Между нами
Когда в дверь раздается звонок, у феликса по позвоночнику мурашки. он вообще не ожидал, что хёнджин придет так быстро, теряет все мысли по пути к двери и, перед тем, как ее открыть, зависает посреди коридора, думая, нахуй он это сказал, вот кто за язык тянул? смотрит сквозь пространство и проклинает трусость. сказать хватило — сделать нет, а он ведь взвесил все за и против и пришел к однозначному «хочу».
юноша лишь в душ успел сходить и пахнет цветочными полями, одежда на нем домашняя, футболка и штаны пижамные. хёнджин сбрасывает капюшон и слишком уж сексуально зачесывает волосы, которые не собирал в хвост, и закрывает за собой входную дверь. скидывает кроссовки в коридоре, сопровожденный взволнованным взглядом ликса, он выпрямляется и теперь уже с ухмылкой смотрит прямо в душу. попался.
— я же сказал, что приду. что теперь? куда убежишь? — в глазах его обсидиановых селится азарт или вызов, феликс не понимает. не различает. не чувствует ничего, кроме сердца, выпрыгивающего из груди к вискам.
он ничего не понимает, только смотрит загнанным зверьком, пока не оказывается нагло вжат в стену чужим телом. в нос ударяет свежий воздух, принесенный старшим с улицы, и голова приятно кружится от близости, от того, какой хван уверенный в себе на контрасте с виновником торжества.
— а теперь покажи-ка мне все свои веснушки, — хёнджину слов не нужно, он видит, что феликсу ссыкотно, и ничего больше. за его страхом перед неизвестностью видно явное желание попробовать. он вздергивает ликсов подбородок пальцами, заставляя наконец посмотреть на себя, и большим пальцем жмет на челюсть, не в силах отвести взгляд от приоткрытых, слегка покусанных алых губ. — они ведь у тебя не только на лице.
джин, однако, помнит, что если для него это не самый первый раз, то для феликса это именно так, и сам себе напоминает: будь нежнее, не срывайся, это все потом. он также помнит, что феликс никогда ни с кем не целовался, и для него сейчас быть так близко к самому дорогому для него трофею — первенству в жизни ли феликса — большое счастье. он заглядывает в поблескивающие ореховые глазки, спрашивая тем самым разрешение на дальнейшие действия, и ликс, господибожеблять, сам поддается вперед, потому что да ебал он эту дружбу, если у друга такие охуенные губы. джисон бы оценил подобную мысль.
хёнджин целует сначала мягко, каждый раз тягуче отстраняясь, и позволяет себе приобнять тонкую талию, как только руки австралийца оказываются вытянуты на его плечах. джину быстро кружит голову и вкусом вишневой гигиенички, и тем, как феликс отвечает на поцелуй с непривычки, но чувствует прекрасно, как это делать так, что у хёнджина все внутри по швам трещит от чувства глубокой преданности этим красивейшим губам. хван не давит на мелкого, позволяет все попробовать поочередно, ненавязчиво гладит ладонями его бедра и соскальзывает ими назад, ухватываясь так удобно за ягодицы и слегка сжимая, заставляя ли прерывисто выдохнуть в поцелуй и приподняться на носочках. пользуясь моментом, хёнджин фиксирует подбородок парня и языком касается чужого, млея от того, как феликс жмется ближе, совсем не сопротивляется ему. ли от поцелуя, что плавно из детского лепета перешел к страстному, чувствует разряд где-то в животе, а затем как тугим узлом завязывается откровенное желание лечь под своего друга, и уже не в первый раз. ну, понеслась.
естественно, в коридоре они этим заниматься не будут. хёнджин в курсе, что им обоим придется нелегко. ему в плане того, что он сто процентов будет слишком много думать о чужом комфорте, ведь с девушками как-то немножечко проще. строение тела девушки хёнджину более, чем понятно, на ощупь в том числе, а парень — это что-то новое, но определенно завораживающее, когда такой, как ли феликс, мать его.
парень отрывается на секундочку от чужих губ и подхватывает феликса, легкого для его рук, закидывает к себе на плечо и, хлопая по ягодице, идет себе спокойно в его спальню.
— я для тебя мешок картошки? — возмущается феликс, пытаясь посмотреть на негодяя.
и когда он приземляется вдруг спиной на свою кровать, а сверху оказывается хёнджин с довольной улыбочкой, ему это удается.
— ты для меня всё и немного больше. — хван знает, что без разговора завтра явно не обойдется, если он вообще состоится и его не убьет по утру ликс, обо всем пожалевший. — ты хоть в теории знаешь, что я буду делать?
— а ты-то знаешь?
хван хмыкает на чужие сомнения в себе и тянется к рюкзаку, который сюда же с собой приволок во второй руке. он роется в нем н-ное количество времени и кидает рядом с ликсом сначала наполовину закончившуюся ванильную смазку, а также небольшую упаковку презервативов.
— а ты при параде ходишь, школьницы нынче везде дают? — феликс с интересом рассматривает флакончик, а затем переливающуюся коробочку, на которой красуется до боли, блять, знакомое слово — invisible. — оо, инвизибл, чтобы хоть что-то чувствовать?
хван искренне рассмеялся, потому что в каком-то смысле да. не всегда ему везет на узких девочек, которые не прыгают по еще семи хуям помимо его, хорошо хоть не на дню. да ему вообще редко девственницы перепадают, вот одна лежит перед ним.
— а ты как думал? но придерживаюсь мнения, что раз кончить сумел, значит нормально, — честно отвечает светловолосый, выглядя при этом так буднично, словно говорит о погоде за завтраком. — да и им я редко говорю о том, что мне не зашло. — и смотрит на феликса, оглядывая его, играющегося с квадратиком, содержащим презерватив внутри, с ног до головы. — а знаешь, как часто мне не заходит?
— что ты аж выебать друга решил, повезло-повезло. — феликс усмехается и ложится на спину, позволяя хвану делать с ним все, что душе его пожелается, а хёнджин, едва сдерживая очередной приступ хехе-хаха, оказывается вновь над ним, и если ли думал, что все, они отшутились и сейчас оба передумают, то стоило парню оказаться ближе, как у младшего вновь появилась острая нужда в том, чтобы он оказался в нем вот прямо сейчас. хван же никуда не спешит, хотя знает, что мать феликса, бывает, заявляется в самый неподходящий момент, и подтягивает к себе мелкого, в нетерпении дергая его футболку вверх.
— охуеть, — выдыхает тот и ведет рукой по впалому животику, поднимается к грудной клетке и задевает пальцами бусины мигом затвердевших сосков. феликс смотрит с немым вопросом во взгляде и получает следом еще один комплимент. — ты точно настоящий?
а феликс, знаете, всегда считал себя не изящным и кукольным (а уж тем более нимфоподобным, каким его хёнджин определял), а дрыщавым, и удивлялся тому, что хван нашел в его теле. сердце грело восхищение в его глазах, но вдруг стало как-то не по себе от мысли, что это лишь потому, что у хёнджина попросту не было парней до него.
— ты чувствительный? — интересуется хёнджин, наклоняясь к чужой молочной коже, и ведет языком влажную дорожку от шорт до солнечного сплетения, заставляя феликса вдруг втянуть живот. хван тогда усмехается и закидывает его ножки на свои плечи, ограничивая в движении.
— очень, похоже. — на выдохе произносит ликс, не веря, что хёнджин действительно это делает с ним, но определенно улетая от происходящего с каждым поцелуем все дальше, а меньше их не становится — хёнджину слишком хочется попробовать каждый сантиметр и сохранить в памяти мельчайшие подробности. он запросто находит слабые места, вылизывает, кусает, оставляет где-то маленькие метки, которые потом феликс будет часами разглядывать, но, поднимаясь к шее, перестает сжимать кожу между губами и лишь настойчиво целует, где-то слегка прикусывает, чтобы ликс вновь дернулся в его хватке, заставляя сжать его охуенное тело в руках посильнее.
— п-полегче, — феликс хватается за чужие запястья, язык вдруг заплетается от тумана пеленой в голове, и все, на что юноша способен, — нгх да мм. — это почему-то слишком приятно.
— нравится, когда я применяю к тебе силу? — томно тянет хван, поднимаясь к чужим губам, и смотрит в потемневшие глазки. феликс считает в его зрачках ебаных чертиков, пока разум травит химией, которая между ними образовывается каждый раз, когда они смотрят друг другу в глаза. тогда в гараже это ударило по ним обоим особенно ярко, и сейчас повторилось. для друг друга они как наркотик, вытравивший остатки здравого смысла.
хван отстраняется совсем немного, понимая, что дал феликсу расслабиться и слегка к себе привыкнуть, и стягивает одним уверенным движением кофту на молнии и футболку, комом кидая в сторону. хватается за ликсовы штаны, а затем и боксеры, и тянет на себя, стягивая. феликс сам элегантненько вытаскивает запутавшиеся в одежде щиколотки, позволяет себя тем самым раздеть. он слишком занят залипанием на хвана, ведь на фото, конечно, хорошо, а в реальности от одного взгляда возбуждением в паху лежит болезненно. рельефные тела привлекательны, но когда это хван хёнджин, мозг что-то кричит о любви и желании сделать это все исключительно своим.
опять.
когда ты уже заткнешься со своей любовью, а?
— какой же ты ебически охуенный, — из хёнджина рвется отчаянный выдох, и он, ебаный его рот, сжимает собственный член в руке сквозь джинсы. тогда феликсу удается разглядеть очертания, но он так и теряется, что его больше возбуждает: что это реакция на него или чужой размерчик, однако реакцию выдает однозначную, откидывается обратно на подушки и закрывает лицо одной из них, мямлит что-то о том, как можно быть таким богоподобным, совершенно неразборчиво, но хёнджин понимает, о чем он там мурчит, и невольно улыбается чужому одобрению. ему становится дико интересно, что будет с мелким, если он сейчас коснется его ниже, и чужая рука накрывает аккуратный член, смазывая капельку на головке большим пальцем. ли тогда откидывает подушку в сторону и выдыхает «блять», потому что чужая рука слишком правильно ложится, ладонь гораздо больше, чем его собственная.
хвану определенно нравится то, что он от этого всего чувствует, потому что возбуждает гораздо сильнее, чем любая его девчонка. возбуждает и гораздо сильнее, чем когда он вырисовывает в голове картины, пока ладонью неспешно ведет по напряженному стволу, принимая поздний ночной душ. все же, заниматься подобным с человеком, которого любишь, доставляет большее удовольствие, чем все бессмысленное, чем хван еще и хвастаться умудрялся. придурок.
он подкидывает в руке смазку и предупреждает, что будет, возможно, несколько некомфортно, но ликс усмехается тихо в силу обмякшего состояния и отвечает что-то несколько неожиданное.
— твои пальцы покруче ощутятся, чем мои. — и показывает хёнджину свою маленькую-маленькую ручку с короткими тонкими пальчиками, и хван пропадает, представляя, насколько ему их не хватает. целует в протянутую ему ладонь кратко и выдавливает уверенно на пальцы побольше смазки.
— обещаю, котенок. — он растирает между указательным и средним пальцами скользкую субстанцию и присаживается между чужих ног, руку поставив сбоку от ликса, чтобы мог наблюдать за каждой эмоцией, каждым рваным вздохом. парень осторожно давит одним пальцем на вход, который поддается вполне себе свободно, у хёнджина все-таки пусть и длинные, но не плотные пальцы. феликс блаженно выдыхает, заставляя бабочек вспорхнуть на дне живота и остро резнуть крылышками по скопившемуся в старшем возбуждению. хван постепенно добавляет средний палец к указательному, получая в ответ такой мелодичный стон, случайно сорвавшийся с закусанных губ, что хочется лицом куда-нибудь уткнуться и проораться по поводу того, какой этот парень очаровательный. старший поглаживает стеночки, проворачивает пальцы, разводит в стороны на комфортное расстояние и наблюдает за каждой эмоцией на лице австралийца, попутно считая веснушки и каждую сохраняя в сердце. на пятнадцатой феликс прикрывает глаза, и хёнджин наблюдает за подрагивающими ресничками, сбивается со счета и перестает тянуть цепочку созвездий на чужом лице. хван имитирует акт, откровенно трахая младшего пальцами, так, что он слегка сдвигает дрожащие ножки. это сводит хвана с ума, весь этот уязвимый вид парня под ним. он в какой-то момент нащупывает заветный комочек нервов и легко давит на него при проникновении, а сам наблюдает, как ликс в его руках подрагивает и выгибается, изо всех сил пытаясь не стонать громко, — это ведь только начало, а его уже мажет и мажет.
юноша тихо матерится, проклиная все, на чем свет стоит, когда к двум уже имеющимся добавляется третий палец — иначе никак. для лучшего трения хёнджин практически профессионально подливает смазки свободной рукой и теперь уже с мокрыми хлюпами делает поступательные движения, с каждым новым стоном думая, что не дотерпит до продолжения, но не спешит — может, феликсу и хорошо от пальцев, но пальцы — это не член. затратив еще какое-то время на подготовку, хёнджин взглядом судорожно ищет вытащенный ликсом до этого презерватив и берет, предварительно вытерев руку о простынь.
хван смотрит назло прямо в глаза, в которых взгляд отсутствует напрочь, пока расстегивает ремень. звон бляшки отдается приятным эхом в голове у ликса, и тот не отказывает себе в удовольствии понаблюдать за чужими действиями. хёнджин замечает неприкрытый интерес, и как только вся его одежда оказывается комом в стороне, ликс еще больше не верит, что это происходит, но в голове слово «да» чередуется еще сотней таких же, создает вечную вереницу согласия. он пока не задумывается, что это для них обоих значит и можно ли это назвать дружеским сексом, но он не хотел бы. ли отталкивает от себя любые подобные размышления, думает только о хёнджине и его охуенном, воистину, члене. приятного оттенка (почти под его бледно-розовый цвет волос) и с такими прелестными венками, что во рту скапливается слюна, и младший залипал бы так вечно, если бы хёнджин не раскатал в одно движение латекс. он возвращается к смазке, пусть ликс довольно мокрый и без этого, и льет побольше на себя, с блядским мокрым звуком проводя вдоль и думая, что вот и пришла всему пизда, легонько давит головкой на вход, заставляя младшего вздрогнуть.
— расслабься, я не хочу сделать тебе больно, — вежливо просит хёнджин, и феликс изо всех сил старается унять предательскую дрожь во всем теле, когда хван берет обе его ноги в одну руку и отводит чуток вбок. ручки ликса невольно ложатся на ляжки хвана, нервно поглаживая, из-за чего он может ощущать его волнение и то, как оно спадает, когда он успокаивает простой фразой. от теплых чувств все в груди стискивает на секундочку.
— джин, — выдыхает ли, привлекая к себе внимание сосредоточенного старшего. — если я буду с ума сходить, не останавливайся.
хёнджину бьет под дых так, как никогда. он не спешит, но решается надавить сильнее, ощущая, как тело младшего поддается. ликс задерживает дыхание, потому что да, с пальцами не сравнится, особенно если это член хван хёнджина. благо, хозяин у органа умелый и делает все, что может, для его комфорта. такими движениями мало-помалу (что для обоих подобно вечности) хёнджину удается войти наполовину, и ему, блять, так узко, что голова кружится, на кончиках пальцев покалывает. кислород печет легкие, и между до и после идет трещина, мешающая повернуть обратно. все больше не будет, как раньше, об этом стоило задуматься.
он тяжело дышит, прикрыв глаза, и едва собирает реальность по осколочкам, потому что это какой-то мокрый сон, быть, да даже частично, в ликсе, который стеклянно смотрит в потолок, а затем ловит чужой взгляд и одними губами шепчет «погоди». хван кивает, замирает, дает привыкнуть. его почти отпускает напряжение в момент, когда ликс просит на него посмотреть и, пользуясь моментом растерянности старшего, ножками резко тянет его на себя, чтобы проскользнул до конца. младший с немым стоном закатывает глаза и грациозно прогибается до легкого хруста в позвоночнике, плавно опускается обратно и теряет связь с этим миром, остается только с космосом. хочется сказать три заветных слова, уже выплюнуть их со дна души, но вырывается только животный рык. ликсова сексуальность бьет по темечку арматурой.
ли сам подается бедрами навстречу, как только дискомфорт перестает быть таким явным, и старший начинает неспешно двигаться, пристально наблюдая за тем, как юноша ловит воздух ртом.
— вот так, киса. — низко шепчет хван на очередном медленном, но глубоком толчке. феликс умоляюще стонет в ответ, нуждается в нем очень-очень, срывает последние тормоза. старший постепенно ускоряется, и ли сжимает простынь до побеления костяшек, не может на месте удержаться. у хвана сносит крышу от того, как феликс под ним извивается, не лежит бревном ни разу, как это часто бывает. парень невинный настолько, что от неизведанных ощущений старается уйти, отстранить от себя или невольно отодвигается подальше, стараясь соскользнуть. в хёнджине это пробуждает зверя, хищника, готового пойманную в свои острые когти жертву тотчас присвоить себе. он хватает мелкого за бедра, удерживая на одном месте, и, слегка меняя угол проникновения, втрахивает его в постель несдержаннее, резче. от того, как хван правильно давит головкой на заветную точку, у феликса слезятся глазки и тянет что-то прикусить, например, собственные пальцы, но сколько бы он не менял один на другой, не трахал себя ими в ротик, не выходит себя заглушить, и тот сдается, порнушно выстанывая имя своего. кого, еще раз? друга? забудьте. после такого хван его другом никогда больше не назовет, да и сам феликс не посмеет.
ликса лихорадит, в легком бреду он просит взять его сильнее, и когда хван слушается, напористо вбиваясь в податливое тело, то может наблюдать, как и без того мокрый юноша течет похлеще любой девушки, и каждое прикосновение к нему как к оголенному проводу. джин, замученный его великолепием, утробно рычит не своим голосом и наваливается на мелкого, одну руку под сладкое а-ах сжимает на его шее, несильно давит подушечками пальцев на артерии и приказывает, так, что хуй ослушаешься:
— в глаза смотри.
ли всхлипывает, и, повинуясь, смотрит. добивает то, что он, пусть и тянет иногда руку ниже, так себя и не касается. знает наперед, что кончит без рук. хёнджин срывается на до одури властные толчки, заставляет задыхаться не от руки на шее, а от исступления, в котором его мальчик находится. где-то на грани седьмого неба, где-то на границе гонконга. очень сложно не закатить глаза к самому мозгу, когда тебя так неистово трахает твой лучший друг, но ликс держится до тех пор, пока движения не становятся невыносимыми, и парень дрожащими ручками хватается за плечи хвана, оставляя ноготками полумесяцы на разгоряченной коже и что-то еле различимо мямлит о.. любви? хёнджин слышит это «люблю» как в ебаной белой горячке, даже не различает: это было в его голове от сильного желания услышать или парень под ним, которого настолько кроет от близости, — но это становится последней каплей, и ликс, жалостливо скуля на каждый грубый шлепок кожи о кожу с приторным ванильным ароматом, кончает без рук себе на идеально плоский живот. хёнджин же заметно замедляется и вжимается бедрами в чужие, позволяя себе стон на выдохе. ножки ликса, которые он гладит, дрожат и не сводятся ни в какую, пока он не отстраняется и не выходит из него, давая рухнуть на бок и отдышаться, как если бы они бежали в магазин за пивом, выйдя за десять минут до закрытия.
в голове только мат и ни единого приличного слова. у хёнджина в голове все еще какой-то винегрет, но ничего в адекватную мысль не строится, и он вслушивается в каждый вдох ликса, такого немножко не в себе. хван нехотя отстраняется, понимая, что если он сейчас полезет с нежностями, будет еще ебанутее, чем все произошедшее. есть плохое предчувствие, сдавливающие в тиски, и хёнджин начинает волноваться, казалось бы, на ровном месте.
старший расправляется с презервативом, завязывает на узелок и уходит куда-то на пару минут, выбросить, наверное. феликс же, лежа на боку, пусто сверлит взглядом стену и сам не замечает, как нервная система крошится и эпично самоуничтожается, слезы начинают сами скапливаться в уголках глаз и стекать одиноко на подушку капельками, одна за другой, пока ликс старается чувствам не поддаваться. почему-то больно в груди, на уровне сердца или чего-то другого, чего-то живого. он чувствует себя использованным и ни в какую не может понять, что же у хёнджина в голове.
джин возвращается к уже сжавшемуся в клубочек пареньку и сразу замечает что-то не то. он садится рядом с каким-то сожалеющим взглядом, не понимая, что сделал не так на этот раз, почему ликс продолжает дрожать и.. плачет? только не это, он себя, ей богу, убьет, если это не бурная реакция на что-то еще.
— ликси.. — обращение разрезает тишину, и хёнджин слышит уже откровенный всхлип, отчего сердце на кусочки разрывается. — солнце, я..
— заткнись, — грубо рявкает ему в ответ младший, жаль, не видит его бедного лица в этот момент, потому что, если бы это был кто-то другой, хван, конечно, сказал что-то равноценно жесткое, но не феликсу, никогда. — какого, блять, хрена, хёнджин?
ликс продолжает истошно всхлипывать, не дает к себе прикоснуться, и потому хван сидит потерянный и смотрит ему в содрогающуюся от противной слабости, что накатила на феликса в виде истерики, спину. — неужели я теперь просто. один из? ну, вот ты и попробовал с парнем. охуенно, блять, не отрицаю, все действительно было охуенно. уходи теперь, как ты это делаешь обычно. давай, проваливай, уебище жалкое, — в сердцах говорит парню австралиец, и не слышит в ответ ни че го. становится больнее, гораздо, потому что он его слушать и не станет, но хоть бы одно оправдание, хоть бы услышать, что он не прав, хоть какую-нибудь тупую ложь. ничего. молчит.
вот теперь он точно понял, что безумно в него влюблен, и уверен, что это невзаимно. потому что хван, когда больше всего нужно сказать, молчит. и молчал на его признание в том числе.
нихуя хёнджину не показалось.
он с пустым взглядом поднимается и одна за другой возвращает на себя одежду, шуршание которой вынуждает феликса закрыть рот рукой, иначе его плач перерастет в какие-то неадекватные истеричные хрипы. хёнджин последней накидывает кофту небрежно, не поправляя футболку под ней. слова младшего отдаются у хвана в голове, и он.. сдается. встает и, собирая пожитки, уходит, но уже за дверью, бесшумно закрывшейся за ним, сглатывает горький ком в глотке. сколько он там не плакал уже, года четыре? и сейчас слезы просто не лезут, а сердце рвется от рыданий любимого человека по ту сторону. хван никогда не был в подобных ситуациях и искренне себя ненавидит за то, что ему остается только уйти, от безвыходности хочется что-нибудь ударить. остается надеяться, что феликс сумеет найти в себе силы его понять, пусть у него и не всегда выходит понимать других людей. от этого, возможно, они до сих пор не встречаются: если хёнджин читаемый, то феликс не умеет читать.
йеджи уверяет, что все будет хорошо. она сегодня впервые за долгие годы сидит у брата в комнате и обнимает его, дрожащего от беспомощности перед обстоятельствами и колкими словами, мягким шепотом старается убаюкать, ведь братец завалился к ней в спальню, пока она видела десятый сон, только к двум часам ночи, непонятно где доставший выпивку и пахнущий сигаретами и кем-то еще. сразу было понятно, кем. хван-старший же на ее слова только сжимает хрупкое тело сестры в объятиях покрепче и хватается за ее поддержку обеими руками. его поддержка это, обычно, ликс. ликс и лекарство от всех проблем, а теперь единственный человек, которого хван так любит, от него отвернулся. пусть, как йеджи говорит, и временно.