Жертва собственных грёз

Pow.СССР

1944г.

– Немецкие войска отступают – Мужчина в деловитом костюме стоял напротив стола. Вид у него было крайне уставший, от чего на его лице появились раннее не видимые морщинки. Жаль, что с самого начала я не прислушался к Великобритании, он предупреждал меня с самого начала о подлости немца, но там скорее играла больше его личная неприязнь, которая, как мне казалось, была необоснованна.
  Мы собрались в стенах Думбартон-Оксе и провели здесь уже около трех часов. Атмосфера была крайне подавленная, хотя за последнее время
мы наконец добились успехов, но тяжелый период отразился на всех без исключения. Франция, что только недавно смог дать отпор Германии, хоть и с помощью других, выглядел болезненно и измучено.
   Окинув взглядом Британию, что явно ожидал моего ответа, я непринужденно ответил.

– Мои территории практически освобождены от нацистских войск, освободим так же  Францию, а дальше я знаю что делать – британец глубоко вздохнул, потирая переносицу.

– Франциск, как ты себя чувствуешь?– он перевел взгляд на Францию. Он явно исхудал, но выглядело это не как стройное тело, а последствие тяжелых принудительных голодовок. Все то время, что немцы властвовали на его землях, Франция находился в плену. За прошедшие годы его было не узнать.
  США, скрестив руки и закинув ногу на ногу, незаинтересованно наблюдал за союзниками. На нем так же красовалась военная форма, которую носили все практические не снимая. Не смотря на всю самоуверенность американца, на нем так де отразилась война, хоть и выглядел тот куда лучше остальных, по крайней мере пытался.

– Я не знаю сколько бы еще продержался. Каждый день мог быть последним – Франция нервно сглотнул, поперек горла вновь встал болезненный ком – я не знаю, как выбросить эти воспоминания, он убивал моих людей на моих глазах, а я не мог ничего с этим сделать – голос француза дрожал, в глазах щипало. Хоть сочувствие, отнюдь, было чуждо для меня, все же я не мог без горечи смотреть на Француза.

– Успокойся, теперь он тебе не угроза – британец положил свою руку поверх руки Франциска, но второй лишь сильнее вцепился в него.

– Ты не понимаешь. Он – монстр. Он обещал, что никогда не оставит меня в покое, он обещал, что выпустит мои кишки на глазах у всех! – истерика нарастала с каждым словом. Франция практически рыдал во весь голос – я знаю, что он бы так поступил. Господи, спасибо вам – он наклонился к столу, не опуская чужой руки, но Великобритания был не против, тот все понимал и успокаивающе гладил его по светлым длинным волосам. Франциск продолжал что-то рассказывать, судорожно глотая воздух, но я почему-то его не слышал, да и не хотел пытаться понять английскую речь через примесь французского диалекта. Безусловно, очень красивый язык, но если выбирать между иностранными, то меня больше всего тянулся к немецкому, как бы иронично это не звучало. Вот просто нравился язык, тянуло к этому. Отца, которому всегда больше по душе был французский, это очень не устраивало, но я всегда хотел противостоять и шел наперекор старику.
  Обычно, люди ностальгируют по детству, с горечью вспоминая былые дни, которые кажутся такими ясными и радостными. У меня такого никогда не было. Все, что я хотел бы помнить из детства – это собака по имени Люся, которую по итогу отравил какой-то человек со двора. 
  Не знаю почему я так ненавидел своего отца, но мне было тошно от всего, что было так или иначе с ним связано. Я ненавидел его высокомерие и отношение к людям низкого статуса, ненавидел его помешанность на боге и религии, и, думаю, у нас эта неприязнь была взаимна. Моя жизнь полностью изменилась, после знакомства с Владимиром, а жизнь Российской Империи оборвалась навсегда.

***

Pow.Рейх

   Глаза открывались с трудом. Ничего не было видно кроме собственных рук. Вокруг царила кромешная тьма. Совершенно непонятное место вызывало едкий ужас и страх. Что это? Не уж то так выглядит смерть?Под ногами точно есть крепкая опора, но непроглядная чернота окутывала все вокруг. Меня привлек тихий, совершенно неприметный женский голос. Обернувшись, я  увидел знакомую фигуру. Она стола недалеко, практически в пяти метрах. Лица было не разобрать, но длинные блондинистые волосы, светлая кожа, хрупкая фигура, все было так же.

– Агнет? – тихо вырвалось с моих уст. Я сделал неуверенный шаг вперед, но что-то не давало сдвинуться с места – Агнет – уже более отчетливо произнес я, пытаясь разглядеть ее, но это было бесполезно.

– Я была безмерно рада, когда узнала, что стану женой великого Рейха – она подошла немного ближе, в ее голосе не было никаких эмоций. В груди все перемешалось, небольшой тремор охватил тело. Хотелось вновь увидеть ее, посмотреть в молодые, полные жизни глаза и даже почувствовать запах. Хоть я и не признавал своей любви к ней на прямую, все же она являлась матерью моих детей, и я солгу, если скажу, что мне все равно.

– Агнет, что происходит – Воспоминания перемешались, я чувствовал себя потеряно и совершенно не понимал, что происходит. Ноги будто приклеились к поверхности. Только сейчас я заметил, что на мне нет привычного кителя и фуражки.

– Меня учили лишь о слепой любви и верности, я думала, что будет совсем иначе – шаг, еще и еще. Черты лица постепенно становились узнаваемыми – я никогда не получала любви и ласки, я просто хотела хоть немного понять это – между нами оставалось около трех метров. Девушка склонила голову, пряди волос сдувало на лицо, будто поднялся легкий ветер. Теперь можно было разглядеть мокрые дорожки на ее щеках, по которым скатывались соленые капли – я была глупа, да! Просто глупая девчонка!

– Агнет.. – я не знал, что сказать, в горле встал ком. С усилием я смог сделать шаг. Ветер поднимался сильнее, чуть ли не сдувая с ног. Отросшие волосы метались из стороны в сторону, но это не мешало продолжать идти.
Наконец приблизившись, положил руку на хрупкое плече, а другую на порозовевшую щеку. Не успев что-то сказать, я потерял дар речи.

– Я ненавижу каждую секунду проведенную после замужества – пара озлобленных, черных, как тьма глаз, смотрели на меня – это ты виноват в моей смерти – ее слезы почернели. Я отпрянул от мертвой жены. Руки тряслись, а зрачки сузились, с ужасом смотря на девушку.

Что-то схватило меня за плечо со спины. Резко обернувшись, я увидел кучерявого мужчину в шинели и шапке-ушанке. Один глаз у него был такой же черный, а на месте второго вовсе зияла визуродованная дыра.

– Александр – потрясено произнес я за столь долгое время такое знакомое и горькое имя. Союз просто стоял и смотрел на меня, грозно нависая, словно статуя. Трясущимися руками я прикоснулся к его лицу, именно возле ранения, что нанес своими руками. Сердце болезненно сжалось, дыхание сперло.
Союз приставил пистолет к моей груди и выстрелил. Больно не было.
Падая в темноту, я отчаянно пытался ухватится за что-то руками.

Паника охватила меня, когда я резко поднялся с кровати, держась за место, где был произведен выстрел. Грудь резко взымалась, дышать было болезненно тяжело. Спустя время, восстановив дыхание, я через силу поднялся с кровати. В горле неприятно саднило. Выпив воды из кувшина, вновь сел на кровать, все еще пребывая в прострации. Мне давно не снились сны, а уж тем более такие. Неприятная дрожь прошлась по всему телу. Взглянув на часы, я понял, что давно пора вставать, но сил совершенно не было, а неприятное послевкусие никак не проходило.

***

Как только нога пересекает порог кабинета, меня накрывает всё та же тяжёлая атмосфера. На глаза попались пара фотографий, запечатленные на различных слетах, а так же портреты важнейших личностей Германии, у каждого из которых на груди обязательно красовался железный крест. Но сидеть вечно на месте в затхлом кабинете, в котором спасать обстановку не удавалось даже несчастному папоротнику и уже наизусть выученным книгам, стоявшим на полках уже не один десяток лет. Казалось, сколько бы я  не пытался расчитывать действия русского, он всегда был на шаг впереди. Сколько писем о потерях приходит ежедневно, сколько неудавшихся миссий и планов пошли крахом, не только из-за скооперировавшихся противников и отсутствия союзников, но и из-за простых недочетов. Территории буквально были осаждены по всюду, а повстанцы и сопротивление действовали изнутри. Все, чего мы так пытались достигнуть, рушилось буквально на глазах. Разве есть еще хоть какая-то возможность все изменить?
Я прошел мимо стола, где все так же лежали стопкой какие-то бумаги, все еще не дочитанные с прошлого вечера. В принципе вся информация на листках была предсказуема. Снова потери, снова подсчет умерших, а так же средства и еда, необходимые различным городам. Задвинув массивные шторы, дабы не смотреть на печальную посеревшую улицу, я взял из шкафа давно примеченную бутылку красного вина. В последний год я совсем не появлялся на улицах, да и не стоит, как убедил меня верховный, а я просто молча согласился, что еще делать.
Красная жидкость завораживающе наполняла удлиненный бокал. Хоть раньше я и не был любителем выпить, со временем бокал красного с утра становился привычным делом, без которого головная боль могла сопровождать весь день. Все горести, невзгоды, и мучащие воспоминания больше не беспокоили, когда терпкий сладкий алкоголь понемногу начинал ударять в голову. Я блаженно откинулся на стуле, разглядывая посеревшую краску на потолке.
В дверь кто-то постучал. Огорченный выдох вырвался с уст, уставшим голосом я разрешил войти. На пороге кабинета оказалась обычная женщина, одетая в костюм служанки. Ее волосы уже тронула седина, но как работница та была лучше многих в доме и работала тут, кстати, не один десяток.

— Сэр, дети очень просились к вам — две пары заинтересованный глаз появились за спиной женщины — надеюсь, мы вас не потревожили — осторожно бросив взгляд на бутылку, женщина сложила руки, ожидая следующие указания.

— Спасибо, Грейс — на лице сразу же расплылась теплая отцовская улыбка. Ничто не приносит столько удовольствия, как обычные посиделки и игры с сыновьями. В такие моменты, я стараюсь выжать максимум из этих мгновений, потому что в глубине души понимаю, что у меня осталось не так много времени и от этого становилось лишь еще грустнее — ну как же вы можете мне помешать! — я опустился на колено и развел руки в сторону, таким образом приглашая к себе детей. Уже довольно подросшие сыновья радостно подбежали, цепляясь за китель своими маленькими ручками. Взяв обоих под колени, я поднял мальчиков, стараясь не показывать, что сил на это скоро не хватит. Насколько бы я не хотел казаться сильным, но пятилетних детей стало поднимать куда тяжелее, а то и понятно, ведь они сильно выросли за это время. Единственное о чем я жалел, так это о том, что мало поднимал их на руки в детстве. 
  Служанка стояла в сторонке и умилялась сей картине. Если не вдаваться в подробности, то, вероятно, выглядит как вполне обычная семья.

— Ох, совсем забыла. Фюрер просил вас подойти к нему в кабинет перед выездом — сипло выдавила женщина. Я знал, что Адольф хотел уехать на время из Берлина загород в специально обустроенный дом. Из-за многочисленных покушений его жизнь была в опасности, поэтому все решили принять такое решение, дабы переждать волну нападений. Впрочем, это весьма разумное решение, вот только отчего от этой мысли становилось дурно. Я не понимаю, что именно так заставляло зависеть от этого, казалось, обычного человека, но без него мне словно обрезали крылья.

— Хорошо, спасибо. Можешь идти — женщина кротко поклонилась и покинула комнату. Я сел на кресло, усаживая близнецов на колени. Белые макушки с интересом разглядывали содержимое на столе. В роду у всех были светлые волосы, но у мальчишек они были будто пепельные, а глаза ясно-голубые. Совершенные ангелы, только нимбов не хватало. Абсолютно все относились к будущим наследникам хорошо и лелеяли детей, приносили им различные подарки и просто нянчились. Я, конечно, рад, что дети растут в позитивной обстановке, хоть им и запрещали выходить из здания и всегда держат на контроле, в любом случае все пытались ограничить их от происходящего хаоса в стране. Я помню свое детство, помню свое одиночество, поэтому стараюсь оберегать их любовью, по крайней мере пытался.
 
— Папа, что это ? — указывая пальцем на бутылку, спросил Гельман. Я неловко посмотрел на стоящую с краю бутылку и полупустой бокал.

— Это алкоголь, сынок, вам пока рано его пробовать — я потрепал его по голове, пока второй изучал содержимое стола. Хоть мальчики и росли в одинаковых условиях, все таки их характеры уже были довольно разные. Гельман был более смиренным и послушным, а Герман вел себя намного активнее и громче. Близнецы всячески дополняли друг друга, а самое главное, были очень привязаны.
Я взял ненужный черновик со стола и начал складывать из нее самолетик, пока дети с интересом наблюдали за процессом. Помню, как несколько лет назад во время одного собрания в его плечо прилетел бумажный самолет. В тот момент я, конечно же, показательно закатил глаза и как ни в чем не бывало продолжил рассказывать материал, пока Ганновер посмеивался с этого вместе с Бременом, но после окончания я сам подошел к городам, чтобы они научили этому.
  Я передал готовый самолетик Гельману и принялся делать второй. Гельман крутил в руках бумажку, смотря на нее как на седьмое чудо света.

— О, я знаю, это ведь Messershmitt Bf 109!! Да, папа? — воскликнул Герман. Я с удивлением посмотрел на него. Точно не такой реакции я ожидал от сей игрушки.

— Герман, откуда ты знаешь название этого истребителя? — пытаясь сохранить ровный тон, спросил я, перестав складывать лист, внимательно ожидая ответ сына. Почему то обычное названия самолета из его уст, было чем то пугающим для меня.

— Я слышал, как дядя Гиммлер рассказывал об этом. Ты же убиваешь на таких русских свиней, отец — Герман все так же улыбался, будто гордясь каждым произнесенным словом. Гельман опустил глаза в пол, улыбка сползала с его лица, но я пытался держать улыбку, несмотря на то, что хотелось провалится под землю, осознавая, что об этом говорит именно Герман. Хотя вероятно яблоко от яблони не далеко падает? И что в этом странного, если буквально все спокойно об этом говорят, но я почему то хотел иного для своих детей. Я сам не понимал из-за чего во мне проснулась такая опека, но вероятно, в глубине души я надеялся, что они никогда не узнают о тех вещах, что я творю. Почему совесть вдруг проснулась во мне? Мои руки по локоть в крови, но это ничего не значит, потому что те, кому она принадлежит, изначально не заслуживали жизни.
  Я взглотнул. Как ответить? Что сказать? Оправдаться или рассказать правду? Но что же есть правда на самом деле. Что правда для меня, если я уже сам без понятия, мои ли это мысли.

— Сынок.. — я замялся — все не совсем так. Лучше не заполняй этим свою голову.. пока что.

***

1945г.


   Дождливое апрельское утро началось с очередных разочарований. Теперь и Вена была схвачена советскими войсками, а значит они близко, они окружили и отступать уже некуда. Австрия, что была последней надеждой, тоже пала. Так не хочется признаваться самому себе, что я просчитался. Я не знаю что делать, сил нет, ни средств, ни надежды. И душа стекленеет и пустеет с каждым днем. Приходило тошнотворное осознание своих действий и последствий. Боль и кошмары мучают мою больную голову, и не было сил, чтобы взглянуть на себя в зеркале без отвращения.

— Прости, но я снова уеду, на этот раз мне придется оставить тебя до самого конца — я отпрянул от Канцлера.

— Как это? А что мне ты прикажешь делать?! Ты.. ты, блять, просто решил свалить, оставив меня со всем этим дерьмом —  злость, только злость наполняет меня, смотря на гадкую рожу когда-то родного человека. У него хотя бы есть выбор, в отличии от меня. Хотя я в любом случае обязан нести на себе это бремя. По другому никак, ибо я страна, только вот уже проигравшая. Обезумевший своей былой силой, нещадно убивая беззащитных людей и детей, я не могу и расчитывать на милосердие, а уж тем более от человека, которого обманул. Но мне не стыдно. Я бы мог сбежать, мог бы оставить все, но я не могу, ибо привязан к своим землям. Вождь не может падать на столько низко, чтобы оставить своих людей под гнетом врагов. И хоть наши идеалы и были специфическими, но до последнего своего вздоха я буду им следовать, не смотря на стыд и на разочарование в самом себе.

— Хей, разве я когда-то бросал тебя?! Не смей бросаться на меня с такими заявлениями. Да если бы не я, то ты бы просто сдался или тебя сожрали бы псины покрупнее! — правда есть правда, и от нее не убежать. Наверное у меня не было шанса с самого начала, но мог ли я избежать таких жертв, если бы никогда не пошел за этим человеком? Он ведь смертный, просто пораженец инцеста дяди и родной племянницы, которому посчастливилось достигнуть власти и даже больше. Просто так вышло, что именно тогда я, одинокий, глупый и потерянный, так нуждался в более сильном человеке. И его до сих пор кажутся мне самыми лучшими, ибо я ненавижу отродья мира сего, они просто грязь под ногами, лицемерные и лживые твари. Они заслужили смерти и я добьюсь этого даже когда попаду в ад – слушай, у меня есть план. Если ты все сделаешь правильно, то возможно не все потеряно – Адольф подошел ближе и положил свою грубую руку на мою щеку, но теплота его кожи успокаивала меня. На его лице была легкая ухмылка, которая, почему-то, внушала доверия. Даже надменный взгляд не казался мне чем то высокомерным или недоброжелательным. Единственное, что мне осталось, вновь довериться, вновь позволить управлять собой, потому что он единственный, кому я хочу слепо верить.

***

  Pow.СССР

  Рассвет не заставил себя долго ждать, а с ним и новые взрывы. Уснуть так и не получилось, я просто не смог сомкнуть глаза. Минуты этой ночью тянулись долго, даже слишком. Казалось, я ждал этого дня всю жизнь. В горле сухо, но ненадолго забыть о жажде помогает небольшой пузырек со спиртным. Запах дыма и пепла засел в легких настолько глубоко, что как бы я не вздыхал, грудь кажется чертовски тяжелой, а каждый вдох сопровождается болью в ребрах и хрипе. Возможно курение так же поспособствовало этому, ибо за последние два года каждый день сопровождался пятью выкуренными сигарами.
  Не сказать, что добраться до Берлина было проблематично, все же трусливые немцы пытались отбиваться, но они слишком слабы, чтобы продолжать сопротивляться, а мы лишь сильнее с каждым шагом. До Рейхстага осталось чертовски мало, но я с нетерпением жду момента, когда наконец смогу увидеть разбитое лицо нацисткой псины.

Мои люди наконец выдыхают спокойно. Они торопятся, но ждут, пропускают меня вперед к тяжелый железным дверцам, за которыми стоят пару солдат, которые при виде армии переглянулись и положили оружие на землю, пока красноармейцы окружили их. Я иду вглубь убежища, почему то до сих пор в моей памяти прекрасно сохранилось местоположение кабинета Рейха. Я уверен, что он будет ждать меня там, потому что деваться ему уже не куда.
Осталось пройти немного, но неожиданно из-за угла появился еще один знакомый ариец. Достаточно молодо выглядит, даже статно, но он в осаде, а значит тоже держится из последних сил, даже не скажешь, что он намного старше всех в этом доме. Перед глазами дуло пистолета. Глупо, очень глупо.

– В этом нет смысла, Берлин. Ты ведь и сам понимаешь – Его рука дрогнула, уверенность на секунду покинула его. Солдаты уже хотели подойти и убрать надоедливого немца, но я остановил их – все кончено, мне просто нужна его капитуляция, а остальное решит суд. Я не буду убивать его – ложь, но зато правдоподобно. Возможно мне и не нужна его смерть, но до суда я найду время как следует побеседовать с бывшим другом. Берлин вздохнул и отошёл к стене, смотря в пол. Даже жаль этого парня, за пол века потерять двоих правителей и пережить два поражения. Странам тяжело, но еще тяжелее столицам.

До комнаты я дошел один. Когда рука упала на ручку двери, что-то во мне похолодело. Сердце стучит все быстрее. Ну же, СССР, почему ты так медлишь. Дверь отварилась.
Немец стоял возле большого окна спиной к двери. Нахмурившись, я сделал шаг ближе.

– Все кончено – голос будто был не свой, кажется, мне все таки удалось прокурить свои легкие. Как никогда я был уверен в себе, все мышцы напряжены, но в то же время я чувствовал дикое спокойствие. И вправду, это конец, все закончилось.
  Медленно немец повернулся ко мне. Давно я не смотрел в его надменное лицо, которое не менялось даже с синяками под глазами и впалыми щеками. Светлые волосы потускнели, а кожа посерела. Этот болезненный вид совершенно не шел статному арийцу, но признаюсь, видеть его таким жалким было приятно, будто забитое в угол животное.
  Не сразу мой взгляд опустился ниже, только после знакомого щелчка я увидел револьвер в руках нациста. Кровь застыла в жилах, я резко вынул из внутреннего кармана пистолет, но Рейха это, кажется, позабавило. Он приставил оружие к виску. Рефлекс сработал быстрее выстрела, и за долю секунды я оказался возле Третьего, выбивая из его рук револьвер. Мимо уха пролетела пуля и попала куда-то в потолок. Рука прижимала худое горло со спины, не давая противнику возможности сопротивляться – Идиот – прошипел я на русском – где Гитлер, где этот ублюдок? – со стороны немца доносились только кряхтения и бесполезные попытки вырваться. 

– Он мертв – сквозь зубы прорычал ариец. На секунду я замер. Гнев вновь взял контроль, и схватив Рейха за шкирку, словно тряпичную куклу, с глухим стуком припечатал того к стене.

– Ты думаешь я тут шутки шучу?! – мощная рука ухватилась за лицо нациста, кажется, если надавить еще чуть-чуть, то его челюсть вовсе сломается, но успеть причинить ему боль я еще успею.

– Это не шутка, он умер. Он убил себя семь дней назад –  от услышанного я немного ослабил пыл, но сомнения преодолевали меня. Больше ни одному слову от предателя я не поверю.

– Тогда где тело ? – тихий стон боли сорвался с губ Третьего. Я отпустил бледное лицо.

– Его сожгли, прах уже рассыпали – Рейх усмехнулся смотря на меня. Ничего, скоро я сотру с твоей физиономии эту ухмылку.
  Из кармана своей поношенной шинели я достал немного помятый листок.

– И ты решил повторить за ним? Пойти прямиком в ад за своим хозяином? – Я вновь потянул нациста к столу за ворот кителя – ничего, ты тоже умрешь, я тебе это обещаю – невольно проронил смешок, протягивая блондину ручку. Его выражение лица не описать ни с чем. Смесь ненависти, горечи и даже.. сожаления? Интересно.
  Рейх взял ручку, перебирая ее в руках и смотря на документ, где должна была стоять его подпись о капитуляции. Конечно же ему придется подписать еще кучу документов, но после этого он официально становится проигравшим, а часть его территорий становится моей, а значит и он сам.
   Глубокий вздох и дрожащая рука сделала пару чирков на листе, там же стояла и моя подпись.

Наконец можно вздохнуть спокойно.