Глава 27
Телефон начинает звонить уже через минуту.
Это Милохин, но чтобы ему ответить, мне нужно собрать себя в чертову кучу!
Я плачу, глядя на то, как его вызов прекращается и начинается опять. Это повторяется трижды, прежде чем я все же беру трубку.
— Ал-ло… — задерживаю дыхание.
— Я же сказал, дуй домой! — свирепничает он. — Где ты?
— Уж-же… подд-нимаюсь… — вру, все еще не дыша.
— Ты в тачке, я даже отсюда слышу, — шикает. — Ты плачешь?
— Нне-т…
— Ты во дворе?
— Уг-гу…
— Сейчас спущусь…
— Не ннадо! — требую. — Я-я.. сама!
— Я иду, — кладет он трубку.
У меня отлично получается плакать и злиться одновременно. Я злюсь на него. Потому что нельзя не злиться, когда он делает, как считает нужным, игнорируя все вокруг. А мне всего лишь нужно чертовых пять минут наедине с собой!
Завтра он уедет.
На целый год.
Последний месяц он, как одержимый, заканчивал внутреннюю отделку дома. Торчал в нем с утра до вечера, наседая на рабочих так, что у них на спинах должны были появиться следы от воображаемых плетей. Он заставил их выполнить условия договора точно в тот срок, который был прописан черным по белому, а потом еще две недели они устраняли все небрежности, которые допустили. Он закрыл работы на прошлой неделе, а два дня назад он его продал. Дом. За сумму, которая покрыла расходы раз в пять. Покупатель нашелся за сутки, потому что проект новаторский, в городе и окрестностях всего пара таких домов. Сейчас это новое веяние. И у него… есть свой стартовый капитал. Деньги, которые он выручил от дома и те, который он выручил от продажи своей машины. За ней вообще приехали из Москвы. Это было вчера. Он продал свою машину вчера.
Его ответ родителям свелся к тому, чтобы полностью ограничить финансовую зависимость от них. Таким образом он отсекает и любую другую. Чтобы их общение зависело только от него. От его желания или… нежелания.
Он не желает.
Не общается. Он зол. И у него нет времени.
Я не тот человек, который может давать ему советы. Я и сама избегаю общения с отцом. Я просто приняла позицию Дани. Просто встала на его сторону. Во мне тоже чертова обида на них, но если бы все зависело от меня, я бы не стала препятствовать его общению с семьей. Боже… будто я могла бы даже чисто гипотетически запрещать ему такое. Ему нельзя что-либо запретить, а если бы и было можно, это было бы отвратительно, даже несмотря на то, как отвратительно они повели себя с ним из-за… меня…
Между нами больше не стоит вопроса, поеду ли я с ним или нет. Хоть он его так и не задал, этого вопроса больше нет на моей собственной повестке.
Я поеду. Да, поеду. Но только теперь я хочу стать кем-то еще отчаяннее. Рядом с ним это действительно возможно. Расти вместе. Он дает это понять постоянно. Подстегивает меня и… поддерживает. Наши вселенные сошлись в этой точке. Просто с грохотом состыковались. На глазах у изумленной публики…
Закрыв глаза, я слушаю дождь и гром.
Морщусь, когда машины справа заходится сигнализацией и вздрагиваю, когда водительскую дверь моей машины бесцеремонно открывают.
Даня горбится,заглядывая внутрь.
Он мокрый с головы до ног. Белая футболка прилипла к телу, обрисовав каждую мышцу. Шорты тоже прилипли к его бедрам, обрисовывая все, черт возьми. Волосы почернели от воды, с подбородка стекают ручьи.
Осмотрев мое заплаканное лицо, рыкает:
— Отстегивайся!
Щелкаю ремнем, забирая с панели телефон. Пихаю его в сумку и застегиваю на замок.
Даня достает ключи из замка зажигания, вытаскивая меня под дождь.
— А-а-а… — визжу, прикладывая сумку к голове.
Это трезвит так, что хочется орать и орать. Я становлюсь мокрой за секунду. Тяжелые капли бьют по плечам и ногам.
Холодно…
Воды по дворе по щиколотку.
Даня подхватывает меня на руки, и я обнимаю его шею, сжимаясь и визжа.
В лифте мы тяжело дышим, заливая пол водой.
— Ттт-вою м-а-ать… — стучу зубами, обнимая его за талию.
Он тоже колотится. Сырой, мокрый, но все равно горячий.
Вваливаемся в квартиру, синхронно раздеваясь. Мокрые вещи падают на пол, “шмякая”.
Во всей этой сумятице я не потеряла память.
Я борюсь с застежкой на сарафане и с внутренним стоном впитываю его присутствие рядом. Его чертыхания, резкие движения, очертания его тела рядом, на расстоянии вытянутой руки.
И снова начинаю ронять горячие слезы…
— Дай… — убирает мои руки и сам расстегивает сарафан.
Всхлипываю, запрокинув голову к потолочной подсветке.
Квартира оплачена до конца месяца, но я здесь не останусь. Я вернусь домой и буду ждать его там. Его вещи я заберу с собой. Я не собирала их только потому, что хочу оставить ему полный уют до того момента, когда он выйдет отсюда завтра в семь утра.
Поглядывая на мое лицо, стягивает с меня сарафан.
На мне только хлопковые белые трусы, а на нем белые брендовые боксеры.
В последние дни он пришел в состояние ледяного внутреннего спокойствия, но на мне это никак не отражается.
Я знаю, что его ждет что-то посущественнее, чем мои страдания, и я чувствую себя эгоисткой, когда со всхлипом обнимаю его шею.
Подхватив мои ягодицы, помогает обнять ногами свою талию.
— Мм-ама ппередала теббе ужжин… — шепчу в его шею.
— Кайф… — бормочет, неся меня в ванную.
Долго стоим под горячим душем.
Намыливаем друг друга, упрямо касаясь самых чувствительных мест. Сталкиваясь упрямыми взглядами и телами. И это не про возвышенные чувства. Это про секс, которым займемся прямо сейчас!
Мы движемся прямо к нему, когда начинаем целоваться.
Глубоко и безостановочно, пока мокрые перемещаемся в спальню.
Заставив его упасть на матрас, целую мокрую грудь. Плоский живот. Трусь носом о его кожу и погружаю в рот тяжелую набухшую головку.
Стон Милохина теряется в громовом раскате, но этот стон я чувствую каждой клеткой тела.
Вскрикиваю, когда оказываюсь под возбужденным мужским телом, которое таранит меня каменной эрекцией поперек неразобранной постели. Она царапает пол под его толчками, а я принимаю их со вскриками, шире разводя ноги.
Я уже месяц на таблетках…
Без презерватива это так… так остро. Одно осознание, что между нами нет ничего будоражит мой мозг, заставляя сжиматься вокруг него.
Я позволяю ему кончить первым. Сама я на оргазм не способна, как бы он не подталкивал меня к нему.
Мой пленный сдается. Прижав мои запястья к матрасу, тремя плавными толчками достигает удовольствия. Вжимает мои бедра своими в матрас и стонет, ткнувшись в него лбом.
— Нет! — сжимаю его руками и ногами, когда хочет скатиться с меня, чтобы не раздавить.
— Блин… — бормочет хрипло. — У нас еще шестнадцать часов. Потом ноги не соберешь…
Глажу его спину, сильнее сжимая ноги вокруг талии.
— За меня не волнуйся… — отвечаю жутко хриплым шепотом.
— М-м-м-м… — тянет со страданиями.
Я все же выпускаю его. Жмурюсь, чувствуя, как покидает мое тело.
До вечера занимаемся ничем.
Перемещаемся между кроватью и кухней, отгородившись от всего мира.
Я не хочу все усложнять своими малодушными страданиями. Он знает прекрасно, что я страдаю, но у него голова и так забита. Я просто хочу его поддержать. Как могу. Но это не значит, что мне под силу быть веселой дурочкой.
Наблюдаю за ним, пока ест свои голубцы. Закутавшись в его футболку, со смертельной тоской слушаю грозу. Дождь не собирается прекращаться даже тогда, когда забираемся в постель, собираясь уснуть.
Я полтора месяца готовилась к этому дню, и сейчас, пристроившись у него под боком, просто вяло глажу его грудь, запоминая контуры мышц. Кондиционер гоняет по комнате прохладный воздух, но простынь все равно укрывает нас кое-как. Соединяем в воздухе ладони, потирая их друг о друга, а потом сцепляем в замок пальцы.
Утыкаюсь носом в его грудь, делая длинный рваный вдох.
Не представляю, как буду без этого. Без него город будет пустым…
— Дубцов подхватит меня завтра утром… — перебирает Даня мои волосы. — Тебе туда тащиться со мной не надо.
— А если я хочу?
— Не хочешь. Там будет толкотня, плюс дождь. Останься дома.
Он расслаблен, но я знаю, что он сегодня не уснет. Слишком необычная ночь, чтобы спать. Возможно урывками, как и я.
— Я буду ждать твоего звонка…
— Позвоню, как только смогу.
— Когда это будет? — спрашиваю подавлено.
— Без понятия, — отвечает он.
Три месяца спустя
Юля
— Все в норме? — Лекс двигает к себе чашку кофе, которую выставляю перед ним.
Смотрит мне за спину, вертя чашку между пальцами и сощуривая глаза.
— Отлично, — оборачиваюсь, проследив за его взглядом. — Счет принести?
В разгар рабочей недели у нас не много посетителей. Самый ад начинается здесь по выходным, а с началом осени, когда в город вернулись студенты, это ад втройне.
Через три столика от нас шумная компания во главе с Владом. Рядом с ним восседает… миловидная блондинка с так хорошо знакомым мне лицом. Я отворачиваюсь сразу, как только брат моего парня переводит глаза на меня. Не знаю, чего ему от меня надо, в последние дни он приходит постоянно. В основном без нее, но сегодня она вместе с ним.
Видеть их обоих мне неприятно.
Влад самый дерьмовый брат на свете, а его подружка… она мстительная сука. Если Милохин и имел к ней какие-то претензии, он их никогда не озвучивал. Он просто перешагнул. У него было слишком много первоочередных забот, чтобы тратить энергию на свою бывшую девушку, хотя и дураку понятно — в том, что ему пришлось поставить свою жизнь на паузу, без нее не обошлось.
Ловлю на себе ее насмешливый взгляд, и мой подбородок ползет вверх. Желание показать ей средний палец огромное, но это ведь не профессионально.
— Он же тебя не беспокоит? — всматривается Лекс в мое лицо, имея в виду Влада.
Лекс тоже бывает здесь постоянно. Пьет здесь кофе минимум три раза в неделю, когда не уезжает из города. И если сначала я мало на что вокруг себя обращала внимание, то теперь мир вокруг слишком навязчиво вторгается в мою личную вселенную.
— Нет, — смотрю на парня. — Это он тебя попросил? — спрашиваю его. — Присмотреть за мной?
— Кто? Зачем? — включает свои актерские способности.
Но, когда не отвожу от его лица сверлящего взгляда, смущается и прячет глаза.
Живот наполняется сладкой тяжестью, от осознания, что это действительно так. Он попросил его приглядывать за мной…
Чертовски ответственно, Милохин!
— Как у него дела? — переводит Лекс тему, откашлявшись.
Этот вопрос я слышала примерно пятьсот раз от разных людей. Начиная с моего работодателя, Никиты Баркова, заканчивая вообще не знакомыми мне людьми.
Всем, абсолютно всем я отвечаю одно и то же: у него все хорошо.
Ответ универсальный и не несущий никакой конкретной информации.
Думаю, он оценил бы мою изобретательность, если бы у меня была возможность рассказать ему об этом…
— У него все хорошо… — на этот раз глаза прячу я.
— А у тебя?
— Тоже…
Я не хочу ни с кем обсуждать свою «неполноценность». Общаясь с друзьями, родными и крутясь среди людей как белка в колесе с утра до вечера, я все равно чувствую себя одиноко. Будто у меня отсутствует какой-то важный орган, и на его месте дырка от бублика. Это место где-то у меня в груди.
Я скучаю. Так, что иногда хочется залезть на стену! Закрывая ночью глаза и обнимая свою подушку, я думаю о том, где он и что с ним происходит. И злюсь, потому что почти ничего не знаю.
Надеюсь, он чувствует, что я здесь думаю о нем каждый день, и гордится собой за это.
Отдав Лексу его счет, отправляюсь за стойку в ожидании новых клиентов.
Присутствие здесь Влада почти не напрягает. Теперь в Музкафе есть постоянный охранник, и он всегда на стороне персонала. Я заканчиваю свою смену в семь вечера и отправляюсь домой.
На улице тепло, оживленно и пахнет осенью. Тянусь по городу, как улитка, позволяя всем обходить свою машину.
Я почти не расстаюсь с телефоном. Таскаю его с собой даже в туалет, боясь пропустить заветный звонок.
Выбравшись из машины, плетусь к подъезду.
На лестничной клетке стойкий запах чужих духов, от которого я морщу нос. С удивлением отмечаю, что этот запах ведет в мою собственную квартиру, и его источник — висящее на крючке у двери черное женское пальто, на вид родом совсем не из нашей страны. Дамская сумка на комоде — тоже. Брендовая символика на застежке заставляет меня сдвинуть брови и покоситься на коридор.
— Мам? — зову, прикрывая за собой дверь.
Она появляется из кухни, одетая в пиджак и брюки, потому что вернулась с работы не намного раньше меня самой.
— У тебя гости, — сообщает она, посылая мне говорящий взгляд.
Мои брови ползут вверх.
Сбрасывая с ног кроссовки, в упор смотрю на ту самую эмблему “Шанель”, украшающую сумку незванной гостьи. В душе кошкой скребется догадка, но я не даю ей разрастись. Вместо этого вхожу на кухню, чтобы увидеть все своими глазами.
Кухня наполнена все тем же терпким ароматом, который, скорее всего, состоит в тесном родстве с брендом оставленной в коридоре сумки, а за обеденным столом сидит Людмила Александровна Милохина, которую я не видела с тех пор, как мы познакомились.
Это неожиданно настолько, что я теряюсь, хоть это и моя территория!
Застываю на пороге, чувствуя за спиной присутствие мамы. Не зная, куда деть руки, складываю их на груди, натянув на ладони рукава толстовки и рассматривая женщину за столом.
На ней необычный костюм, состоящий из жакета и брюк. Обилие драгоценностей делает образ дорогим и самодостаточным. Все в ней шикарное, как и положено, но ее губы сложены в кривоватую линию, а глаза смотрят на меня с хладнокровной внимательностью, которая вызывает во мне желание ответить тем же.
— Здравствуй, Юля, — кивает. — Я мама… Дани, если помнишь…
— Добрый вечер, — отвечаю, стараясь смотреть ей в глаза.
Не хочу пасовать. Это ей должно быть стыдно и неловко, а не мне.
Я не могу скрывать своих чувств. Они рвутся из меня, проявляясь краской на щеках.
— Я буду в комнате, — мама кладет руку на мое плечо и целует мой висок.
Кивнув, вновь смотрю на нашу гостью.
Не знаю, как давно она здесь, но, судя по тому, что электрический чайник щелкает кнопкой, она здесь совсем недавно.
Мне не хватает вежливости узнать, зачем она пришла. Я просто стою и жду, пока она сама изложит цели своего визита.
Мы балансируем в молчании полминуты, после чего Людмила Александровна спрашивает:
— Скажи пожалуйста, ты поддерживаешь связь с Даней?
Не знаю, чего ожидала, увидев ее здесь. Я не успела подумать от том, что ей может быть нужно, а теперь, когда понимаю…
— С ним сейчас сложно поддерживать связь, — говорю расплывчато, но это моя, черт возьми, главная боль!
— Он тебе звонил? — смотрит выжидательно.
Я понятия не имела, знает ли его семья о том, где он находится, но теперь мне становится ясно, что нет. Кажется, я единственный человек, который владеет хоть какой-то информацией о нем, хоть ее и чертовски мало.
— Да, — отвечаю на ее вопрос.
— Где он находится? Как у него дела? — пальцами левой руки она крутит свое обручальное кольцо.
Он не давал никаких указаний, но я вдруг решаю, что ничего не должна этой женщине. Я снова чувствую себя мелочной дрянью, ну и плевать!
Изобразив вежливую улыбку, говорю:
— Если он захочет поделиться с вами информацией, обязательно сделает это. Если передаст вам привет, я обязательно сообщу.
Ее лицо — застывшая маска. Мысленно я решаю, что мой ответ вполне потянет на воображаемый средний палец.
— М-да… — бормочет. — Я была уверена, что мы сможем найти общий язык.
— По-моему, вы с первого взгляда решили, что не сможем, — даю понять, что любые попытки запудрить мне мозги не сработают.
Она отправила его к черту на кулички…
И теперь мне кажется, что она сделала это только для того, чтобы избавиться от МЕНЯ!
— Человеку свойственно менять свое мнение.
Это предложение не кажется мне заманчивым. Сама я поменять о ней мнение никогда не смогу. Я не хочу вступать с ней в конфликты. Не хочу видеть ее в своем доме. Я не вправе учить ее жизни или еще чему-то, кажется, главный урок ей уже преподнес ее сын, раз она понятия не имеет где он и что с ним. От отчаяния пришла ко мне!
— Мне нужно идти, — смотрю в потолок. — Вы что-то еще хотели?
Она молчит. Я тоже молчу. Когда скрипит стул, перевожу на нее упрямый взгляд.
— Надеюсь, с возрастом у тебя прибавится рассудительности, — встает.
Она высокая. Сильно выше меня или моей мамы. Я чувствую себя маленькой, но моя злость сильнее этого.
Мне хочется посоветовать ей засунуть свои советы куда подальше! Но за стеной находится моя мама, и она никогда не простит мне такое поведение по отношению к старшему.
— Всего доброго, — развернувшись, выхожу в коридор и скрываюсь в нашей с Васькой комнате.
Кусая большой палец на руке, топчусь на месте, слушая шаги и возню за дверью, пока Людмила Милохина одевается там, сопровождаемая моей матерью.
Я не знаю, правильно ли поступила, но назад не поверну.
Собственно, я ничего такого и не сделала.
Я не знаю, где он!
Он и сам этого не знает.
Его военная часть находится в горах — это все, что он знает, потому что она засекреченная. Это специальные разведвойска, в которые он сам не знает, как попал. Он действительно попал туда случайно. Он и еще один парень из нашего города.
Он позвонил один раз три недели назад с неопределенного номера, и у него была минута.
Одна минута за три месяца!
Я пишу ему каждую неделю. Отправляю в мессенджер последние новости, свои фотографии. Последний раз я видела его в тот день, когда он сел в поезд на городском вокзале в компании еще двух тысяч парней. На нем была военная форма и рюкзак на плече, что делало его одним из тысячи. Смешивало с толпой. Его провожала только я, больше он никого не предупреждал. А через четыре дня его телефон пропал из сети и с тех пор больше не появлялся.
Я не находила себе места, психовала и ненавидела весь мир.
Стянув с себя толстовку, швыряю ее на кровать, собираясь отправиться в душ. Теперь по вечерам я занимаюсь освоением проектировочной программы для дизайнеров интерьеров. Еще я прохожу онлайн-курсы дизайна и скоро начну набрасывать план дизайна для Анькиного дома от руки…
— Юля… — мама тихо приоткрывает дверь. — Все нормально?
— Да… — стягивая с себя джинсы, чувствую, как к горлу подкатывает ком.
Он позвонил один раз за три месяца. Может, он больше вообще не позвонит…