10.
Меня рвет. Чон Чонгук держит у меня перед лицом большой контейнер фирмы «Тапервер» – в нем я обычно ношу торты на работу. Чувствую слабый, въевшийся в пластик сладковатый запах сахарной помадки и яиц. Новый приступ рвоты. Запястье Чона поддерживает мою полуживую голову, волосы он собрал в кулак.
— Это так отвратительно, — говорю я между позывами, — Я так... я так...
— Ш-ш-ш, — отвечает Чонгук, и я засыпаю, вздрагивая и хватая ртом воздух, а он протирает мне лицо чем-то холодным и влажным.
Когда я вновь просыпаюсь и сажусь прямо, на часах 1:08. Я испуганно вздрагиваю, замечая, что кровать рядом со мной прогнулась под какой-то тяжестью.
— Это я, — произносит Чонгук.
Он сидит близко к изголовью кровати, вложив большой палец в каталог со смурфами. Обуви на ногах нет, ступни в носках небрежно скрещены. Другие книги аккуратной стопкой переложены на комод.
— Мне так холодно, — стуча зубами, говорю я, кладу руку на голову – волосы все еще не высохли после душа.
— У тебя температура поднимается, — качает головой Чон.
— Нет, мне холодно, — возражаю я.
Пошатываясь, я иду в ванную, оставляя дверь открытой. Писаю, смываю воду и тут только понимаю: леди так себя не ведут. Ну что же. Теперь он видел и слышал практически все. Что еще мне осталось? Разве что инсценировать собственную смерть и начать новую жизнь.
Пальцем втираю на язык немного зубной пасты. Икаю. И еще раз.
Слышу, как разворачивается хлопковая ткань, щелкает резинка, скрипит матрас, в щель двери вижу, что это Чонгук стелет на кровать свежее белье. Я взмокшая, отвратительная развалина, но все равно с интересом глазею на его согнутую фигуру со спины.
— Как дела? — он смотрит на меня из-под руки и надевает простыню на резинке на последний угол матраса. Моему матрасу повезло – получил сеанс мануальной терапии.
— О, просто здорово. А у тебя? — я падаю на постель и закутываюсь в одеяло.
Матрас рядом со мной тяжело прогибается, и на лоб мне ложится рука Чона.
— Ах, как приятно.
Рука у него такой температуры, которой мне нужно стремиться достичь. Цель наших стремлений – не нарушать правила «зуб за зуб», поэтому я поднимаю руки и кладу их ему на лоб.
— Ладно, — он веселится.
Я трогаю лицо своего коллеги Чонгука. Это сон. Я проснусь с ним, сидя в автобусе, и он будет усмехаться, глядя на нитки слюней у меня на подбородке. Но минута проходит за минутой, а этого не случается.
Я веду руки вниз, по наждачке на его щеках, вспоминая, как он держал в ладонях мое лицо в лифте. Никто никогда так не держал меня. Открываю глаза, и, могу поклясться, он дрожит. Трогаю его пульс. Он трогает мой.
Теперь мои руки у Чонгука на горле, и я вспоминаю, как однажды ужасно хотелось придушить его. Раздвигаю пальцы на его шее, просто чтобы проверить размер, он прищуривает один глаз и говорит:
— Давай. Сделай это.
Его шея слишком толстая для моих маленьких рук. Чувствую, как внутри его, во всем теле нарастает напряжение. В горле возникает какой-то звук.
Ему больно. Может, я душу его. Горло его краснеет. Когда он пронзает меня взглядом, я понимаю, сейчас что-то будет. Но вот это происходит, и я оказываюсь неготовой.
Мир взрывается от его смеха.
Это тот же человек, на которого я смотрю каждый день на работе, но только он зажегся. Он будто подключен к сети и наэлектризован. От него исходят веселье и свет, и его цвета начинают переливаться, как витражное стекло. Коричневый, золотистый, голубой, белый. Это преступление, что я до сих пор ни разу не видела этих складок от улыбки на его щеках. Губы Чонгука слегка изогнуты, видны ровные зубы, а каждый из уголков рта взят, как в скобки, маленькой ямочкой.
Смешки вырываются из него хрипловатыми, сдавленными порывами, как будто он не может удержать их внутри, и это так же очаровывает меня, как вкус его губ или запах кожи. Его восхитительный смех – это то, что мне сейчас нужно.
Если бы я раньше замечала, как он красив, мимоходом или в моменты раздражения, то никогда не узнала бы, чем все обернется. Когда Чон улыбается, он ослепителен. Сердце мое стучит, и я спешно сохраняю в памяти этот сумеречный момент. Другого такого у меня не было, хотя сейчас я и в горячке.
Если бы только я могла продлить этот миг! Но я уже чувствую грусть, которая опустошит меня, когда он закончится. Мне хочется сказать: «Не уходи». Пальцы мои, наверное, сжимаются, потому что Чон хохочет так, что матрас под нами начинает ходить ходуном. Бриллиантовая влажная искра света в уголке его глаза – для меня пуля в сердце. Этот прекрасный, невероятный момент я буду прокручивать в памяти даже в сто лет.
— Ну давай убей меня, Печенька, — выдыхает он, вытирая глаза рукой, — Тебе ведь хочется этого.
— Ужасно! — у меня тоже сдавливает горло, и я едва способна повторить то, что он однажды сказал мне: — Так хочется. Ты даже не представляешь.
* * *
Пижама взмокла от пота. Я чувствую это сразу после резкого пробуждения. В моей спальне находится третий человек. Раньше я никогда не видела его. Поднимаю визг, как раненая обезьянка.
— Успокойся, — говорит мне в ухо Чон.
Я забираюсь к нему на колени, прижимаюсь щекой к его ключице и втягиваю в себя кедровый аромат с такой силой, что, наверное, могу вместе с ним вобрать в себя дух Чонгука. Меня хотят отправить в отделение неотложной помощи, забрать из моего надежного убежища – собственной постели и этих рук.
— Не позволяй им, Чон! Мне уже лучше!
— Я врач, Лиса. Когда вы заболели и каковы симптомы? — мужчина надевает перчатки.
— Она с самого утра не была здорова. Румянец, рассеянность, и ей становилось хуже в течение дня. С обеда было видно испарину. И она ничего не ела. В пять вечера началась рвота.
— А потом? — доктор продолжает перебирать вещи в своем чемоданчике, выкладывая их на край моей кровати, и я смотрю на это с подозрением.
— К восьми начался бред. Пыталась задушить меня голыми руками в половине второго. Температура поднялась почти до ста четырех, а сейчас у нее сто пять и шесть.
Я зажмуриваю глаза. Незнакомые прорезиненные руки ощупывают гланды. Чон утешительно поглаживает мне руку. Теперь я сижу между его бедрами, ощущая за лопатками массивное тело. Мое личное человеческое кресло. Врач нажимает пальцами на мой живот, я тихо вскрикиваю. Верх пижамы задран на несколько дюймов вверх.
— Что с ней случилось?
При виде синяков они оба сочувственно вздыхают.
— У нас на работе был пейнтбольный день. Но даже у меня спина не такая страшная, как это, — пальцы Чона гладят мою кожу, и я усиленно обливаюсь потом, — Бедная Печенька, — говорит он мне в ухо. Это не сарказм.
— Вы ели в каком-нибудь ресторане?
Копаюсь в мозгах.
— Обедала в тайском, где дают еду навынос. Но не сегодня. Может быть, вчера.
Когда врач хмурится, его лицо начинает казаться мне таким знакомым.
— Пищевое отравление – это вполне возможно.
— Но может быть и вирус, — возражает Джош, — Времени прошло многовато.
— Если ты так хорошо ставишь диагнозы, зачем было звать меня?
Они начинают пререкаться по поводу симптомов моей болезни. Мне они напоминают двух парней, говорящих о спорте, а вирусы, которые в последнее время отмечены в городе, – это команды. Я слежу за ними из-под полуприкрытых век. Никогда не встречалась с врачами, которые приходят на дом, особенно в два тридцать девять ночи. Ему за тридцать, высокий, темноволосый, с голубыми глазами. Он явно надел пиджак поверх пижамы.
— Вы красивый, — говорю я доктору.
Потеря способности фильтровать мысли и слова может стать вторичным диагнозом.
— Вау, она, вероятно, действительно бредит, — едко замечает Чонгук и кладет руки мне на плечи, сжимая пальцами ключицы. От этого я замираю.
— Забавно, обычно красавчиком называли его, — с кривой усмешкой говорит доктор, роясь в чемоданчике, который стоит в ногах кровати, — О, не беспокойся, Чон.
— Вы его БРАТ, — произношу я с детским изумлением, когда заржавевшие шестеренки в моем мозгу снова приходят в движение, — Я думала, он неудачный эксперимент.
Мужчины переглядываются, и брат Чона смеется:
— А она милая.
— Она... — Я чувствую, Чонгук качает головой. Он придвигает меня немного ближе к своей груди, и мой лихорадочный мозг интерпретирует это как то, что мой спаситель льнет ко мне.
— Я жалкая. Это он мне постоянно говорит. Как вас зовут?
— Я Чон Хён.
— Чон Чон Хён. Ну и дела! Значит, вы тот самый доктор Чон.
Я сижу между колен Чона. Моя голова упирается в его шею, может быть увлажняя ее моим потом. Пытаюсь отстраниться, но меня держат крепко.
— Я действительно доктор Чон. Один из них, во всяком случае, — веселость сходит с его лица, он откашливается и начинает отворачиваться.
Я хватаю его за рукав, пытаясь разглядеть, много ли в его лице черт Чонгука. Он послушно останавливается, но бросает быстрый взгляд на брата, который сидит у меня за спиной, окаменевший, как кирпичная стена.
— Сожалею. Но да, Чонгук симпатичнее.
Повисает пауза, а потом оба брата разражаются хохотом. Хён ничуть не обижен, руки Чона расслабляются.
— Можете рассказать мне о нем какие-нибудь постыдные вещи?
— Когда вы почувствуете себя лучше, обязательно. Давай ей пить, Чонгук. Она маленькая, и легко может наступить обезвоживание.
— Я знаю, — вместе они ласково заставляют меня выпить какое-то кислое лекарство, потом укладывают в постель и оба выходят из комнаты, но голоса их до меня долетают.
— Ты справился бы сам, — говорит Хён, шумно роясь в чемоданчике с инструментами, — Ты все сделал правильно.
Чонгук шумно вздыхает. Я уверена, он только что сложил на груди руки.
— Не принимай защитную стойку. Теперь следующий тяжелый вопрос. Ты собираешься отвечать на мое приглашение? Когда-нибудь?
— Я собирался, — он лжет.
— Ну что ж, ты можешь сделать это сейчас. И не притворяйся, будто не знаешь дату. Мне известно, что мама передала тебе приглашение лично. Мы не хотим, чтобы оно «где-то затерялось», как случилось с приглашением на вечеринку по случаю помолвки.
Чонгук, ты маленький плут.
Хён думает так же.
— Отвечай прямо сейчас. Минди нужно знать. Хотя бы ради таких мелких деталей, как заказ кейтеринга. Рассадка.
— Я сейчас занят, — пытается отбрыкаться Чон, но Хён его обрывает:
— Представь, как это будет выглядеть, если ты не появишься, — Чонгук не отвечает, и Хён настаивает: — Я знаю, это будет нелегко.
— Ты ждешь, что я приду туда, как будто ничего не случилось?
Брат Чонгука смущается:
— Но ты приведешь с собой Лису, разве нет?
Я раздумываю об этом в темноте. С чего Чону так трудно прийти на свадьбу к своему брату?
— Она не моя девушка. Мы работаем вместе, — он говорит раздраженно.
Лучше бы эти слова не были для меня ударом ниже пояса, но они бьют, и больно.
— Значит, ты обманул меня.
— Да, но она ищет себе симпатичного парня. Разве не все они такие?
Напряженная тишина.
— Сколько еще раз я должен говорить тебе...
— Больше ни разу, — Чонгук как будто кладет конец этому разговору.
Снова тихо. Я почти слышу, как оба они смотрят на дверь моей спальни.
Хён понижает голос, и я ничего не могу разобрать, кроме того, что они обиженно спорят. Отчаянно ненавидя себя, я тихо сползаю с кровати, осторожно, чтобы не засветиться. Отвратительная маленькая шпионка.
— Я прошу тебя прийти на мою свадьбу и порадовать твою мать. Осчастливить меня. Минди сама не своя от переживаний, что происходит какая-то семейная междоусобица.
Чонгук вздыхает, тяжело и пораженчески:
— Ладно.
— Значит, это «да»? «Да, спасибо, Чон Хён, я с удовольствием приду на твою свадьбу»? «Я принимаю твое любезное приглашение»?
— Да. Так.
— Я внесу тебя в список и помечу «плюс один». Если она переживет ночь.
Я в ужасе хватаюсь за стену, но потом слышу, как Чон саркастично произносит:
— Ха-ха.
* * *
Время предрассветное, и в моей комнате царит голубоватый льдистый полумрак. Я сижу и неловко глотаю нечто похожее на лимонад. Чон сходил в магазин через дорогу, что ли? Кисло-сладкий вкус ностальгии по детству и тоска по дому – из-за них я едва не поперхнулась.
Чонгук забирает стакан и снова опускает меня на подушки, поддерживая рукой за плечи. Вчера его прикосновения были неуверенными, но теперь он прикладывает ко мне ладонь и расставляет кончики пальцев без колебаний. Он выглядит усталым.
— Чонгук...
В его глазах вспыхивают искры удивления.
— Лиса...
— Лалиса, — едко шепчу я. Он отворачивается, чтобы скрыть улыбку, но я хватаю его за рукав, — Не надо. Я уже видела, — мне его улыбка никогда не надоест.
— Ладно.
Могу точно сказать, Чон смущен. И не он один. Я так долго смотрела на него, что он разложился на цветовой спектр. Он мои дни недели. Клеточки в моем календаре.
— Белая, в бело-серую полоску, кремовая, неспецифическая по гендерной принадлежности желтая, отвратительная горчичная, светло-голубая, цвета яйца малиновки, голубино-серая, темно-синяя, черная, — я загибаю пальцы.
Чон встревожен:
— Ты бредишь.
— Не-а. Это цвета твоих рубашек. Хьюго Босс. Ты когда-нибудь покупал вещи на распродажах?
— Какая разница между белой и бело-серой?
— Небеленое полотно. Скорлупа яйца. Они разные. Ты удивил меня всего один раз.
— И когда же это случилось? — он задает вопрос снисходительно, как няня ребенку.
Я сердито стукаю пяткой по матрасу.
Почему я не в черной комбинации хотя бы? Никогда еще я не была столь непривлекательной. На мне какой-то «Соннозавр». Я опускаю взгляд. Красный топ. Вот черт! Он меня переодел.
— Лифт, — выбалтываю я. Хочется перенести этот момент в то время, когда я была хоть вполовину привлекательнее, — Ты тогда удивил меня.
Чон смотрит на меня с осторожностью:
— Что ты подумала?
— Я подумала, ты хочешь навредить мне.
— О, здорово! — он откидывается назад в замешательстве, — Очевидно, мои приемы несколько устарели.
Я хватаюсь за его рукав с нечеловеческой силой и немного приподнимаюсь.
— Но потом я поняла, что ты делал. Целовался. Разумеется. Я не целовалась уже целую вечность.
Чонгук хмурится:
— О, ну да.
Он смотрит на меня сверху вниз.
Я так старательно подбираю слова, что голос дрожит:
— Было здорово.
— Меня не беспокоили ни кадровики, ни копы, так что... — он замолкает, глядя на мои губы.
Я накручиваю на кулаки его футболку. Она настолько мягкая, что мне хочется завернуться в нее целиком.
— Моя кровать такая, какой ты ее представлял?
— Я не ожидал увидеть столько книг. И она несколько больше, чем я думал.
— А как насчет квартиры?
— Это маленький свинарник, — он не порочит меня таким отзывом.
Это правда.
— Ты думаешь, мистер Ким и Дженни целуются в лифте? — пока он отвечает на мои вопросы, я буду продолжать задавать их.
— Даю гарантию. Уверен, они неистово трахаются из ненависти друг к другу после каждого квартального отчета, — глаза Чона становятся черными, он выкручивает из моих рук футболку, а я успеваю углядеть узкую полоску его живота – твердого и с волосками. Начинаю потеть еще больше.
— Могу поспорить, когда ты принимаешь душ, вода льется прямо... сюда, — я кладу палец на его ключицу, — Мне хочется пить. У меня будет обезвоживание, — Чонгук вздыхает, и меня обдает потоком воздуха, — Давай будем как они, когда вырастем, Чон. Мы можем начать новую игру. Представь. Мы можем играть в игры вечно.
— Давай поговорим об этом, когда ты оправишься от лихорадки.
— Ага, верно. Когда я поправлюсь, ты снова начнешь меня ненавидеть, но сейчас между нами все хорошо, — я беру его руку и кладу себе на лоб, чтобы скрыть внезапное отчаяние.
— Я не буду, — говорит он, убирает руку и проводит ею по моим волосам.
— Ты так ненавидишь меня, я больше не могу этого выносить, — я жалка. Слышу это по голосу.
— Печенька...
— Перестань называть меня Печенькой! — я пытаюсь откатиться на свою половину, но он мягко давит ладонями на мои плечи. Я перестаю дышать.
— Наблюдать за тем, как ты изображаешь возмущение этим прозвищем, – самое большое удовольствие за день.
Я не отвечаю, тогда он отпускает меня, сдерживая улыбку.
— Пора рассказать мне о клубничной ферме.
Это больная тема, и, кроме того, он не первый раз заводит подобный разговор. Может, сейчас я дам ему пищу для шуток, которыми он станет дразнить меня еще долго.
— Зачем?
— Мне всегда хотелось знать. Расскажи мне все о клубнике, — его тихий, соблазняющий шепот просто смерть для меня.
Мысленно я почти там, под большим зонтом с оторванным краем полотняного купола, разговариваю с туристами, а их дети уже бегут вперед, клацая ведерками. Знакомый, чуждый этому дому стрекот цикад наполняет воздух. Там никогда не бывает тихо.
— Ну что ж. Альпийская, которую называют также «Миньонет», растет во Франции в диком виде на склонах холмов, ягоды у нее крупные, с твой ноготь большого пальца. Для своего размера они удивительно ароматные.
— Расскажи еще.
Я приоткрываю глаза.
— Клубника – это не шутки. Говоря на эту тему, я могу положить на лопатки любого.
— И это так привлекательно в тебе.
Слово «привлекательно» неоновым огоньком вспыхивает в моей полутемной спальне. Я настолько взволнована, что начинаю трещать без умолку.
— Ладно. Хорошо. Раноцветущая. Она растет очень быстро. В один день ты идешь на закате мимо зеленых грядок, на следующее утро – они в цвету. Маленькие красные бутончики становятся ярче. К обеду расцветают, как рождественские огни.
Чон вздыхает и на секунду прикрывает глаза. Он вымотался.
— Какую ты любишь больше всего?
— «Рэд гонтлет». Она росла на ближайших к кухне грядках, и мне было лень идти дальше. Каждое утро на завтрак у меня был большой розовый смузи.
Чонгук сидит молча, и глаза у него какие-то совсем незнакомые. Задумчивые, одинокие и такие красивые, что мне приходится закрыть свои.
— Клянусь, я все еще чувствую застрявшие между зубов семечки. «Чадлер» – любимый сорт моего отца. Он говорит, что благодаря ему заплатил за мое обучение в колледже.
— Какой он, твой отец? Его зовут Найджел, да?
— Ты же читал блог. Он так много работал, чтобы отправить меня учиться. Даже не могу сказать, чего ему это стоило. В тот день, когда я уезжала в колледж, он плакал на заднем крыльце. Он сказал... — я замолкаю. Горло сдавливает, и продолжать говорить невозможно.
— Что он сказал?
От прямого ответа я уклоняюсь:
— Я давно не вспоминала об этом. Дома не была уже одиннадцать месяцев. Пропустила Рождество, потому что Дженни уезжала во Францию навестить родных и я оставалась за нее.
— Я тоже не ездил домой.
— О да. Родители прислали мне огромную посылку. Я ела печенье, разворачивала подарки на полу в гостиной и смотрела рекламу по телику. А ты что делал?
— Почти то же самое. Что он сказал тебе тогда? Твой отец, на заднем крыльце, — он вцепился в эту тему, как собака в кость.
Я не могу передать ему весь разговор, а то начну плакать. И мне будет не остановиться. Отец, локти на коленях, слезы оставляют светлые полоски на его загорелом, запыленном лице. Я сокращаю разговор до продезинфицированной оболочки:
— Что его утрата – выигрыш для мира. А моя мама, она не переставала хвастаться, всем рассказывала, что ее дочь уезжает в колледж... Она выводит новые сорта клубники, они все называются «Лиса».
— Судя по блогу, «Лиса» номер двенадцать оказался достаточно хорошим результатом. Расскажи еще.
— Не понимаю, что тебя так увлекает в этом блоге. Мама была журналистом в газете, но ей пришлось бросить профессию.
— Ради чего?
— Ради моего отца. Она готовила статью о воздействии сильных дождей на сельское хозяйство и поэтому пошла в местный фруктовый сад. Отца она нашла на дереве. Он мечтал открыть клубничную ферму и не мог сделать это в одиночку.
— Ты считаешь, она приняла неверное решение?
— Отец всегда говорит: «Она сняла меня». Как яблоко, прямо с дерева. Я люблю их, но иногда думаю, что это печальная история.
— Ты могла бы спросить ее об этом. Возможно, она ни о чем не жалеет. Они до сих пор вместе, и благодаря этому ты здесь.
— Отец всегда называет другие имена, которые начинаются с «Джей», но никогда не произносит твое настоящее имя.
— Что? — Чонгук выглядит встревоженным, — Ты рассказала обо мне своему отцу?
— Он злится на тебя за то, что ты такой неприятный тип. Джулиан, Джаспер и Джон. Однажды он назвал тебя Джебедия, и я чуть не описалась от смеха. Тебе придется подлизываться к моему отцу, это точно.
Чон выглядит таким взволнованным, что я решаю дать ему передышку и сменить тему.
— Когда я скучаю по дому, то могу почувствовать запах теплой клубники. И мне этого хватает с лихвой, — я наблюдаю, как Чонгук пытается выкарабкаться из этой мешанины бессмысленных фраз.
— Ты там играла на грядках? Когда была маленькой?
— Ты видел фотографии в блоге. Ясно же, что играла.
Я отворачиваюсь. Вот я. Коленки измазаны розовым ягодным соком, копна растрепанных волос, глаза голубее неба. Маленькая дикарка с фермы.
— Не смущайся, — Чон нежно прикасается кончиками пальцев к моему подбородку и поворачивает мое лицо к себе, — Ты в коротком комбинезоне. У тебя такой вид, будто ты целые дни проводила на улице. Вся грязная и дикая. Улыбка у тебя все такая же.
— Ты никогда не видишь мою улыбку.
— Могу поспорить, у тебя был домик на дереве.
— Был. Я практически жила в нем.
Глаза Чона разгораются, такого выражения я в них еще не видела. На секунду прикрываю свои, чтобы дать им отдохнуть.
Он щупает мне лоб – проверяет температуру, а когда убирает ладонь, я скулю. Он берет меня за руку:
— Я никогда не считал твое происхождение низким.
— О конечно. Ха-ха! Клубничная Печенька!
— Мне было интересно, где ты родилась и выросла. «Скай даймонд строуберис» – это лучшее место, какое только можно вообразить. Мне всегда хотелось побывать там. Я даже проложил путь по картам «Гугл». Забронировал билет на самолет и арендовал машину.
— Ты любишь клубнику? — я не знаю, что еще сказать.
— Я люблю клубнику. Так сильно, ты просто не представляешь, — в его голосе столько тепла, что я ощущаю прилив эмоций. Не могу открыть глаз. Он увидит, что в них стоят слезы.
— Ну что ж, ферма ждет тебя. Заплати даме под зонтиком и возьми ведерко. Сошлись на меня, чтобы тебе дали скидку, но только учти: тебя подвергнут допросу, как у меня дела. Как у меня дела взаправду. Не одиноко ли мне? Нормально ли я питаюсь? Почему я никак не могу найти времени и приехать?
Я вижу перед собой заявки на работу, как они лежат рядышком в бежевой папке, и вдруг ощущаю страшную усталость и головокружение. Мне хочется погрузиться в сон, уйти в это прелестное темное пространство, куда за мной не последуют тревоги и беспокойства. Начинаю ощущать медленное кружение.
— Что ей сказать?
— Мне так страшно. Скоро все это закончится, так или иначе. Я вишу на волоске. И не представляю, принесет ли когда-нибудь доход инвестиция, сделанная в меня родителями. Иногда мне так одиноко, что хочется плакать. Я потеряла лучшую подругу. Провожу все время с огромным, устрашающим мужчиной, который хочет меня убить, а теперь он, вероятно, мой единственный друг, хотя ему самому этого не хочется. И это разбивает мне сердце.
Его губы прижимаются к моей щеке. Поцелуй. Чудо. Теплое дыхание Чона обдает мою кожу. Кончики его пальцев проскальзывают в мои ладони, и мои пальцы сплетаются с его пальцами.
— Печенька. Нет.
Я пробираюсь сквозь бесконечные извилистые ходы и крепче сжимаю его руки.
— У меня так кружится голова... — да, но мне нужно закончить этот разговор.
— Мне нужно тебя кое о чем спросить, — через некоторое время прорывается через дымчатую мглу голос Чонгука, — Это нечестно – спрашивать сейчас, но я спрошу. Если я придумаю способ, как нам выбраться из этой запутанной ситуации, ты хотела бы, чтобы я его применил?
Я продолжаю цепляться за него, как будто он – единственное, что может удержать меня от падения с этой планеты.
— Какой способ?
— Какой получится. Ты хотела бы, чтобы я это сделал?
Если он останется моим другом до конца дней, этого будет достаточно. Это будет настолько восхитительно, что весь негатив улетучится. Хватит одной улыбки.
— Это часть сна, где ты улыбаешься, Чон.
Он с досадой вздыхает. Спокойно держит мои руки, а я, уплывая по орбите в сон, шепчу сквозь дремотный туман:
— Конечно хотела бы.