Прах и Ладан | часть 4.
В последний вечер перед выступлением в Цюрихе Адам встретил старого техника.
Он сидел за кулисами, на стуле у двери, с чашкой кофе и взглядом, в котором было слишком много воспоминаний.
— Ты новенький, да? — спросил он, не поднимая головы.
— Ну, пару недель. А вы?..
— С самого первого Папы. Видел всех троих. И четвёртого.
Он помолчал.
— Ты знаешь, что было с другими, кто пытался понять его?
Адам напрягся.
— Исчезли?
— Хуже. Остались. Но не собой.
Старик встал, подошёл ближе.
— Послушай меня, пока ты ещё не… растворился. Это не просто шоу. Не просто театр. Это культ. Только никто не называет это так вслух. А Безымянные?.. Они не всегда были Безымянными.
— Что ты имеешь в виду? — прошептал Адам.
— Один из них был моим сыном. Звали Космо. И теперь — он просто маска. Когда Папа говорит, он кивает. Когда Папа молчит — он исчезает. Его больше нет. Только… звук.
Этой же ночью Адам снова слышал музыку, но теперь — совсем близко.
Она шла из-под пола. Ритм сердца, но не его. Чужой. Медленный и тяжёлый.
Он встал. Подошёл к стене. Приложил ухо — тишина.
Но когда отступил, увидел, что на стене царапина. Её не было раньше. Она медленно расширялась, будто… кто-то царапал изнутри.
Утром Папа не появился на репетиции. Вместо него — Безымянный в черной маске, с красным символом над глазом. Он подошёл к Адаму, снял перчатку и положил ладонь ему на плечо.
— Ты слышишь нас, — сказал он.
Это был первый раз, когда кто-то из Безымянных заговорил.
— Кто ты?..
— Один из тех, кто был до. Мы все были до. Ты будешь после.
— После чего?..
— После имени. После тела. После я.
Безымянный коснулся своего лба.
— Мы — отражения. А ты уже треснул.
Адам закрылся в своей комнате и попытался вырваться из этой спирали.
Он достал телефон. Хотел позвонить брату, другу, кому-то, кто за границами этого тура.
Но экран телефона был чёрным.
Среди контактов — только один: «Папа».
Он нажал на него. И услышал только музыку. Ту же самую.
Словно вся его жизнь теперь была проигрывателем, а иглу держал кто-то другой.
Позже, после концерта, Папа подошёл к нему.
— Ты разговаривал с ним? — спросил он, не уточняя с кем.
— Да. Он сказал, что был человеком.
— Больной был. Он захотел помнить. А память — это роскошь, которую мы не позволяем сосудам. Ты ещё хочешь знать правду?
Адам кивнул. Он не мог иначе.
Папа провёл его в комнату за кулисами. Там были маски. Десятки. Сотни. Все — с разными символами, но все — с пустыми глазами.
— Это те, кто были до. Ты должен выбрать одну. Та, что позовёт — твоя.
Адам подошёл. Рука сама потянулась к маске, на которой была тонкая трещина через левый глаз.
Он коснулся её — и услышал голос. Свой. Но другой.
— Я уже жду тебя.