1
Муж предал меня.
Не враг, не незнакомец. А тот, кому мой дед доверил самое дорогое: нашу фамилию, единственную внучку и семейную гордость — фабрику зелий «Манобан Альба».
Я стояла на её пороге, сжимая кулаки, пока сердце разрывалось от боли: фабрика умирала.
Пять лет его «управления» превратили её в тень былого величия. Мастера-алхимики уступили место подмастерьям, редкие травы — дешёвым заменителям, а репутация «Манобан Альба» стала посмешищем
Но всё это было лишь прелюдией.
Настоящий удар я получила утром, по возвращении в столицу, когда старый Люсьен, последний из учеников дедовской школы, протянул мне склянку с позолоченной этикеткой: «Эликсир вечной юности», фирма «Золотой Феникс» — продукт наших злейших конкурентов.
Я узнала жидкость сразу: голубоватый оттенок, легкое внутреннее мерцание. Точная копия эликсира, формулу которого знали только трое. Я, как создатель. Люсьен — как главный производственник. И, конечно, мой муж — Сонхван Пак.
Мои подозрения, которыми я терзала работников, оказались напрасными. Шпион был ближе, чем я думала: рецепты распродавал никто иной, как мой собственный муж! Он даже отдал права на «Лунные слёзы» и «Пламя Феникса» — жемчужины нашей коллекции, те самые зелья, что поддерживали фабрику в самые тяжёлые времена.
Конечно, зачем платить алхимикам, содержать цеха и закупать редкие ингредиенты, когда проще продать секреты конкурентам и получать грязные проценты!
Сомнения были давно, но я до последнего отказывалась верить. Всё-таки нас с Сонхваном связывал не романтизм, а расчёт: союз родов, договор выгод.
Смешно!
Аристократы всё ещё верят, что браки по расчёту — самые крепкие. Мол, там, где нет любви, нет и предательства. Где нет чувств, там расчёт прочнее клятв. Как же! На самом деле, там, где любовь запрещена, измена принимает самые изощренные формы.
Я подняла взгляд на здание фабрики, и в памяти всплыли слова деда.
— Запомни, девочка. Именно эти стены делают нас теми, кто мы есть. Не титулы, не придворные интриги — а эта фабрика, где каждый камень заложен потом и магией поколений Манобан. В этих стенах живет наша сила, и, пока они стоят, будет стоять и наш род.
— Он заплатит за это, — прошептала я, сжимая кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. — Каждую украденную тайну, каждую каплю твоего доверия — я верну всё.
Я с силой распахнула дубовые двери и направилась к Сонхвану — не семенящей походкой светской дамы, а широкими, яростными шагами, от которых подол моего платья взметнулся, обнажая лодыжки.
Ярость.
Она пылала в груди, как перегретый алхимический тигель, грозящий взорваться, но под ней тлела боль — предательство ужалило глубже, чем я ожидала.
Да как только посмел?
Стук моих каблуков отдавался по плитам гулким эхом — словно набат, которым в старые времена предупреждали жителей о надвигающейся беде.
— Он на месте? — спросила я, и голос звенел, как сталь. Секретарь вздрогнул и выронил перо, оставив жирную кляксу на документе с гербом Манобан.
— Вам... вам назначено? — заикаясь, пробормотал он и судорожно поправил очки на носу.
Я подавила желание закатить глаза. Поджав губы, я склонила голову в насмешливо-вежливом жесте:
— Лалиса де Манобан, — отчеканила я.
Этого должно было быть достаточно. Мой шаг вперед был не вызовом, а простым утверждением реальности — хозяева не спрашивают разрешения, чтобы войти в свой дом.
— Мадам, вы не можете... — юноша, которого тут ещё не было два месяца назад, выскочил из-за стола и шагнул вперёд, неловко пытаясь преградить путь.
— Вы знаете, кому преграждаете путь?
Этот воробышек, еще не понял, что влетел прямиком в грозовую тучу. Я рывком стянула перчатку и вскинула руку так, чтобы перстень с фамильным гербом вспыхнул в солнечном луче, ослепив юношу.
В глазах секретаря мелькнуло запоздалое узнавание. Перед ним стояла не просто разгневанная жена, а последняя наследница рода Манобан, чьё имя выгравировано на каждой склянке «Манобан Альба»
— Это моя фабрика, — сказала я, глядя ему в глаза.
Юноша слабо открыл рот, но уже не мог вымолвить ни слова.
— Дверь, молодой человек, — произнесла я, не обращая внимания на его замешательство. — Сейчас же.
Но как только я вошла в кабинет, всё стало на свои места.
Теперь я понимала, почему бедняга-секретарь так отчаянно пытался преградить мне дорогу. Скрывать начальника с любовницей от его разъяренной жены — задачка со звездочкой даже для самого преданного помощника.
Муж, сидевший в кресле, беспечно обнимал какую-то хохочущую куклу в алом платье, чьи золотистые локоны сбились в небрежные кудри. Их головы были так близко, что ещё немного — и я бы застала их за чем-то куда более непристойным, чем шёпот на ухо или украденный поцелуй в обнажённое плечо.
Гнев вспыхнул, как искра в алхимической печи, но я заставила себя дышать ровно. Руки дрожали — не от страха, а от того, сколько ярости требовалось удержать внутри, не сорвавшись в позорный крик.
Даже в таких расчетливых союзах существуют неписанные правила!
Приводить любовницу в святая святых рода Манобан — в стены, пропитанные трудом и честью моих предков — было уже не просто предательством.
Это был плевок.
В лицо мне.
В лицо деду.
В лицо всему, что хранило эту фамилию веками!
— Твое гостеприимство поражает, Сонхван. Карманы так опустели, что принимаешь гостей в рабочем кабинете? — произнесла я, позволяя голосу звенеть холодом.
Я сделала шаг вперёд, открывая вид секретарю, застывшему за моей спиной, и позволила себе едва уловимую улыбку, наблюдая, как Сонхван побледнел, а его пассия в спешке пыталась прикрыть плечи, заботливо выставленные под мужскую ласку.
— Молодой человек, — подчеркнула я вкрадчиво-вежливым тоном, — проводите гостью к выходу. И проследите, чтобы она больше не оскверняла стены Манобан своим присутствием.
На лице девицы мелькнули обида, паника и глупая надежда на поддержку Сонхвана. Но тот, поймав мой взгляд, тут же отвёл глаза и тихо шепнул ей что-то на ухо. И без того натянутая улыбка окончательно потускнела. Незнакомка поджала губы, с трудом удерживая слезы, и, не оглядываясь, поспешила к выходу.
Я чуть склонила голову, будто великодушно позволяя ей сохранить остатки достоинства:
— В коридоре есть зеркало, — произнесла я, вкрадчиво и ядовито. — Советую воспользоваться им, прежде чем снова показываться в приличном обществе. Не хватало ещё, чтобы «Манобан Альба» начали путать с домом сомнительных удовольствий.
Секретарь, побледневший и испуганный, быстро прикрыл за девицей дверь, оставляя меня с мужем наедине.
Я медленно подошла к его столу, сняла с плеча сумочку и беззвучно положила её на полированную поверхность, рядом бросила перчатки. Потом, скользя шагами, будто по натянутой струне, направилась к окну.
Мне требовалась пауза.
Небольшая передышка, чтобы не сорваться и не расцарапать ему самодовольную рожу прямо сейчас.
Слишком много предательства для одного дня.
Слишком много мерзости в стенах, где должна была царить честь.
— Ты вернулась раньше, чем планировала, — наконец подал голос Сонхван, и в его тоне сквозила растерянность.
Я обернулась и, опершись на подоконник, заметила, как мужские пальцы сжимали подлокотник кресла — едва заметное движение, выдающее раздражение.
Моё появление явно спутало его планы.
Переговоры с горными лордами — этими упрямыми, как горные козлы, стариками — должны были затянуться минимум на месяц. Их педантичность вошла в поговорку: они могли неделями торговаться из-за процента роялти или формулировки в приложении к контракту.
Но на этот раз...
На этот раз они подмахнули бумаги с пугающей поспешностью, словно кто-то свыше спешил вернуть меня домой именно в этот день, в этот час, в эту самую минуту, когда мой муж...
Если бы я приехала в срок...
От «Манобан Альба» хоть что-то осталось бы?
— Если бы я задержалась ещё хоть на день, ты бы, наверное, уже продал не только рецепты, но и стены, и фамильный герб, — бросила я холодно.
— Не драматизируй, — Сонхван улыбнулся, поправляя ворот рубашки, где ещё виднелись следы чужой помады. — Я лишь вернул фабрике прибыль. Разве не этого хотел твой дед?
— Прибыль? — Пальцы непроизвольно впились в складки платья. — Продажей родовых рецептов?!
Сонхван небрежно повёл плечом:
— Неэксклюзивные лицензии, Лалиса. Они варят, мы получаем проценты. Никаких убытков.
Воздух словно загустел, каждый вдох обжигал легкие, как будто я вдыхала не воздух, а раскаленный пар из перегретого котла.
— Мы могли захватить весь рынок! — Я резко подошла к столу и, опершись о его край ладонями, склонилась вперёд, нависая над Сонхваном. — Могли утроить производство! Разорить конкурентов! А ты... — я со злостью сжала пальцы, — ты предпочёл ползать перед ними, как последний лавочник!
Сонхван резко нахмурился.
Упоминание о его прошлом, о торговой крови, которую он старательно прятал под маской аристократа, задело больнее, чем любые обвинения.
Не проронив ни слова, он поднялся с кресла, обошёл стол и направился к резной тумбе у стены. Плечи его были напряжены, шаги — нарочито медленными.
Я молча наблюдала, как он плеснул бренди в два бокала, не разбавляя ни водой, ни льдом. Сделал медленный глоток, будто пытаясь запить что-то горькое внутри.
Потом подошёл ко мне и, держа второй бокал в вытянутой руке, усмехнулся:
— Тебе тоже стоит выпить. Нервы, как я вижу, никуда не годятся.
Я машинально взяла бокал, даже не глядя на него.
— Сколько? — мой голос был холодным, как лед. — Сколько рецептов дома Манобан теперь штампуют наши конкуренты?
— Все, что не под королевским указом, — пожал он плечами.
Я отшатнулась. Тошнота подступила к горлу.
Не думая, я взмахнула рукой. Бренди плеснулось мужу в лицо густой янтарной дугой. Сонхван вздрогнул, отшатнулся назад, заморгав от неожиданности.
Ему ещё повезло, что я не швырнула сам бокал!
Я выдохнула, пытаясь взять себя в руки. Но в голове звенела одна мысль: он продал всё.
Всё, что поколениями создавали мои предки. И если бы не королевский запрет на особые формулы — те самые, за которые наш род удостоился приставки «де», став частью магической аристократии, — он бы продал и их.
Я вдруг ясно осознала страшную истину: без этого указа нас бы стерли с рынка, как мелких торговцев зельями, а фамилия Манобан растворилась бы в прахе забвения — как имена тех, кто оказался слишком слаб, чтобы защитить своё наследие.
Пока Сонхван, сыпя проклятиями, торопливо вытирал лицо салфетками, мой взгляд скользил по столу, цепляясь за разбросанные бумаги. Фамильная печать "Манобан Альба", стопки свежих контрактов, ещё пахнущих чернилами, и везде — размашистая, наглая подпись Сонхвана под грифом "Уполномоченное лицо".
Пора было лишить его этих полномочий.
Раз и навсегда.
— Я подаю на развод, — сказала я, чеканя каждое слово.
— Ты не достоин ни моего имени, ни моей семьи, ни той чести, которую тебе доверили. И уж тем более тебе не место среди магической аристократии.
Подхватив сумочку и резко развернувшись на каблуках, я уже собиралась хлопнуть дверью, оставив его в прошлом — там, где ему и место.
Но не успела сделать и шага.
— Как тороплива... — его голос, ленивый и язвительный, скользнул за моей спиной, заставив меня замереть. — Но теперь слушать будешь ты.
Я обернулась. Сонхван шагнул ближе, сокращая расстояние. В его глазах плясала самодовольная усмешка. Я почувствовала, как внутри всё скручивается от плохого предчувствия, но лицо осталось безупречно спокойным.
— Я хотел разойтись мирно, — протянул он, смакуя каждое слово. — Но раз ты напомнила мне о моём месте, я напомню о твоём.
Он коснулся моего лица, лениво накрутив локон на палец. Я напряглась, но не отшатнулась.
— Твой дед так заботился о тебе, что добавил в контракт особый пункт, — продолжил он, понизив голос. — Закон о перепоручении супруги... слышала о таком?
Кровь отхлынула от лица. Сердце заколотилось.
Не может быть!
— Вижу, знакомо, — его улыбка стала шире.
Сонхван отступил и рухнул в кресло, развалившись.
— Если мы разведёмся, я обязан найти тебе нового мужа, — протянул он. — Думаю, устрою аукцион. Посмотрим, сколько дадут за последнюю Манобан.
Земля ушла из-под ног.
Всё, что казалось прочным и незыблемым, — имя, честь, род — теперь могло быть продано с молотка, выставлено на торги вместе с моим будущим.
Сонхван Пак — подлец, каких свет не видывал. Истинное отродье торгашей!