-то тёплое и трепетное.
Живот предательски заурчал, напоминая, что вчера я выпила лишь тарелку бульона. Я потянулась к холодильнику, всё ещё находясь под гипнозом падающего снега.
Открыв дверцу, я ожидала увидеть пустоту. Но нет. На верхней полке аккуратно стояла тарелка с нарезанными яблоками и бананами. Рядом — тот самый бульон, теперь остывший, в кастрюльке, прикрытой крышкой.
Сердце снова сделало этот дурацкий трюк, заставив кровь прилить к щекам. Он и это сделал.
Я потянулась за яблоком, и взгляд упал на нижнюю полку. Там, рядом с пачкой масла, лежали три шоколадки. Не те дешёвые плитки, что я обычно покупала, а хороший, горький шоколад с миндалём. Мой любимый. Откуда он мог знать?
Я взяла одну, ощущая гладкую обёртку под пальцами. «Офигеть... Это мне?» — промелькнула мысль, и я почувствовала, как снова краснею. Глупо. Нелепо. Но чертовски приятно.
Я медленно развернула шоколадку, отломила дольку и положила её в рот. Он растаял на языке, горьковатый и насыщенный. Вкус был таким же ярким и неожиданным, как и всё, что случилось прошлой ночью.
Я доела шоколадку, до конца не веря в происходящее, и принялась за фрукты. Потом разогрела бульон — он оказался ещё вкуснее, чем вчера.
Наведя порядок на кухне, я вернулась в гостиную. Моё одеяло всё ещё лежало на диване, скомканное, хранящее память о его сне. Я взяла его, чтобы сложить и убрать, но снова поднесла к лицу, вдыхая знакомый уже запах. Теперь к нему примешивался аромат шоколада и яблок.
Сложив одеяло, я оставила его на спинке дивана. Не убрала в шкаф. Просто оставила там, как немой знак чего-то, что я сама ещё не могла понять.
Потом я подошла к окну. Снег шёл сильнее, уже заметая следы на тротуарах. Город затихал, погружаясь в белую тишину.
И я поймала себя на мысли, что впервые за долгое время с нетерпением жду завтра. Жду, чтобы увидеть, принесёт ли оно с собой лишь метель... или что-то ещё.
Я стояла у окна, следя за танцем снежинок, и вдруг мысль ударила меня с неожиданной силой: «А ведь сейчас у них уроки...»
Сердце неприятно кольнуло. Школа. Класс. Парта у окна — теперь пустая. Моя парта.
«Что он делает? Сидит ли он сейчас на своём месте, закинув ногу на ногу, с таким видом, будто ему смертельно скучно? Или, может, он пересел обратно, на своё старое место, подальше от меня?»
Я представила, как он что-то говорит Артёму, как он похабно ухмыляется в ответ на замечание учителя, как он... как он вообще не заметил моего отсутствия. Ведь так и должно было быть. Это же Винсент. Ему всё равно.
Но тогда... зачем всё это? Зачем приходить? Зачем взламывать дверь, варить бульон, резать фрукты и оставлять шоколадки? Чтобы просто позлорадствовать над моей беспомощностью? Чтобы потом рассказывать всем, как Ника-задавака валялась в бреду и чуть не умерла от простуды?
Горький привкус смешался со сладостью шоколада на языке. Я отшатнулась от окна, словно обожжённая.
Нет. Он не такой. Не мог быть таким. Тот, кто сидел всю ночь на неудобном стуле и следил за моим дыханием... тот, чьё лицо во сне было таким беззащинным... он не стал бы так поступать.
Или стал?
Я схватилась за спинку дивана, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Вся эта ситуация была похожа на хрупкую узорчатую снежинку — красивая, нереальная и тающая от одного прикосновения.
«Может, он просто...» — я искала объяснение, любое объяснение, которое не заставило бы меня чувствовать себя такой глупой. «Может, ему было просто нечего делать? Или он поспорил с кем-то, что сможет меня разжалобить?»
Но тогда зачем шоколад? Зачем именно тот, что я люблю? Это было уже слишком лично. Это было... внимательно.
Я закрыла глаза, пытаясь отогнать наваждение. Но перед глазами всё стоял он — то спящий на диване, то уходящий в ночь, то смотрящий на меня в дверном проёме с тем странным, нечитаемым взглядом.
Голова снова начала кружиться, но уже не от температуры. А от этой дурацкой, сбивающей с толку путаницы. От ненависти, которая вдруг стала похожа на что-то другое. От врага, который вёл себя как... как кто?
Я отбросила одеяло и решительно направилась в душ. Мне нужно было смыть с себя остатки болезни, слабости и эту дурацкую надежду, которая вопреки всему начинала теплиться где-то глубоко внутри.
Но даже под струями почти кипятка я слышала тихий шепот: «А что, если он придёт сегодня снова?»