Прах и Ладан | часть 1.
Сцена ещё не готова.
Боковые прожекторы мигают, тросы натянуты криво, дым-машины спят, как звери в клетках. Всё сплетается в хаос, но только для тех, кто смотрит со стороны. На самом деле — это ритуал.
Адам знал это. Он в музыке с детства, в туровой жизни — с девятнадцати. Он крепкий, опытный, молчаливый. Никогда не был фанатом Ghost — но сейчас работает у них техником по свету. Получил работу через старого знакомого, быстро прошёл вводный инструктаж, а дальше — как в тумане. В прямом смысле.
В команде никто не говорил вслух, но чувствовалась... отстранённость. Почти благоговейная тишина, когда вблизи появлялся Папа. Остальные участники — Безымянные — вели себя почти как монахи: всё чётко, без суеты, в молчаливой синхронности. Их невозможно было различить — маски, костюмы, молчание. Иногда Адаму казалось, что это вовсе не люди.
Он списывал это на атмосферу. На имидж. На продуманный культовый образ. Но странности накапливались.
На второй неделе тура в Глазго что-то изменилось.
Адам ушёл последним со сцены. Остался проверить дымовые машины и кабели. В зале гудело послешоу, уборщики шуршали пакетами. Он щёлкнул фонариком, прошёл вдоль закулисной зоны — и услышал пение.
Не запись. Не фонограмма. Живое, глубокое, многоголосое — как будто в подземной часовне звучит древний псалом.
Адам замер. Пение тянуло из гримёрки. Он шёл, как будто его вело нечто — не любопытство, а потребность. Почти молитвенная.
Открыв дверь, он увидел Папу Эмеритуса IV.
Тот стоял у зеркала, сняв митру, в полумраке, лицом к отражению. Его руки были сложены на груди, словно в мольбе. На шее поблёскивал серебряный крест, перевёрнутый, как и должно быть. Он пел на латыни. Голос был тихим, почти шёпотом. Но от него сжимало грудную клетку.
Адам не дышал.
В тот момент Папа посмотрел на него через зеркало. Их взгляды встретились — и сердце Адама остановилось на долю секунды.
Зелёные глаза в гриме не моргали. Ни капли удивления, ни раздражения. Только… узнавание.
— Входи, — мягко сказал Папа. — Или стой у порога. Здесь граница. Решай.
Адам ступил внутрь, не понимая зачем. Он будто двигался не сам, будто вёл его голос, как тянет за собой дым ладана.
— Ты новенький. Адам, верно?
— Да…
— Не все, кто служит сцене, понимают, кому они действительно служат.
Он подошёл ближе. Его запах — смесь ладана, пыли и чего-то железного — резанул нос.
Папа коснулся его плеча.
— У тебя будет выбор.
Он наклонился к самому уху и прошептал:
— Все мы начинали с «просто работать на концерте». Потом... стало поздно возвращаться.
Адам стоял, как вкопанный. Ни страха, ни смущения. Только ощущение, что всё уже было. Что этот момент уже случался — в снах, в детстве, в жизни, которую он забыл.
Когда он вернулся в свой номер в отеле, его рубашка пахла ладаном.
А на подушке лежал маленький жетон с выгравированным символом Ghost — и латинской фразой:
“Non revertetur idem.”¹
Non revertetur idem¹ - Он не вернётся прежним.