Глава 19
Глава 19
Котята Искры подросли.
Их было трое — два кота и кошечка. С самого рождения им не пели колыбельных. Не рассказывали сказок. Не называли их «солнышками». Их учили смотреть, слушать и — главное — молчать.
Имена им дал сам Звёздный Мираж.
Осколок, с глазами, будто разбитыми зеркалами, всегда смотрел чуть в сторону, как будто видел нечто большее.
Сурикат, рыжеватый и прыгучий, был подвижным, но учился сдерживать себя, зажимая лапы, когда хотелось играть.
Шиповница, угольно-чёрная с серебристой полосой на лбу, была тише ветра и с детства наблюдала так, что взрослые начинали чувствовать тревогу.
Их первый урок состоялся на рассвете.
— Встаньте, — сказал Пламень. Он смотрел на них сверху вниз, даже не пытаясь быть мягким. — Вы дети Звёздного Миража. Значит, вы — выше всех, кроме него.
Осколок чуть дрогнул, но не подал виду.
— Учитесь видеть слабость, — продолжил Пламень. — Она — в каждом. Найди её. Запомни. Используй.
Они молчали.
Позже к ним подошла Тая.
— Здесь нет друзей, — прошептала она Шиповнице. — Есть только роли. Или ты стоишь наверху — или лежишь внизу.
Шиповница кивнула. Ей не нужно было повторять.
Искра наблюдала за уроками издалека. Она больше не смела вмешиваться. Каждый раз, когда пыталась сказать хоть слово, Звёздный Мираж бросал на неё взгляд — и её голос глох в горле.
Но она всё равно оставалась рядом. Тенью. Призраком. Матерью.
Котята росли быстро. И росли иначе.
Не было игр.
Не было забав.
Только тренировки, оценка, молчание.
Иногда ночью Осколок просыпался первым и тихо шептал:
— Почему нас трое? Почему мы такие?
Но ему никто не отвечал. Даже звёзды.
А однажды Шиповница спросила у Суриката:
— А если я не хочу стоять наверху?
Сурикат молчал. А потом сказал:
— Тогда… не говори это вслух. Никогда.
Рыжехвостка рожала ночью, когда лагерь был укрыт серыми облаками и дышал ровно, будто уснул. Всё прошло быстро — опытные Королевы сделали своё дело без лишних слов. Звёздный Мираж даже не появился: он давно уже доверял этим моментам. Он считал, что всё — под контролем.
На мох легли трое котят: двое крепких мальчиков и крошечная, едва тёплая девочка с белым пятнышком на лбу.
— Она слабее, — пробормотала одна из Королев.
— Проживёт, — отрезала Рыжехвостка. — Если будет достойна.
Но в полумраке логова, в тени, наблюдала другая кошка.
Её звали Рябинка. Сестра Рыжехвостки. Та, что тоже носила в себе потомство от Звёздного Миража. Её живот округлялся, лапы становились тяжелее с каждым днём, а в сердце зрела не преданность, а страх. И — странная, тихая, зреющая сила.
В ту ночь она поняла: не даст своей крови вырасти в этом.
Она ждала, пока Рыжехвостка уснёт. Пока Королевы разойдутся по логову. Пока лагерь дышит глубоко и равномерно, как усыплённый зверь.
Потом тихо подошла. Взяла крошечную девочку за ш scruff — и, почти не дыша, выбралась из лагеря.
Она знала, где обходные тропы. Она слышала, где Пламень ставит охрану. Она шла через мокрую траву, через ночной туман, не оборачиваясь, будто если взглянет назад — Звёздный Мираж почувствует её взгляд.
Никто её не увидел.
Никто не заметил, как исчез один маленький писк в логове.
А утром Рыжехвостка проснулась, не досчитавшись одной из крох.
— Была ли она слабой? — спросила Королева.
— Значит, так и должно, — ответила Рыжехвостка. Её глаза не дрогнули. Она уже жила по правилам.
А где-то, далеко за лесом, в зарослях камыша, Рябинка прижалась к тёплому комочку и прошептала:
— Ты будешь жить. Не по чужим законам. Не по страху. А по своему сердцу.
И маленькая девочка впервые пискнула. Её звали Зола.
Лавровка исчезла тихо.
Однажды утром её просто не стало. Сначала говорили, что она ушла собирать травы. Потом — что Звёздный Мираж послал её в отдалённую чащу. А потом… перестали говорить вовсе.
Никто не спрашивал. Все понимали: вопросы могут стать опаснее ответов.
Её место занял Серолап. Скромный, тихий ученик Лавровки, который всегда слушал больше, чем говорил. Он знал корни. Знал травы. Знал, как перевязывать раны и как распознавать яд. Он был полезен.
И потому — выжил.
Со временем Звёздный Мираж даровал ему новое имя: Серокрыл.
— Ты будешь лечить тела, — сказал Мираж. — А души — не твоя забота.
Серокрыл кивнул. Но в его глазах промелькнула тень.
Он знал правду.
Он видел следы Лавровки у входа в логово Звёздного Миража. Слышал крик той ночью. А утром — чувствовал кровь под мхом, даже если её вылизывали до последней капли.
Он ничего не сказал.
Потому что в его лапах теперь была последняя защита племени от боли.
А потом — исчезла Рябинка.
Серокрыл заметил сразу: травы, что она обычно приносила, остались нетронутыми. Следы её лап вели к границе — и не возвращались.
Он смотрел на эти следы долго, молча. Потом вернулся в логово. Ни с кем не заговорил. Только записал на внутренней стенке в своей памяти: она ушла… и, возможно, спасла хоть кого-то.
Он не донёс. Не сообщил. Не подвёл.
Он надеялся, что она успела уйти далеко. Туда, где звёзды ещё могут говорить с котами. Где не нужно бояться собственных мыслей. Где котята могут смеяться — вслух.
А вечером он снова молча перевязывал лапу очередному воину и отвечал на сухие приказы Пламеня.
Но в своей голове, среди снов и трав, Серокрыл начал шептать — Звёздным предкам, которые больше не приходили:
— Я всё ещё помню вас. И я — не один.
Рябинка шла долго.
Сначала — на подлом дыхании, задыхаясь от страха, словно за каждым кустом могла вынырнуть лапа Пламеня или взгляд Звёздного Миража. Но чем дальше она уходила, тем тише становился лес. Листья больше не казались шепчущими доносчиками, ветви — когтями. А трава — ловушкой.
Зола спала у её груди, крошечная, теплая, с белым пятнышком, как точка света среди мрака прошлого.
Они ушли далеко. За реку, что раньше считалась границей. За старые заброшенные гнёзда Двуногих. За сухие деревья, стоящие мёртвой стеной, и дальше — в новое, чужое, но живое.
Рябинка стала одиночкой. Она больше не принадлежала ни племени, ни приказу, ни чужому имени.
И там, в новой низине у холма, под пышным кустом вереска, Рябинка родила двух новых котят.
Мальчик был пятнистый, похож на неё. Девочка — с пушистой серой шерсткой, похожая на отца… но в её глазах не было тьмы.
И Рябинка впервые за многие луны плакала — не от страха. А от радости.
Она прижала троих котят к себе: Золу, старшую, которая выжила назло всему. Пятнистого мальчика, которого назвала Мотылёк, и серую девочку — Ветеринка.
— Вы свободны, — шептала она им. — Вы — мои. Не его. Никогда его.
И ночь над ними была тиха, и звёзды — молчаливо добры.
Она знала: больше никогда не вернётся в тот лагерь. Ни как пленница. Ни как воительница. Ни как тень.
Прошлое осталось позади.
А её новая жизнь — начиналась прямо здесь. В шёпоте травы. В дыхании троих котят. В её собственной, наконец-то собственной, свободе.
Время шло.
Котята Рябинки росли под шелестом трав, под звуком свободного ветра, без голосов, приказывающих, как дышать. Зола стала юркой и внимательной — она слушала лес, как будто разговаривала с ним. Мотылёк был весёл, но осторожен. А Ветеринка — дикая и смелая, бегала дальше всех, мечтая однажды добраться до мест, где даже Рябинка не была.
Их мать смотрела на них с тихой гордостью. Она не учила их быть воинами. Она учила их быть живыми.
Но в лагере всё было иначе.
Котята Рыжехвостки, ставшие уже учениками, учились не только бою, но и покорности. Каждый шаг, каждое слово измерялось взглядом Пламеня, Таи — и, конечно, Звёздного Миража. Он уже почти не говорил громко. Ему хватало присутствия, чтобы вселить холод в самые сильные сердца.
Он был доволен. Его порядок укреплялся. Его кровь распространялась.
И однажды — на рассвете — в лагерь вошла новая кошка.
Одиночка. Худощавая, потрёпанная, с потрескавшимися подушечками лап. Она не знала, что переступила границу. Не знала, чья тень обитает в этом лесу.
Она хотела лишь укрыться от дождя.
Но Звёздный Мираж вышел к ней сам.
Он не зарычал. Не напал.
Он заговорил. Тихо. Медленно. Как яд.
— Ты пришла сама. Значит — была выбрана.
Она пыталась уйти. Но её уже окружили. Та же тишина, что ломала Камышинку когда-то, теперь сдавила и её.
На следующий рассвет она уже сидела в лагере, с поникшей головой. Умывала лапу, как будто ничего не случилось. Слушалась. Выполняла. Улыбалась, когда надо.
— Ещё одна кукла, — прошептала Пепельница, глядя на неё.
А Мираж проходил мимо и даже не оглянулся. Он знал — она тоже станет частью его порядка.
Тьма не всегда приходит со вспышкой. Иногда она — как ржавчина. Ползёт медленно. Но бесповоротно.
Она дрожала.
Стояла посреди лагеря, вымокшая до костей, с прилипшей шерстью, с глазами, в которых застыл ужас. Она пыталась говорить — но язык словно слипся. Имя застряло в горле.
— Как тебя зовут? — холодно спросил Звёздный Мираж.
Она отвела взгляд. Словно надеялась, что если промолчит — её отпустят. Что страх не даст ей формы.
Он подошёл ближе. Один шаг. Другой. Молчал. Все вокруг затаили дыхание.
— Имя, — прошипел он, наклонившись к самому уху.
И когда она вновь попыталась отвернуться — он ударил.
Лапой. Грубо. Силой. Так, чтобы она рухнула на землю перед всем лагерем.
Молчание расцвело, как разрыв.
— Тогда я дам тебе имя, — произнёс он громко. — Теперь ты — Рыжая Клякса.
Он оглядел лагерь.
— Запомните. У того, кто теряет голос — нет прошлого. Есть только я.
И никто не возразил. Никто не бросился к ней. Даже те, кто не смог сдержать дрожи в лапах.
Она не плакала. Только поднялась медленно, словно снова училась ходить. Как лоскут ткани, сорванный ветром, легла у края лагеря и замерла.
Позже Тая бросила ей мох. Пламеню даже не потребовалось приказывать.
А Звёздный Мираж ушёл в тень, будто ничего не случилось.
Но с той ночи Рыжая Клякса больше не пыталась произнести ни слова.
Искра смотрела на лагерь и чувствовала, как в груди разрастается беззвучный крик.
Все было не так. Всё было не тем. Не тем, что она когда-то мечтала построить. Ни один её сон не начинался с боли и унижения. Ни одно сердце не должно было жить, боясь вздоха.
Но теперь — она была связана. Не словами. Не узами. А самим Миражем.
Звёздный Мираж…
Он дал ей имя. Он сделал её «особенной». Он позволил родить. Он выбрал её.
И Искра должна была быть верной. Иначе — кем она станет? Что будет с её котятами?
Но иногда, по ночам, когда всё стихало, она слышала мысли громче голосов:
«Если бы я сказала „нет“… Если бы я ушла вместе с Рябинкой… Если бы…»
Но этих «если» было слишком много. А прошлого не вернёшь.
В ту ночь было особенно тихо. Луна казалась разрезанной. И вдруг из тени палатки появился Пламенный Шаг — сын Звёздного Миража. Его глаза были как сталь.
— Отец велел, — коротко бросил он, — приведи её.
Её — не нужно было спрашивать, кого.
Рыжая Клякса вошла, будто вся сквозь воду. Шерсть прилипшая, глаза — выцветшие. Она не сопротивлялась. Даже шаги её были бесшумны.
Перед входом в палатку предводителя она замерла.
Внутри горел тусклый огонь. И за ним — сидел Он. Тень, что правит всем. Тот, кто ломает без крика.
— Входи, — сказал Звёздный Мираж.
И она вошла.
А Искра стояла у палатки, сжав когти в землю, так, что чувствовала корни.
Она слышала, как Рыжая Клякса дышит — прерывисто, судорожно. Словно страх стал воздухом.
И в этот момент Искра поняла: она больше не знает, кто она. Мать? Тень? Свидетель?
«Я не могу остановить это. Я просто… смотрю.»
И снова — тишина.
...И снова — тишина.
Но Искра слышала.
Не звуки — а тени за ними. Слышала, как дыхание Рыжей Кляксы стало рваным. Как предводитель не кричал — и от этого было страшнее. Его голос всегда был ровным. Сухим. Как лезвие.
— Ты знаешь, зачем ты здесь, — прозвучало изнутри.
Клякса не ответила. Только тихо всхлипнула.
Больше звуков не было. Лишь потрескивание огня и шаги. Медленные. Тяжёлые. Безжалостные.
Искра закрыла глаза.
Она не видела. Но знала. С каждым движением пламени в палатке — всё внутри неё дрожало. Клякса была молчалива, как вода, что давно потеряла течение. Она уже не сопротивлялась. Она просто... позволяла быть.
Звёздный Мираж делал это снова и снова. Каждой, кого выбирал. Он не кричал. Он не ранил телом — но каждая душа трескалась, как хрупкий лёд под лапами.
Рыжая Клякса вышла спустя вечность.
Она не плакала.
Она даже не смотрела.
Просто прошла мимо Искры, будто её не существовало. Словно была пустой оболочкой. Сосудом.
Искра хотела окликнуть её. Сказать хоть что-то. Но слова застряли, как занозы.
«Я не могу спасти её. Не могу спасти себя. Не могу спасти никого.»
А внутри всё кричало.
Прошла луна.
Рыжая Клякса больше не спала на боку — её живот округлился, походка стала медленной, тяжелой. Она почти не говорила. Только смотрела — будто сквозь всех. Искра иногда приносила ей мох или кусочек еды, хоть и знала: на неё смотрят.
Звёздный Мираж видел всё.
Однажды, когда Искра помогла Кляксе прилечь на подстилку, он позвал её к себе.
— Ты забываешь, кто ты, — сказал он, не глядя. — И кем я сделал тебя.
Искра молчала. Внутри всё стянулось.
— Закон один для всех, — продолжил он. — И ты не выше других. Если ты сочувствуешь, ты забыла, почему я дал тебе силу.
Он подошёл ближе. Коснулся носом её шеи. Его голос был шёпотом, но холоднее ветра:
— Напомню тебе.
В ту ночь она снова стала сосудом.
Не по своей воле. Не из желания. А по праву, которое он сам себе назначил.
Когда всё закончилось, Искра лежала, не двигаясь. Шерсть спуталась. Мысли — как обрывки дыма. Её тело снова стало чужим. Словно она — просто оболочка, в которую кладут закон.
Одна для всех.
И Звёздный Мираж ушёл, будто ничего не случилось.
Искра смотрела на звёзды. Там, где были её предки.
— Вы видите это? — прошептала она. — Вам... всё равно?
Никто не ответил.
Прошло много лун.
Лагерь жил. Но не дышал. Кошки ходили тише, чем тени. Искра перестала считать дни. Лишь по взгляду Звёздного Миража знала — всё ещё живёт.
Котята Рыжей Кляксы родились в начале туманной луны. Их было трое. Один не открыл глаза. Один не дышал. Один — выжил.
Рыжая Клякса держала его у живота, не мигая, будто боялась — если отвернётся, он исчезнет. Искра смотрела на неё — и сердце сжималось, но лапы не двигались. Она уже не пыталась помогать. Не смела.
А потом пришёл её срок. Слишком рано.
Тело отказывалось держать внутри боль. Всё произошло внезапно — среди ночи, под дождём. Искра скулила сквозь сжатые зубы, стараясь не звать. Но он всё равно пришёл.
Звёздный Мираж сидел у входа, как тень, с которой нельзя спорить.
— Ты справишься, — сказал он. — Ты должна.
И она справилась. Ценой. Шрамом.
Котят было двое — оба с копчёной шерстью, как у него. С его глазами. Искра едва дышала, но всё равно смотрела — как он подходит, касается малышей носом.
— Это будет Твердыня. А это — Вестник, — произнёс он, не спросив.
Имя — как клеймо.
Он ушёл, не сказав ни слова ей. Ни слова о боли. Ни слова о том, что было не так.
А потом — двое его взрослых сыновей нашли себе половинок. Лагерь шептался, но не вслух. Звёздный Мираж одобрил пары. Коснулся лбом каждого — как благословением.
Закон продолжал жить.
А Искра смотрела на Твердыню и Вестника, и в ней жила только одна мысль:
Что я передам им? Что останется от меня, кроме страха?
Котёнок Рыжей Кляксы рос медленно. Он был тише ветра, тоньше травинки. Шерсть у него была блекло-рыжей, словно вымытая дождями. Он не играл, не лез к другим — только прижимался к боку матери, словно знал, что она — всё, что у него есть.
Но однажды Звёздный Мираж позвал их обоих.
Рыжая Клякса встала без звука. Лишь мельком глянула на Искру — и взгляд её был пуст. Не просил помощи. Не звал. Просто — был.
Они вошли в палатку Миража. Искра осталась снаружи — как всегда. Но в этот раз долго ждать не пришлось. Клякса вышла почти сразу.
Она не плакала.
Но котёнок, что был у неё — теперь звался иначе.
— Его зовут Пепельник, — сказал Мираж, громко, чтобы слышали все. — Он больше не сын Кляксы. Он сын закона. Один из будущих столпов.
Рыжая Клякса не спорила. Она лишь опустила голову, будто её спина навсегда согнулась под этим словом.
Пепельник… Когда-то она шептала ему другое имя. Не вслух. Но теперь оно стерлось. Как будто его никогда не было.
Искра смотрела на Пепельника, и сердце её стучало глухо: Если он не помнит, кем был — то кем он станет?
А где-то внутри родилось семечко — малое, чёрное, но живое:
Нельзя позволить, чтобы он стал, как Мираж.