19
Прошло восемь месяцев, и теперь — девятый.
Иногда мне кажется, что вся эта беременность пролетела как один длинный, мягкий сон.
Без бурь, без боли, без страхов, которые я чувствовала в самом начале. Просто тёплая, ровная жизнь, наполненная мелочами, из которых складывается настоящее счастье.
Каждое утро начиналось одинаково: запах кофе, ленивое мурлыканье Риччи, и Макс — босиком на кухне, с растрёпанными волосами, готовящий завтрак. Он делал вид, что не волнуется, но я видела, как он следил за каждым моим шагом, будто глазом гонщика — сосредоточенно, точно, с вниманием к каждой детали.
Он стал другим. Более спокойным, терпеливым. Иногда я ловила себя на мысли, что не могу представить его прежним — резким, упрямым, вечно упрямо глядящим вперёд. Теперь он смотрел на меня.
И всё, что раньше было скоростью, превратилось в заботу.
Когда малыш впервые пошевелился, это случилось вечером. Мы сидели на диване, я пила чай с мёдом, а он разбирал какие-то бумаги команды. Я вдруг замерла, положив ладонь на живот.
— Макс, — позвала я тихо. — Подожди...
Он сразу обернулся.
— Что такое?
— Он... — я не успела договорить, просто улыбнулась.
Макс отложил бумаги, наклонился, прижал руку к моему животу. Минуту ничего не происходило — и вдруг лёгкое, едва заметное движение. Я видела, как его лицо изменилось — удивление, радость, неверие.
— Ты чувствуешь это? — прошептала я.
Он кивнул, но слова не пришли. Просто остался так, с ладонью на моём животе, будто боялся отпустить. А потом рассмеялся тихо, впервые за долгое время по-настоящему искренне.
— Он уже с характером, — сказал он. — В кого-то пошёл.
— Надеюсь, в меня, — улыбнулась я.
— Хочешь спорить? — поддел он, и мы оба засмеялись.
С тех пор каждое движение малыша было для него событием. Иногда я просыпалась ночью и видела, как он, полусонный, наклоняется ближе, кладёт ладонь на живот и улыбается.
— Спокойной ночи, Майлс, — шептал он. — Дай маме поспать, ладно?
Я смеялась, шевелясь в ответ, а он притягивал меня ближе и обнимал крепче, чем обычно.
На седьмом месяце он полностью перестроил одну комнату — без предупреждения. Сначала я думала, что это просто ремонт. Но когда я открыла дверь, увидела — детская. Светлая, уютная, с деревянной кроваткой и стеной, где нарисовано небо с облаками. На полке — маленький плюшевый тигр и шлем «Red Bull» размером с ладонь.
Я стояла, не зная, смеяться или плакать.
Макс подошёл, обнял сзади и сказал:
— Пусть у него будет свой трек. Только безопасный.
Я засмеялась сквозь слёзы.
— Ты невозможный.
— Зато последователь, — ответил он, целуя в висок.
Теперь, на девятом месяце, я часто просто сижу у окна и думаю, как сильно изменилась жизнь. Рядом Макс — всё тот же, но другой.
Он кладёт руку мне на живот и говорит с Майлсом, будто с другом. Шепчет о трассах, о небе, о том, что главное — всегда возвращаться домой.
И я понимаю: в этой тишине, в этом доме, где раньше было только эхо его шагов, теперь живёт целая вселенная — из смеха, ожидания и любви. И если бы кто-то сказал мне, что так бывает... я бы, наверное, не поверила.
Но это правда. Просто счастье. Настоящее.
~
Утро началось как обычно — мягкий свет солнца, запах кофе, тихие шаги Макса по кухне. Я ещё лежала, укрывшись одеялом, когда почувствовала лёгкое тянущее ощущение внизу живота. Сначала не обратила внимания — такие боли уже бывали, врачи говорили, что к концу срока это нормально.
Но через несколько минут стало сильнее.
Я нахмурилась, села, положила ладонь на живот. Майлс шевельнулся — будто отозвался.
— Макс, — позвала я тихо.
Он сразу вышел из кухни, с чашкой в руке, и, увидев моё лицо, поставил её на стол, не говоря ни слова.
— Болит?
— Немного, — кивнула я. — Наверное, просто тонус...
Он сел рядом, взял меня за руку.
— Может, всё-таки поедем провериться?
— Макс, у меня ещё неделя, — попыталась улыбнуться я. — Не думаю, что это...
Но тут снова — резкая волна боли, короткая, но сильнее предыдущей. Я вздохнула и закрыла глаза. Когда открыла — он уже стоял, собирал сумку.
— Куда ты... — начала я.
— В больницу, — спокойно, но твёрдо сказал он. — Без споров.
Дорога казалась бесконечной.
Макс вёл машину быстро, но осторожно — сдерживая каждое движение. Он держал одну руку на руле, другой касался моей ладони.
Я видела, что он волнуется, хотя внешне был собран — как всегда в критический момент.
— Всё нормально, — сказала я, пытаясь звучать уверенно.
Он посмотрел на меня, уголки губ дрогнули в еле заметной улыбке.
— Конечно. Но я всё равно хочу, чтобы это сказал врач, а не ты.
Я тихо рассмеялась, хотя дыхание уже стало неровным.
В больнице нас встретили быстро — видимо, имя Ферстаппен всё ещё открывало двери.
Меня сразу отправили на осмотр, Макс пошёл рядом, не отходя ни на шаг. Врач — та же женщина, что вела мою беременность, — улыбнулась, глядя на экран.
— Ну, мистер Ферстаппен и миссис Лурье, кажется, вашему сыну не терпится увидеть мир.
Я моргнула.
— Сейчас?
— Похоже, да. Роды начались, хоть вы и думали, что у вас ещё неделя. Всё идёт естественно, малыш здоров.
Я посмотрела на Макса. Он замер, будто не сразу понял, что происходит.
— Сейчас? — повторил он за мной, чуть хрипло.
Врач кивнула спокойно:
— Сейчас.
Он вздохнул, провёл рукой по волосам, потом взял мою руку и, наклонившись, прошептал:
— Ну что, Мишель... поехали.
Я улыбнулась — сквозь страх, сквозь боль, но с какой-то тихой уверенностью.
— Кажется, наш Майлс всё-таки пошёл в тебя — не умеет ждать.
Он засмеялся, поцеловал мою ладонь и сказал:
— Тогда я ждал его всю жизнь.
Боль становилась всё сильнее. Комната будто заполнилась мягким светом — белые стены, ровное дыхание медсестры, голоса, которые звучали где-то рядом, но не слишком громко. Макс был рядом всё это время. Не отходил ни на шаг.
Он держал мою руку, сжимая её осторожно, будто боялся причинить боль, но не мог отпустить. На его лице не было привычной уверенности, только тревога, перемешанная с восхищением и растерянностью. Впервые я видела, как он по-настоящему не контролирует ситуацию — и, наверное, именно поэтому чувствовала себя спокойнее.
— Всё хорошо, — говорил он тихо, почти шепотом. — Ты справляешься.
Я кивала, ловя его голос между схватками, как спасательный круг. Иногда закрывала глаза и просто слушала, как он дышит рядом.
Часы тянулись медленно. Но вдруг — будто мир остановился. Всё растворилось — шум, боль, время. И потом — тихий, звонкий, почти нереальный звук.
Крик.
Первый.
Нашего сына.
Я не удержалась, слёзы покатились сразу — от облегчения, от счастья, от всего сразу.
Макс замер. Он смотрел на малыша, которого врач положила ему на руки, и в его взгляде было столько эмоций, что я не смогла бы описать ни одним словом.
Он улыбнулся — неуверенно, с дрожью, как человек, впервые трогающий чудо.
— Привет, Майлс, — сказал он шёпотом. — Добро пожаловать.
Потом посмотрел на меня.
Глаза блестели.
— Он... идеальный, — выдохнул он. — Ты справилась, Мишель.
— Мы справились, — ответила я, глядя, как он прижимает малыша к груди.
Он осторожно подошёл ближе, сел рядом, и я впервые увидела их рядом — маленький комочек в его сильных руках. Майлс перестал плакать почти сразу, будто узнал его голос.
Макс смотрел на него, а потом — на меня, и тихо сказал:
— Знаешь, я думал, что ничего не может сравниться с победой. Но, похоже, я ошибался.
Я улыбнулась сквозь слёзы. Он наклонился, поцеловал меня в лоб, а потом ещё раз посмотрел на сына — и в этом взгляде было всё: защита, нежность, и тот самый новый смысл, ради которого теперь стоило останавливаться.
Палата была тихой.
Сквозь тонкие шторы пробивался мягкий свет — неяркий, почти золотистый.
Воздух пах чем-то стерильным, но в этом было странное ощущение покоя.
Я лежала, прислонившись к подушке, всё ещё не веря, что всё уже позади. А напротив, в кресле у окна, сидел Макс. Он держал Майлса на руках — аккуратно, как будто боялся, что тот слишком хрупкий.
Я смотрела на них и не могла отвести глаз.
Макс, вечный гонщик, человек, привыкший к скорости и шуму, сейчас был абсолютно другим. Спокойным. Почти нежным. Он чуть покачивал сына, тихо что-то бормоча себе под нос.
— Он похож на тебя, — сказала я наконец, улыбаясь.
Макс поднял взгляд.
— Нет, — качнул головой, — у него твой нос. И твои губы.
— А взгляд? — спросила я, хитро прищурившись.
Он усмехнулся.
— Его взгляд я ещё не видел, но если он будет как твой, мне конец.
Я засмеялась, чувствуя, как горло снова перехватывает от переполняющего тепла.
Макс опустил глаза на малыша. Майлс шевельнулся, крошечная рука выскользнула из пелёнки и ухватила его за палец. Макс замер — будто весь мир остановился. Он смотрел на этот крошечный кулачок и вдруг едва слышно сказал:
— Он держит крепче, чем я на последнем круге.
Я улыбнулась сквозь слёзы.
— Конечно. Он же твой сын.
Он поднялся, подошёл ближе к кровати и осторожно опустил Майлса ко мне на грудь.
Я почувствовала его вес — лёгкий, но такой реальный, что дыхание сбилось. Макс сел рядом, его рука легла мне на плечо.
Мы молчали.
Майлс спал, ровно дыша, его крошечная ладонь всё ещё держала палец Макса.
И в этот момент я подумала, что, может быть, это и есть идеальный финиш — тот, ради которого стоило пройти всё.
Макс посмотрел на меня, наклонился и прошептал:
— Добро пожаловать домой, мой маленький чемпион.
И я впервые за долгое время просто закрыла глаза, слушая, как два сердца рядом с моим бьются в одном ритме.
Прошла неделя.
Казалось, время потекло по-другому — медленно, мягко, будто кто-то накрыл нас тёплым пледом и сказал: теперь можно просто жить.
Макс всё организовал сам. Врачи, выписка, охрана, машина — всё чётко, спокойно, без суеты. Я сидела в кресле, прижимая Майлса к себе, и всё никак не могла поверить, что теперь — домой. Всё позади. И впереди — только он, я и наш сын.
Когда машина подъехала к дому, я увидела через окно что-то, от чего сразу защипало глаза. Возле входа висели воздушные шарики — белые, голубые и серебряные.
А на двери — табличка: "Welcome home, baby Miles".
Я посмотрела на Макса, он лишь усмехнулся.
— Я сказал Виктории, чтобы не переборщила, но, кажется, она решила устроить маленький Гран-при счастья.
Я засмеялась, прижимая Майлса ближе.
— Это прекрасно.
Он помог мне выйти, и уже на пороге, когда мы зашли в квартиру, я просто замерла. Повсюду — цветы, ленточки, мягкий свет.
На полу — плюшевый медвежонок в маленьком комбинезоне, на котором вышито "Baby Verstappen". А над кроваткой, аккуратно закреплённой в углу гостиной, висел крошечный бодик в стиле Red Bull Racing — с логотипом и надписью Mini Champion.
— Макс... — я даже не смогла сдержать слёзы. — Это... слишком мило.
Он подошёл ближе, осторожно провёл ладонью по голове Майлса.
— Я подумал, что пусть он с первых дней знает, кто папа. — И, улыбнувшись, добавил: — Но без давления, обещаю.
Я рассмеялась, всхлипнув.
— Конечно, без давления... Особенно с бодиком, шлемом на полке и мини-кубком в рамке.
— Это всего лишь детали, — сказал он с самым невинным видом.
Он взял малыша у меня на руки, аккуратно покачал, а потом опустил взгляд на него и прошептал:
— Смотри, сын. Это — наш дом.
Он стоял посреди комнаты — сильный, собранный, уверенный — и держал самое маленькое чудо на свете так бережно, будто в его руках был весь мир.
Я подошла ближе, обняла его сзади, прижалась лбом к его спине и тихо сказала:
— Спасибо, Макс. За всё.
Он повернулся, посмотрел прямо в глаза.
— Нет, Мишель. Это ты — всё.
Первая ночь дома.
Всё было тихо, только за окном лениво шумело море, а где-то далеко по улице проехала машина. Квартира утонула в мягком полумраке — лишь тёплый ночник над кроваткой освещал комнату.
Я лежала на кровати, всё ещё не привыкшая к этой новой тишине. Рядом — Макс, спящий на боку, лицом ко мне. Он выглядел таким спокойным, будто даже не верилось, что несколько дней назад он носился по трассе, а теперь... спит в тишине, где единственный звук — дыхание нашего сына.
Но долго тишина не длилась. Едва слышный писк — сначала робкий, потом громче.
Я повернулась. Майлс. Крошечный, но уже с характером.
Я собиралась встать, но Макс уже поднялся.
— Лежи, — сказал он сонно, но уверенно. — Я сам.
Я наблюдала, как он идёт к кроватке, неуклюже, с сонной походкой, но всё равно бережно. Он осторожно взял малыша на руки, прижал к груди и начал тихо укачивать.
— Эй, чемпион, — пробормотал он вполголоса, — ты, конечно, привык выигрывать, но ночь — не твоя гонка, ладно?
Я засмеялась тихо, не выдержав. Макс обернулся, улыбнулся, и этот момент — он, с ребёнком на руках, босой, в футболке, с усталым, но счастливым лицом — врезался мне в память.
Он сел на край кровати, продолжая качать Майлса. Малыш сначала фыркнул, потом уткнулся носом в его грудь и... замер.
Тихо. Спокойно. Макс смотрел на него, будто не веря, что это действительно его сын.
— Он успокаивается, когда я рядом, — сказал он почти шепотом.
— Конечно, — ответила я, улыбаясь. — Ты ведь теперь его герой.
Он посмотрел на меня с лёгкой улыбкой, глаза блестели в тусклом свете.
— Думаешь, я справлюсь с этим?
— Макс, ты умеешь держать под контролем машину на скорости 300 км в час. — Я тихо усмехнулась. — Думаю, ты справишься и с 3 килограммами счастья.
Он рассмеялся, очень тихо, чтобы не разбудить малыша. Потом наклонился, поцеловал сына в макушку и осторожно уложил обратно в кроватку.
Я смотрела на них двоих — таких разных, но похожих.
Макс вернулся в кровать, лёг рядом, обнял меня и прошептал:
— Если он будет спать так же мало, как ты, нам конец.
— Или как ты, — ответила я с улыбкой, чувствуя, как он смеётся, прижимаясь лбом к моим волосам.
И под этот тихий, домашний смех, я впервые за долгое время уснула.
Утро началось не со звука будильника — а с крика.
Не резкого, а скорее требовательного, как будто кто-то уже привык, что внимание ему положено по праву.
Я приоткрыла глаза, всё ещё не до конца проснувшись. Макса рядом не было. Зато из кухни доносился лёгкий шум: тихое постукивание посуды, запах поджаренного хлеба, и — сквозь всё это — недовольное «уааа», которое явно принадлежало Майлсу.
Я улыбнулась, закутавшись в одеяло. Даже не нужно было смотреть — я знала, что происходит.
Через пару минут из коридора раздался знакомый, чуть раздражённый, но всё равно ласковый голос Макса:
— Нет, малыш, папа не может готовить одной рукой. Нам нужно сотрудничать, понял?
Я не удержалась и засмеялась. В ответ — возмущённое «уааа» погромче.
Я встала, накинула рубашку и пошла на кухню.
Картина была настолько милая, что я на секунду просто остановилась у двери.
Макс стоял у плиты, босой, в серой футболке, волосы растрёпаны. На одной руке — Майлс, укутанный в плед, а другой рукой Макс пытался перевернуть блин. На столе — хаос: бутылочка, салфетки, кружка с кофе и даже маленький носок, который явно потерялся где-то по пути.
— Это мой новый шеф-повар? — сказала я, опираясь на дверной косяк.
Он обернулся, улыбаясь.
— Твой шеф-повар — это он, — кивнул на сына. — Я всего лишь выполняю приказы.
Я подошла ближе, глядя, как Майлс шевелит кулачками и утыкается носом в его плечо.
— И что он заказал сегодня на завтрак?
— Судя по уровню крика, молоко, — усмехнулся Макс. — Но для нас я пытаюсь приготовить что-то похожее на блинчики.
— Пытаешься?
— Ну... он меня отвлекает, — он посмотрел на сына. — Похоже, у него мой характер.
Я засмеялась, осторожно взяла Майлса у него из рук. Малыш сразу перестал кричать и зевнул, уткнувшись в мою рубашку.
— Видишь? — сказала я. — Просто ему нужно, чтобы я была рядом.
Макс покачал головой.
— Неправда. Он просто уже знает, кто в доме главный.
— А кто? — я прищурилась.
— Конечно я, — сказал он с самым серьёзным видом, переворачивая очередной блин.
Я хмыкнула.
— Да? А кто вчера вставал три раза ночью, потому что «главный» спал как убитый?
Он поднял руки.
— Ладно, ладно. Сегодня твоя победа.
Я улыбнулась, глядя, как он ставит тарелку на стол, а потом целует меня в висок.
— Завтрак готов, мадам.
— Идеально, — сказала я, глядя на него, а потом на нашего маленького, который уже спал снова. — У нас теперь всё — идеально.
Макс опустил взгляд на сына и тихо добавил:
— Даже слишком. Пугает немного.
Я засмеялась.
— Привыкай, Ферстаппен. Это новая жизнь. Без скорости, но с громкими утрами.
День выдался солнечным — редкий для этого времени года, тёплый, тихий и будто специально созданный для начала чего-то нового. Я стояла у двери и наблюдала, как Макс в коридоре мучительно пытается разобраться с коляской.
— Я уверен, её собрали не по инструкции, — бурчал он, упрямо нажимая на кнопку сбоку.
— Макс, — сдерживая смех, сказала я, — тебе доверяют машину за миллионы долларов, которая едет триста километров в час. Думаю, ты справишься и с коляской.
Он бросил на меня недовольный взгляд, но спустя секунду послышался щелчок.
— Вот. Всё под контролем, — сказал он с видом победителя.
— Конечно, — я улыбнулась, надевая очки. — Настоящий профессионал.
Майлс мирно спал, укутанный в плед, с крошечной шапочкой на голове.
Макс наклонился, поправил уголок одеяла, и в его движениях было столько нежности, что у меня защемило сердце.
Мы вышли на улицу.
Воздух был свежим, пахло морем.
Макс толкал коляску уверенно, но слишком прямо, будто ехал по гоночной линии — без малейшего отклонения.
Я не удержалась.
— Знаешь, — сказала я, доставая телефон, — ты выглядишь как самая ответственная домохозяйка Монако.
Он обернулся, прищурившись.
— Что?
— Ну, — я сделала фото, пряча улыбку, — просто не каждый день видишь Макса Ферстаппена с коляской и бутылочкой воды в кармане.
— Удали, — сказал он, но губы предательски дрогнули в улыбке.
— Никогда, — ответила я, сохраняя снимок. — Это шедевр.
Он качнул головой, но в глазах мелькнул тот самый мягкий блеск, который появлялся только, когда он смотрел на нас двоих.
— Домохозяйка, говоришь? — пробормотал он, подмигнув. — Тогда ты — начальница.
Я засмеялась, уцепившись за его руку.
— Тогда у нас идеальная команда.
Он кивнул.
— Идеальная. Только я всё равно на пит-стоп не заезжаю.
Мы шли вдоль набережной, солнце золотило воду, и впервые за долгое время я чувствовала себя просто... спокойной. Не девушкой гонщика, не героиней какой-то истории, а просто женщиной, которая идёт рядом с тем, кого любит, и с тем, ради кого теперь живёт.
Макс посмотрел на меня, потом на коляску, и вдруг сказал тихо:
— Никогда не думал, что это будет лучшая гонка в моей жизни.
— Какая? — спросила я, сжимая его руку.
— Та, где нет финиша, — ответил он и улыбнулся.
Вечер опустился на Монако мягко, будто город решил притихнуть ради них троих. Огни отражались в окнах, море шептало где-то внизу, и в квартире пахло ужином. Макс стоял у плиты, помешивая пасту — уверенно, сосредоточенно, как будто готовил не еду, а целую стратегию на гонку.
— Ты готовишь слишком серьёзно, — сказала я, смеясь, прислонившись к дверному косяку.
— Я всегда серьёзен, — ответил он, не оборачиваясь. — Даже когда режу помидоры.
— О, да, я вижу. Такого пилота, как ты, кухня ещё не знала.
Он повернулся, держа ложку, и, глядя на меня, тихо улыбнулся.
— Возможно. Но на этой трассе я хочу быть лучшим.
Я подошла ближе, обняла его за спину, уткнулась в плечо.
— Уже лучший.
Мы ужинали под звуки тихой музыки, Майлс лежал в переноске рядом, посапывал, а Макс иногда бросал на него взгляд — тот самый, в котором не было ни гонки, ни титулов, ни скорости. Только жизнь. Настоящая.
Позже, когда всё стихло, он предложил:
— Дай я попробую уложить его сам.
— Уверен? — я улыбнулась. — Это сложнее, чем квалификация под дождём.
— Посмотрим.
Я наблюдала из дверей спальни, как он бережно берёт сына на руки, как тихо говорит с ним, чуть покачивая, как будто рассказывает секрет. Голос у него был мягкий, едва слышный:
— Спи, маленький. Завтра всё будет точно так же — тихо, спокойно... без лишней скорости.
Майлс зевнул, закрыл глаза, и вскоре дыхание стало ровным. Макс стоял ещё несколько секунд, не двигаясь, потом наклонился, поцеловал сына в лоб и медленно отступил.
Он подошёл ко мне.
— Видишь? Я умею побеждать даже без болида.
Я засмеялась.
— Тогда тебе кубок за самое нежное укладывание.
Он обнял меня, и мы просто стояли так, в полумраке, слушая дыхание нашего сына.
Без слов, без громких обещаний — просто зная, что всё уже есть.
Макс тихо сказал:
— Я думал, что счастье — это стоять на подиуме.
Пауза.
— Но оказывается, оно в том, что кто-то спит в соседней комнате, а ты рядом с тем, ради кого теперь всё имеет смысл.
Я подняла взгляд, улыбнулась сквозь лёгкие слёзы.
— Тогда ты выиграл свою самую важную гонку.
Он кивнул, поцеловал меня в лоб и шепнул:
— И больше никогда не захочу другого финиша.
Мы остались в тишине. Только тёплый свет ночника, ровное дыхание сына и мягкий шум моря за окном. Мир наконец замедлился — не потому, что гонка закончилась, а потому что началась новая жизнь.
Конец.