Глава 1
Со всех сторон светили яркие фонари, в каждом отделе что-нибудь да сверкало, народ бегал от вешалок к полкам и наоборот. Ходить по магазинам в вечер выходного дня — самоубийство. Никогда ещё мне не было так тошно от торговых центров. В моей голове крутилось только одно: «Покупаем ботинки и уходим, покупаем ботинки и уходим...». Но сначала мы: я, бабушка и Кристина — пошли за одеждой и обувью для сестрёнки. Как и всегда, мое мнение спрашивали только из вежливости, а дальше на него плевали. Я в изнеможении шаталась по отделам, вяло разглядывая забитые товаром стеллажи, и пыталась сдержать тошноту. Казалось, этот вечер никогда не закончится, а Кристине никогда не выберут нужные вещи. Бабушка между тем частенько прикрикивала на меня, мол, я ничего не выбираю, и такое ощущение, что не мне нужна обувка. Если честно, выбор был наихудшим! Все ботинки были похожи друг на друга, на вид они не были теплыми, а сибирские зимы не сильно радуют температурой выше минус двадцати градусов, да и от одного их вида меня начинало выворачивать наизнанку.
Бабушка уже предложила сходить за покупками мне самой. Я быстро отвела взгляд и спрятала лицо за длинными рыжими волосами, пытаясь не выдать слез.
***
Первые дни я бродила по местам моего детства, наблюдала за окружающими, пыталась убраться из дома и не плакать, не лезть туда, куда не надо и где мне теперь не положено быть, но, выйдя на минуту, убежав подальше, я всё равно возвращалась, как бы себя не держала. Посмотреть на родных было для меня наркотиком, хотелось каждого обнять и успокоить. Я не могла с ними попрощаться, ведь они мои, мои родные. Меня колотило, трясло, когда они пропадали с поля зрения. И, хоть я стала бестелесным существом, все недуги остались в памяти и терзали меня так же, как и при жизни. Я сделала вывод, что смотреть на слезы дорогих людей — самое тяжёлое. Это не сравнится ни с чем, ни с какой физической болью, тем более, если все эти слезы из-за тебя — маленького бестолкового ребенка. Я знала по себе, что пройдет время, и боль, которая убивала миллиметр сердца за миллиметром, станет печалью, светлыми воспоминаниями. Но так не становилось от моего присутствия. И хоть никто не мог меня видеть, но каждый чувствовал постороннее присутствие, и от этого им наверняка было не по себе.
Подозрения, что «душа не упокоилась», стали появляться, когда прошло более месяца. Смерть бывает единожды, и я не могла знать, должна здесь находиться или нет. Но что-то меня не хотело отпускать, очень уж долго я засиделась в мире живых. Казалось, будто Жизнь все ещё пытается забрать меня у Смерти. Тяга эта усиливалась на девять и сорок дней, когда проходили ровно один, два, три месяца... Но я смирилась. Мне бы не хотелось очнуться в гробу и задохнуться там, умереть от голода или жажды. Не самая приятная перспектива.
И вот уже в который раз во мне поселялась надежда о покое. Я предполагала, может, не я не могу отпустить Жизнь и близких мне людей, а они меня? Ведь они ничего не сказали мне, я ушла слишком быстро. Сегодня поминки, а это значит — слова, что мне так нужны, возможно, будут произнесены.
***
Когда мне было лет тринадцать, я стояла посреди зелёного огорода, смотрела на расстилавшиеся внизу небольшого холма лесополосы и перепаханные поля и услышала кукушку. Не двигалась с места, прислушиваясь и не решаясь задать обыкновенный вопрос: «Кукушка, сколько мне жить осталось?». Птица же не замолкала минут пять, будто выпрашивая, ну спроси, спроси, я тебе столько лет накукую! Тогда, завернутая в полотенце бабушка, выйдя из бани, подкралась сзади, толкнула меня в спину и прошептала: «Слышишь? Сколько она тебе предсказала?» Я пожала плечами и наконец прокричала вопрос, наверное, на всю округу (чтобы птица точно услышала). Ответ немного задел: «Ку, ку, ку, ку...». Тишина. Кукушка наконец замолкла, оставив меня ошарашенной. Четыре года? «Не бери в голову», — пробормотала бабушка и увела меня в дом. Я же не могла перестать думать об этом случае. Верить кукушкам? Никогда не верила. Но... она не врала. Заслышав этих птиц, я повторяла один и тот же вопрос и слышала один и тот же ответ. С каждым годом «ку» становилось все меньше. Тогда я не на шутку встревожилась.
Больше всего меня беспокоило то, что уже через пару месяцев после первого «предсказания» кукушки я временами теряла контроль над зрением, слухом, у меня жутко болела голова. Сначала такое случалось раз в пять-шесть месяцев, но потом — каждый месяц; уже через три года я чуть ли не каждую неделю падала в обморок. Врачи сказали, что органы, отвечающие за мою жизнеспособность, перестают нормально функционировать и разрушаются. Продукты распада от данного процесса, попадая в кровь обречённого человека, могут подарить ему невероятное чувство эйфории и подлинного счастья. Однако, такое состояние продолжается недолго и заканчивается смертью в тот момент, когда продукты распада достигают своей цели — центральной нервной системы.
И все-таки, после четырёх лет у меня остановилось сердце. Я скончалась быстро и безболезненно. В последний день я была так счастлива, и, надеюсь, это не зависело от терминальной стадии — «приятного эффекта» перед смертью.
Знаете, я прожила неплохую жизнь. У меня было много родни, всё, что было нам надо, всегда имелось, или мы могли это приобрести. По выходным вечерам мы собирались на кухне у бабушки с дедушкой, ели картошку с мясом и пили чай с конфетами, из-за баньки лица у всех были раскрасневшиеся и весёлые, в глазах каждого блестел задорный огонёк, и в доме было так тепло и уютно! Мне очень хотелось вернуть эти вечера. Они были и сейчас, конечно, но уже без меня. Я сидела там же, рядом, и смеялась над историями, которые произошли за прошедшую неделю. Только на моих щеках не горел румянец, в глазах не было былой безмятежности, а главное — в них не было жизни. Я чувствовала себя отверженной, лишней в родной семье. Просто я призрак. Я не жива. Я мертва.
***
Солнце уже опускалось за горизонт, раскрашивая небо в нежные рыжевато-розовые оттенки и открывая начало теплому июльскому вечеру. Я сидела боком на краю бетонного блока, когда-то служившего стеной заброшенной фермы, а моя спина упиралась в спину Игоря. Мы смотрели на затихающую после тяжёлого рабочего дня деревню и вдыхали ароматы жизни, наполнявшие воздух. Вдалеке деревянные домики прятались в зелёных, местами уже желтеющих деревьях, а новые металлические крыши отбрасывали солнечные блики.
Я откинула голову на плечо соседа и задумалась. Мне хотелось отвлечься от мыслей о насущных делах и мероприятиях, но этому мешал страх (маленький-маленький), что здесь, на высоте, нас легко увидеть, а если мы попадемся — будет плохо, очень плохо, потому что у охранника этих территорий под боком живут две огромные овчарки, с которыми он любит побегать (на собственном опыте известно) за подростками, гуляющими где попало.
— Не замерзла? — тихо спросил Игорь, прерывая мои размышления.
— Нет. Но думаю, нам пора идти отсюда. Сейчас на соседних фермах включат ночные фонари и нас заметят, — я начала вставать.
— Ладно, — парень тоже поднялся. — Пошли, трусиха.
На его лице появилась едкая ухмылочка. Я хотела что-то возразить, но лишь пихнула его кулаком в бок. Что-то доказывать бесполезно — это же Игорь, в конце концов.
С Игорьком мы были знакомы уже лет пять, Оля же — моя подруга — приходится ему сестрой по какому-то десятому колену и росла с ним почти с пелёнок. Когда Тёма, что всю жизнь был со мной рядом, как родной брат (на самом деле он мне является двоюродным), приехал в первый раз, парни сразу стали общаться. Раньше их было не вытащить из дома, но теперь они постоянно составляют нам компанию. Просто в один момент мы очень хорошо сдружились, и у нас сложилась маленькая крепкая ватага.
Я вырвалась вперёд и зашагала быстрее.
— Стой! Куда полетела?! — Игорь схватил меня за руку чуть выше кисти и пристально посмотрел в глаза каким-то странным, отчужденным взглядом. В моей голове пронеслась сотня разных мыслей и эмоций, но самым ярким было удивление. «Что на него нашло?!» Казалось, друг так и будет стоять всю оставшуюся жизнь, не двигаясь с места.
А потом он другой рукой подтянул меня к себе, наклонился и поцеловал...
***
Я лежала на диване и слушала воспоминания обо мне. Как я маленькая научилась «летать», поскользнулась на лестнице в торговом центре и пересчитала пятой точкой все двадцать три ступеньки, по пути сбив с ног пару человек, как у меня обнаружили разрушение органов, жуткую аварию (о ней говорили с неохотой, некоторые со слезами) и многое другое. Некоторые истории я слышала уже миллион раз, а некоторые впервые. Моя сестренка Кристина рассказывала, как она боялась, когда я «лунатила» и начинала говорить на непонятном языке. Крис тогда в истерику впадала.
С сестрой у нас были странные отношения: то мы мило общались, то совсем не мило орали друг на друга. Когда я умерла, меня обнаружила Кристина. Она хотела что-то попросить, но тепло уже покинуло моё тело, и, когда она дотронулась до меня, глаза у неё полезли на лоб. «Фиса, тебе холодно?» — спросила она с удивлением и, как мне показалось, с капелькой страха, но я не отвечала. Тогда сестра заметила, что я не дышу. Её рука схватила мою, и пальцы начали искать пульс. Но, естественно, они его не нашли.
«Не может быть, не может быть...» — она повторяла это без умолку и, скрестив на моей груди пальцы, делала массаж сердца. Но оно не издало ни звука. Оно больше не собиралось биться.
Тем временем слёзы уже замочили мою пижаму с голубым пони, а на звуки рыданий прибежал Миша, мой зять.
«Ми-иш... Ми-и-и-иша-а!» — голос сестры срывался, а щеки были измазаны тушью. Миша лишь отодвинул свою супругу, сглотнул и взял мою руку, но быстро её откинул, будто обжегся о ледяной холод моей кожи.
Меня вскоре похоронили. Я честно не думала, что все будут так рыдать. А вместе со всеми и я. Постоянно крутилась вокруг родных и кричала, что я здесь, не надо плакать. Точнее — просила, умоляла. Это были ужасные дни, которые никогда не забудутся.
После, я приснилась Кристине. Мы так приятно поболтали. Всё-таки характер у неё стал лучше, может, просто повзрослела. Когда пришла пора уходить, я передала, что жутко всех люблю и всегда буду рядом, и в принципе уже год честно выполняю это обещание.
Кладбище, ставшее моим последним домом, находилось в спокойном берёзовом лесочке. Я лежала рядом с дедом, который умер, когда я была маленькой. Помню только его широкие плечи и тёмные, почти чёрные глаза, смотрящие на всех с заботой и пониманием. Он был высок и статен, ему бы пошло сниматься в роли аристократа в постановках, где действия идут на манер века восемнадцатого-девятнадцатого. Но вернёмся к кладбищу и унылым физиономиям моих родственников (немного иронии никому не повредит). Среди мраморных плит и искусственных венков совсем не весело, а также здесь помимо меня болтались около шести призраков (кстати, хорошие ребята).
Недалеко от моей могилы лежал пятилетний мальчик. Он тоже остался на земле, а его родственники каждую неделю поливали могилку слезами, хотя уже прошло, если не ошибаюсь, двенадцать лет. В такие моменты он отворачивался от них и садился на холмик в его оградке. Меня радовало, что мои близкие так не делали — я и в первый месяц от их слёз намучилась, но и от опущенных уголков губ на лице каждого лучше не становилось. Чтобы первые воспоминания моей «второй жизни» не захлестнули с головой, заставляя рыдать и выть от тоски, я оставила родных и направилась к Андрею. Его бабушка с матерью уже переступили ворота кладбища, но земля на том месте, где они стояли, ещё не просохла.
— Намекни им как-нибудь, чтобы так не рыдали, — я подошла к мальчишке и оперлась на голубенький забор.
— Я не хочу возвращаться домой, — он развернулся в мою сторону, — а здесь они на меня не обращают никакого внимания, даже если конфетки с блюдца исчезают у них на глазах. Хочешь? — и мальчик протянул мне конфету в красной обертке.
— Нет. Аппетит пропал от этого местечка.
— Хочу напомнить, — Андрей уже уминал предложенную мне конфету, — твой скелетик лежит в паре метров от моего, а мой находится как раз в этом местечке, следовательно, и твой.
— Слушай, как давно ты тут зарыт? — почему-то не обращала внимания, сколько ему уже могло бы быть лет.
Выглядел он, как мальчишка не старше десяти, но во время разговора с ним не казалось, что общаешься с маленьким ребенком. Я перевела взгляд на камень позади Андрея. На могильной плите было написано — «Ермилов Андрей Евгеньевич», а ниже «12.03.1999 — 25.05.2004».
— Так я тебя всего на год старше! Почему ты мне раньше не сказал? — настроение у меня немного приподнялось, но это длилось недолго.
— Я, конечно, очень рад, но не хочешь ли ты взглянуть на свою могилку? — в голосе собеседника послышалась тревога.
Я быстро обернулась, нарисовав себе в голове картинки всевозможных катастроф, и увидела, как падает бабушка.
— Она уставилась на нас, пока ты трындела о разнице в возрасте, а потом потеряла сознание, — прокомментировал призрак.
— Она же не могла нас увидеть?! — я уже была возле бабули.
Папа положил её на бок, а кто-то побежал за водой. Я присела напротив бабушки и ждала. Её шелковистые волосы упали на мягкий мох, лицо потеряло почти все краски, глаза были закрыты, но она дышала.
— Если она из-за нас сознания лишилась, то лучше тебе не сидеть у неё прямо перед лицом, когда она очнётся, — Андрей уже был тут и стоял, засунув руки в карманы своих шорт.
Я медленно встала. Парень (как я могу называть пацана семнадцати лет — если считать года и после смерти — «мальчиком»?) был прав. Но неужели она могла нас увидеть?