Непроглядная тьма
окутала всё вокруг, как плотное покрывало, которое вытесняет саму жизнь. Вдалеке, где-то за пределами её восприятия, мир продолжал существовать, но здесь, на этой пустынной улице, реальность казалась искривлённой, растянутой, как чужая тень, бросаемая странным светом.
Она шла дальше, но каждый шаг казался всё более тяжёлым, как будто её ноги тянуло в землю, или, что было куда хуже, в нечто иное, скрытое под поверхностью. Лужа осталась позади, но её присутствие продолжало ощущаться, как липкая грязь на коже, невидимая, но неумолимо реальная. Витиеватое чёрное и вязкое как смола пятно следовало за ней. Густой воздух стягивался вокруг её горла, как тугой ошейник. Ощущение того, что что-то чуждое дышит ей в спину, росло. Но каждый раз, когда она пыталась ускориться, её ноги будто вязли в липкой трясине, а ночь становилась всё глубже и тяжелее. Прямо впереди ещё светились редкие фонари, но их свет не приносил спасения. Казалось, что сам свет теперь подчиняется тьме, слабее с каждым шагом, теряя свою силу перед тем, что тянуло её назад.
Она снова оглянулась. Лужа. Она была ближе.
Складывалось ощущение, что она просто идет на месте и ни разу так и не сдвинулась с места с тех пор, как оставила зловещее пятно позади.
Теперь она видела, как края лужи растекаются по асфальту, с каждой секундой расширяясь, как пятно разлитой чёрной краски, но ещё более плотное и глубокое. Это была не просто лужа — она жила своей жуткой жизнью. Её поверхность больше не казалась водяной: она шевелилась, клубилась, как если бы внутри неё что-то тёмное и древнее боролось за выход наружу. Тихий шёпот раздался откуда-то из глубин этого мрака. Он был похож на ветер, который шепчет через голые ветви деревьев, но она понимала, что это не просто ветер. Это была чужая, зловещая сущность, которая нашёптывала ей в голову, мысли без слов, но полные невидимой власти. «Что это? Мама, помоги мне!» – стучало её сердце. В ушах без нарастающей громкости, стало звенеть, сильно — до тошноты. «Может я всё ещё дома, в кровати? Это ведь просто кошмарный сон? Правда?» – мысли судорожно пытались ухватиться за соломинку реальности и логичности того, что сейчас происходит. «Это сон. Ничего не произойдёт, я просто сплю. Я сейчас дома, в своей постели. Я сплю.» – Она закрыла глаза и попыталась замедлить дыхание: вдох и выдох. "Иди назад," — послышался скользкий шёпот за спиной. Он был в её голове, заполнил всё пространство, проникая в каждый уголок её сознания, болезненно проползая под кожу. Она с трудом перевела дыхание. Её инстинкты, каждый нерв, каждый мускул, кричали ей бежать, но ноги не слушались. Она была словно парализована, прикована к земле тёмным присутствием неизвестного ей. «Это сонный паралич, просто сонный паралич. Сейчас всё пройдет, ещё немного» – так ей хотелось верить. Так она молилась про себя, так она надеялась проснуться и вырваться из кошмара. Раздался зловещий холодный смех: «Тебе самое место здесь, дорогая. Давай, скорее, иди к нам. Ты сама знаешь, что заслужила этого.» – голос вдруг стал хором и звучал отовсюду. Голоса твердили одно и то же. Они звучали как натянутая струна, как расстроенное пианино, как фальшивая нота скрипки. Вся какофония звуков кружилась вокруг неё как рой разъярённых ос, в попытке ужалить и вывести из равновесия. Нет, это были не попытки, это были умышленные действия свести с ума, добраться до рассудка и искалечить его, оставить шрамы и рубцы – добить. Убить. «Тебе самое место здесь, дорогая. Давай, скорее, иди к нам. Ты сама знаешь, что заслужила этого.»
Она упала на колени, сжимая голову в ладонях и дрожа как последняя надежда. Взмолилась. Помутневший рассудок очень быстро смог убедить её в том, что она — сумасшедшая. Она стояла на грани между реальностью и безумием. Мир вокруг неё размывался, как старая фотография, оставленная на солнце, исчезая под тяжестью чего-то древнего и жуткого. Вдруг всё умолкло и тяжёлой тишиной свалилось на плечи. На мгновение она почувствовала облегчение — это всё просто померещилось. Так бывает, когда ты на грани нервного срыва или на фоне нервного истощения. Дрожащие руки упёрлись о сырую почву и оттолкнулись, чтобы помочь телу встать на ноги. Ноги совсем онемели и затекли. Дыхание было прерывистым, а в горле саднило. Всё, пора идти обратно — домой. Скорее, пока всё не вернулось обратно, пока всё ещё не стало хуже. Нервно размяв одежду, она хотела было развернуться и уйти, но...
Она не сразу заметила его. Ведь весь мир вокруг уже тлел в агонии её разума, разваливающегося на куски, и сама реальность начинала плавиться под весом кошмара. В самой гуще тьмы, там где темнее чёрного, её взгляд, блуждавший в пустоте, наконец остановился. Из самой гущи тьмы, там, где та сливалась с небытием, существовал едва различимый силуэт, который медленно проступал из мрака. Он стоял, неподвижный, равнодушный, словно просто наблюдал. Это не был обычный человек — его фигура была изломанной и растянутой, как карикатура, но он возвышался над ней с таким безразличием, что становилось ясно: ему не важно, что происходит. Он был чем-то за гранью человеческого, обладая властным присутствием. Темнота, казалось, сгустилась вокруг этого существа, делая его очертания неразличимыми, как если бы сам мрак принимал форму, а не он был частью мрака. Она не могла отвести глаза, и это было хуже всего. Оно словно притягивало её взгляд, как магнетически-смертельная сила, которую невозможно было проигнорировать. Из этой бесконечной тьмы, она увидела его нечеловеческие глаза, которые рассматривали её. В них не было ни света, ни души, ни жизни. Они были пустыми. Блеск их — холодный и отстранённый, как бездушный осколок зеркала, отражающий её страх и ужас в бесконечной пустоте.
Оно улыбалось.
Его губы растянулись в жуткой, обезумевшей гримасе, слишком широкой, слишком напряжённой, будто пародия на человеческую радость. Эта улыбка была слишком неправильной, слишком чужой, как у куклы, которую сконструировали, чтобы изобразить эмоцию, которую она не может понять. В этой улыбке была насмешка, почти безразличная, но в то же время исполненная невыразимой жестокости, как будто само существо наслаждалось её мучением. Её тело было не подвластно ей. Её сердце бешено колотилось, готовое вот-вот разорваться, но всё, что она смогла почувствовать в следующую секунду, — это неожиданный, мощный толчок в грудь. Жуткая и несправедливая, парализующая боль молнией пронзила всё тело. Из горла выдохом вырвался удивлённый ужас. Боль, казалось, не имела предела — она взвилась по её телу, разрывая всё внутри. Её разум с отчаянием колебался, хватаясь за последние крупицы сознания.
Мир, который до этого был наполнен болью и невыразимым ужасом, теперь вдруг замедлился. Всё происходило словно в замедленной съёмке. Время вокруг растянулось в невыносимую вязкую массу. Резкая боль сдавила голову. Заложило уши.
Она падала...
Лужа, которая ещё мгновение назад была просто искажённой поверхностью, теперь разверзлась перед ней, поглощая её и принимая, как родную кровь и плоть. Чёрные, клубящиеся воды распахнулись, готовые проглотить её целиком, как рот чудовища, которое ждало этого момента, затаив дыхание. Медленно, слишком медленно, она падала назад, скользя сквозь воздух, чувствуя, как тьма обнимает её. Взглядом, полного кошмара и отчаянного принятия, она цеплялась за то бесформенное и безликое, за то, что невозможно выразить никакими словами — за непроглядную тьму, в которой существовало Оно. Оно всё ещё было там, возвышаясь над ней и смеясь. Его глаза, эти холодные, пустые, но в то же время обезумевшие глаза, были единственным, что оставалось неизменным. И даже в это последнее мгновение, перед тем как её спина коснулась чёрной поверхности воды, перед тем как она исчезла в бездне зазеркалья, её взгляд оставался прикован к его глазам. Они были последним, что она запомнила.