Бездушный Принц

Аида

Кэллам просыпается рано, тихонько проскальзывает в душ и закрывает дверь в ванную, чтобы не разбудить меня шумом льющейся воды.
Когда я, наконец, окончательно просыпаюсь, то понимаю, что он уже давно ушел, вероятно, на какую-то встречу. В воздухе до сих пор стоит запах его шампуня и крема после бритья. Этот аромат все больше начинает казаться мне сексуальным.
Я наслаждаюсь воспоминаниями о вчерашнем оргазме.
Ни за что бы не подумала, что Кэллам Гриффин способен быть таким страстным, таким чувственным. Честно говоря, это лучший секс в моей жизни, с худшим для меня человеком. Вот такой парадокс. Я даже начинаю испытывать к Кэлламу симпатию, хотя это вообще не входило в мои планы.
Голова идет кругом. Какого черта творится? У меня начинается стокгольмский синдром из-за того, что я так долго якшаюсь с Гриффинами?
К счастью, сегодня я собираюсь домой, так что могу немного прийти в себя.
Жаль, повод не слишком радостный – годовщина смерти моей матери. Этот день я всегда провожу с отцом и братьями.
С нетерпением жду нашей встречи. Не была дома с самой свадьбы. Интересно, будет ли все ощущаться как-то иначе, раз теперь я живу в другом месте?
Особняк Гриффинов ни хрена не кажется домом. Кое-что мне в нем нравится – особенно кинотеатр и бассейн. Остальное же такое раздражающе чистое, словно в любой момент туда может нагрянуть фотограф из модного журнала. Большинство диванов, похоже, и вовсе не предназначены для сидения – они завалены мягкими подушками и напрочь лишены таких уютных аксессуаров, как книги или пледы.

Плюс огромное количество обслуги. Уборщицы, повара, ассистенты, водители, охранники… трудно расслабиться, когда знаешь, что в любой момент в комнату может неожиданно кто-то войти. Завидев твое присутствие, они, конечно, тут же вежливо удалятся, напомнив этим, однако, что ты не одинок и каким-то неловким образом выше их по статусу.
Я пытаюсь разговаривать с «помощниками», особенно с Мартой, раз уж вижу ее чаще всего. Она мать семилетней дочки, поклонница реггетона и Микеланджело макияжа. Марта кажется классной,словно мы могли бы подружиться. Вот только она должна с ног до головы обслуживать меня, словно я Гриффин.
Забавно, ведь Галло тоже совсем не бедные. Но в богатстве, как и во всем, есть свои уровни.
В общем, было бы славно хотя бы на денек вернуться к реальности.
Для поездки Несса великодушно одолжила мне свой джип. У меня машины нет. Дома у papa всегда полно разных тачек в гараже, которые я могла брать, когда вздумается, если только Неро не доставал из них мотор для каких-то своих безумных целей. Пожалуй, теперь я могла бы обзавестись собственной. Вот только меня коробит мысль, что придется просить у Гриффинов парковочное место.
Я направляюсь в Олд-Таун, и кажется, будто с моего последнего визита прошли месяцы, а не недели.
Ехать по этим знакомым улицам – словно приходить в себя. Я вижу знакомые магазины и пекарни и думаю, как же странно, что мы с Кэлламом жили всего в паре милей друг от друга, но в совершенно разных мирах.

На протяжении многих лет самые разные люди населяли Олд-Таун. Когда-то здесь были немецкие фермы и район называли «Капустной грядкой», затем сюда приехали пуэрториканцы и художники разных мастей. И, конечно, итальянцы.
Мой дедушка купил наш дом в 50-х. Этот величественный старый викторианский особняк буквально «старый». Это четырехэтажное здание, напоминающее своей мрачностью и остроконечными выступами дом с привидениями. Он спрятан в тени дубов и окружен садом, который, в свою очередь, обнесен стеной.
Мой отец прорыл подземный гараж для бесконечных проектов Неро, поэтому я спускаюсь ниже уровня земли, чтобы припарковаться, а затем поднимаюсь по лестнице на кухню. Там я бросаюсь обнимать Грету, чем немало ее шокирую.

– Minchia! – кричит она, разворачиваясь с ложкой в руке и обрызгивая меня томатным соусом. – Аида! Почему ты не сказала, что приезжаешь? Я бы что-нибудь приготовила!
– Ты и так готовишь, – отмечаю я.
– Я приготовила бы что-то получше.
– Я люблю все что, что ты готовишь, – отвечаю я, пытаясь выхватить ложку, чтобы попробовать соус.
Вместо этого Грета шлепает меня ею по костяшкам пальцев:– Нет! Оно еще не готово!
Я обхватываю ее за полную талию и обнимаю снова, сжимая со всей силы и пытаясь оторвать от земли.
– Smettila! – ворчит Грета. – Прекрати, пока не сломала себе спину. Или мне!
Я довольствуюсь тем, что целую ее в щеку.
– Я скучаю. Повар Гриффинов готовит дерьмовейшую еду в мире.
– При всем их богатстве они не могут нанять себе достойного повара? – удивляется Грета.
– Это сплошная полезная еда. Ненавижу.
Грету передергивает, словно я сообщила, что нам подают крыс.
– Нет ничего полезнее оливкового масла и красного вина. Питайся как итальянец и будешь жить вечно. Нет ничего хорошего в излишней худобе.
Я сдерживаю смех. Грете вряд ли доводилось бывать 50-фунтовой[37] худышкой, да и я не совсем жердь, так что исходить из своего опыта в этом вопросе мы не можем. Но это и впрямь выглядит довольно жалко.
– Где papa? – спрашиваю я.
– В комнате твоей матери.
Она имеет в виду музыкальную комнату. До встречи с моим отцом мать училась на классическую пианистку. Ее рояль до сих пор стоит в самой солнечной комнате на самом верхнем этаже вместе со всеми ее нотами и книгами по композиции.

В поисках papa я поднимаюсь на два лестничных пролета. Лестница узкая и скрипучая, ее ширины едва хватает, чтобы Данте мог подняться, не задевая плечами стены.
Papa сидит на банкетке и смотрит на клавиши. Он настраивает и осматривает рояль каждый год, хотя mama единственная играла на нем.
Я помню, как она сидела на этом самом месте. Я поражалась тому, как быстро летали ее руки над клавишами, хотя она была крошечной и ее ладони были не больше моих.
У меня мало других воспоминаний о матери. Я завидую братьям, которые знали ее гораздо дольше моего. Мне было всего шесть, когда mama умерла.
Она думала, что подхватила вирус, и закрылась в спальне, боясь нас заразить. К тому времени, как отец осознал, что мать серьезно больна, было уже поздно. Спустя всего два дня болезни она умерла от менингита.
Мой отец считал себя виноватым. И до сих пор считает.
Живя в криминальном мире, ты осознаешь, что в любой момент можешь потерять члена семьи. Галло потеряли более чем достаточно. Но ты не ожидаешь, что жизнь молодой и здоровой женщины может забрать какая-то внезапная болезнь.
Papa был безутешен. Он любил мою мать всем сердцем.
Он увидел ее выступление в театре «Ривьера». Неделями задаривал ее цветами, духами и украшениями, прежде чем она согласилась встретиться. Papa был на двенадцать лет старше и уже оброс дурной славой.

Он ухаживал за ней еще два года, прежде чем mama согласилась выйти за него замуж.
Не знаю, что она думала о его работе или его семье. Но, во всяком случае, она обожала его детей. Всегда говорила о своих трех красавчиках-сыновьях и обо мне, своем последнем маленьком сюрпризе.
У Данте ее концентрация. У Неро ее талант. У Себастьяна ее доброта. Я не знаю, что у меня – наверное, ее глаза.
Еще я немного умею играть на пианино. Но совсем не так искусно.
Я вижу, как papa склонил свои широкие плечи над клавишами. Пальцем, слишком большим для одной клавиши, он нажимает ноту до третьей октавы. Его массивная голова почти утоплена в плечи. В темных кудрявых волосах виднеются седые пряди. Брови широкие и черные, как и его усы. А вот борода совершенно седая.
– Садись, поиграй со мной, Аида, – не оборачиваясь произносит он.
Мимо него невозможно пройти незамеченной. И не только в нашем доме со скрипучей лестницей.
Я сажусь рядом с ним на банкетку – papa подвигается, освобождая мне место.

– Сыграй песню своей матери, – просит он.
Я ставлю пальцы на клавиши. Каждый раз мне кажется, что я забыла ее, – я бы не смогла сказать, как начинается мелодия или хотя бы ее напеть. Но тело помнит лучше, чем мозг.
Она играла ее снова и снова. Эта мелодия не была ни особо сложной, ни особо красивой. Просто той, что застряла у нее в голове.
Gnossienne No. 1 Эрика Сати. Странная и навязчивая композиция.
Она начинается ритмично, таинственно. Словно вопрос. Затем, кажется, следует ответ, сердитый, драматичный. И снова все повторяется, хотя и не совсем так же.
Здесь нет размеров или тактовых делений. Играй, как нравится. Mama могла играть ее быстрее или медленнее, жестче или мягче, в зависимости от настроения. После второго проигрыша мелодия превращается в своего рода интерлюдию, самый меланхоличный фрагмент из всех. Затем она снова возвращается к началу.

– Что это значит? – спрашивала я mama, когда была маленькой. – Что такое gnossienne?
– Никто не знает, – отвечала она. – Это изобретение Сати.
Я играю ее для papa.
Он закрывает глаза и, я знаю, представляет ее руки на клавишах, двигающиеся куда более чувственно, чем мои.
Я вижу стройную фигуру матери, раскачивающуюся в такт музыке, ее серые глаза закрыты. Чувствую запах свежей сирени, которую она держала в вазе у окна.
Когда я открываю глаза, то комната кажется темнее, чем при матери. Дубы разрослись, стали выше и толще, закрыв свет в окне. На окне больше нет ни вазы, ни цветов.
В дверном проеме стоит Неро – высокий, стройный, его темные волосы спадают на один глаз. Прекрасный и жестокий, словно ангел мщения.
– Это ты должен играть, – говорю я ему. – У тебя получается лучше.
Он коротко качает головой и спускается вниз по лестнице. Я удивлена, что он вообще поднимался. Он не любит предаваться воспоминаниям. Или проявлять эмоций. Или отмечать годовщины.
Papa смотрит на кольцо на моем левом пальце. Оно утяжеляет мою руку и затрудняет игру.
– Они хорошо относятся к тебе, Аида?
Я колеблюсь, думая о том, как Кэллам украл мою одежду прошлой ночью, как он набросился на меня в машине и срезал с меня платье. Как я смаковала его поцелуй. Как мое тело отвечало на его ласки.
– Ты знаешь, что я могу за себя постоять, papa, – отвечаю я наконец.
Он кивает.

– Знаю.
– Тимон Заяц явился вчера на вечер сбора средств Кэллама, – рассказываю я.
Папа резко втягивает воздух. Будь мы на улице, он бы сплюнул на землю.
– Мясник, – говорит papa. – Чего он хотел?
– Сказал, что хочет заполучить собственность «Транзит Авторити», которая скоро пойдет с молотка. Но не думаю, что дело действительно было в этом, – скорее, он проверял Кэллама. А может, и меня тоже. Хотел посмотреть, как мы отреагируем на его требование.
– И что ответил Кэллам?– Сказал ему отвалить.
– Как Заяц это воспринял?
– Он ушел.
Мой отец хмурится.
– Будь начеку, Аида. Тимон это так не оставит.
– Я знаю. Не волнуйся – у Гриффинов повсюду охрана.
Он кивает, но, кажется, эта информация его не удовлетворила.
Из кухни доносится шум. Звукоизоляция в доме никудышная – звуки слышны отовсюду.
Следом раздается рокочущий голос Данте и смех, похожий на смех Себастиана.
– Твои братья дома, – замечает papa.
– Пойдем. – Я кладу руку ему на плечо, вставая с банкетки.
– Я спущусь через минуту.
Я направляюсь вниз. Действительно, все три моих брата столпились на маленькой кухне вместе с Гретой. Данте пытается убрать осколки разбитых тарелок, которые костылем сбил на пол Себастиан. Его колено все еще одето в какой-то высокотехнологичный бандаж, который должен был помочь, но вместо этого превратил Себа в еще большую ходячую катастрофу, чем обычно.

Ну, он хотя бы ходит. Почти.
– Привет, недотепа, – говорю я, обнимая младшего из братьев.– Это ты играла? – спрашивает Себастиан, обнимая меня в ответ.
– Ага.
– Звучало прямо как у нее.
– Вовсе нет, – качаю я головой.
– Совершенно точно нет, – соглашается Данте.
– Дай-ка мне метлу, – распоряжается Грета. – Ты только развел еще больший беспорядок.
Пока она отвернулась, Неро утащил одну из апельсиновых булочек и сунул целиком в рот.
Почувствовав неладное, Грета резко оборачивается и пристально смотрит на него. Неро пытается сохранять невозмутимое выражение лица, несмотря на то, что его щеки раздуты, как у бурундука.
– Это на обед! – кричит Грета.
– Щещас офед, – отвечает Неро с набитыми щеками.
– Еще нет! Дождитесь отца.
Неро с трудом проглатывает булочку.
– Он не будет есть. Ты знаешь, каким он бывает в этот день.
– Ну так не усугубляй! – говорит Грета. – А ты, – она показывает пальцем на Себастиана, – убирайся отсюда, пока не разбил что-то ценное.
– Ладно, ладно, – Себастиан подхватывает костыли под мышки и ковыляет в гостиную, едва не задев чайник Греты и опрокинув метлу.Неро аккуратно ловит ее за ручку правой рукой, а левой хватает еще одну булочку. Он передает метлу Грете, пряча сдобу за спиной.
– Вот, Грета, – говорит он. – Ты же знаешь, я всегда готов помочь.

– Твоя помощь меня до ручки доведет, чертенок.
– Смотря где она находится.
Грета пытается отхлестать его кухонным полотенцем, и Неро выбегает из кухни, чуть не сбив на ходу Себастиана.
Данте следует за ним куда более неторопливо. Я ухожу последней, заглядевшись на свежеиспеченные апельсиновые булочки, но не рискнув навлечь на себя гнев Греты.
Все же нам удается соблазнить papa партией в маджонг и бутылкой вина, которую принес Данте. Мы по очереди играем друг против друга, и Неро в конечном итоге выходит победителем, впрочем, не без обвинений в жульничестве и требований пересчитать все фигуры на случай, если некоторые из них были «потеряны» в ходе игры.
Когда обед готов, мы буквально вынуждаем Грету сесть с нами за стол, вместо того чтобы продолжать хлопотать. Неро убеждает ее выпить бокальчик вина, а потом еще несколько, после чего Грета пускается в истории о знаменитом писателе, с которыми она была знакома и с которым, возможно, спала «разок-другой», пока он не написал с нее персонажа, глубоко ее оскорбившего.

– Это был Курт Воннегут? – спрашивает Себастиан.
– Нет. – Грета качает головой. – И я не скажу вам его имя – какое-то время он был женат.
– Это был Стейнбек? – лукаво ухмыляясь, спрашивает Данте.
– Нет! Сколько, по-твоему, мне лет? – возмущенно отвечает Грета.
– Майя Энджелоу? – с невинным видом спрашиваю я.
– Нет! Прекратите гадать, бесстыжие вы чудовища!
– Какое же это бесстыдство, – говорит Данте. – Они все очень уважаемые писатели. Вот если бы мы назвали Дэна Брауна…
Для Греты, обожающей «Код да Винчи», это было слишком.
– Хватит! – говорит она, угрожающе поднимаясь с кресла. – Я выкидываю ваш десерт в мусорку.
Неро подает мне отчаянные сигналы, чтобы я бросилась спасать семифреддо из морозилки, прежде чем Грета исполнила свою месть.
Так что день проходит довольно радостно, учитывая обстоятельства. Единственный, кто не столь весел, как обычно, это Себастиан. Он пытается улыбаться и принимать участие в играх и беседах, но я вижу, что недели покоя и потеря самого любимого занятия сказываются на нем не лучшим образом. Он кажется худым и изможденным. Его лицо бледное, словно он не высыпается.
Я знаю, ему не нужны мои очередные извинения.

Но наблюдать за тем, как он пытается передвигаться по узким коридорам и многочисленным лестницам дома на этих чертовых костылях, убийственно для меня.
Даже несмотря на это невеселое напоминание, первая половина дня подходит к концу слишком быстро. Как только мы поели и прибрали со стола, Данте и Неро приходит пора возвращаться на стройку башни на Оук-стрит, а Себастиану – на занятия по биологии.
Я могла бы остаться с papa, но знаю, что он закончит бутылку вина за просмотром старых фотоальбомов. У меня не хватит на это духу. На всех этих фото papa, mama и мои братья путешествуют по Сицилии, Риму, Парижу и Барселоне, когда я даже еще не родилась или, в лучшем случае, сижу в коляске. Это напоминает мне о том, чего я была лишена.
Так что я целую отца и предлагаю Грете помочь с посудой, зная, что она не позволит мне, а затем возвращаюсь в гараж, чтобы вновь сесть за руль джипа Нессы.
Я возвращаюсь в особняк Гриффинов в три часа дня.

Дома еще не должно быть никого, кроме персонала. Когда Имоджен не занимается семейным бизнесом, она фокусирует внимание на десятках благотворительных фондов и организаций или же отправляется на встречи с богатыми и влиятельными женами высокопоставленных граждан Чикаго. Фергус, Кэллам и Риона работают допоздна, а Несса занимается почти каждый день – либо в Лойоле, либо в школе балета «Лэйк-Сити».
Однако когда я прохожу на кухню через заднюю дверь, я слышу два мужских голоса.
Кэллам и его телохранитель сидят на барных стульях в рубашках, куртки наброшены на спинки.
Не знаю, о чем они говорят, но при виде этой скотины, которую, как я теперь знаю, зовут Джексон Хауэлл Дюпон, я преисполняюсь яростью. Кэллам познакомился с ним во время учебы в академии «Лэйксайд». Джек один из многочисленных отпрысков семьи Дюпон, которая сколотила свой первый капитал на производстве пороха, а затем изобрела нейлон, кевлар и тефлон.
К несчастью для малыша Джеки, Дюпоны преуспели и в производстве потомства, так что теперь их примерно четыре тысячи. Той ветви, из которой происходит Джек, едва хватило денег, чтобы оплатить его обучение в модном частном колледже без привлечения трастового фонда, и теперь бедняге Джеку приходится возить Кэллама повсюду, выполнять его поручения, прикрывать его спину и время от времени ломать за него коленные чашечки. Например, моему брату.
У меня перед глазами до сих пор стоит невеселая улыбка Себастиана и синяки у него под глазами. Мне хочется схватить первую попавшуюся струну и обернуть ее вокруг горла Дюпона. Кэллам дальновидно держит его на заднем плане, подальше от дома Гриффинов и моих глаз. Но, похоже, муж не ожидал, что я вернусь домой так рано.

– Какого хрена он тут делает? – рычу я.
Кэллам и Джек встали, пораженные моим внезапным появлением.
– Ладно тебе, Аида, – говорит Кэллам, предупреждающе поднимая руки. – Это все уже быльем поросло.
– Вот как? – ощериваюсь я. – Себастиан до сих пор ковыляет на костылях, а этот отмороженный, похоже, так и числится у тебя на жалованье.
Джек закатывает глаза, вразвалку подходит к фруктовой тарелке на барной стойке и выбирает самый красивый и сочный фрукт.
– Посади свою сучку на поводок, – говорит он Кэлламу.
К моему удивлению, Кэллам опускает руки и разворачивается к Джеку, его лицо неподвижно, но глаза сверкают.
– Что ты сказал? – требовательно переспрашивает он.
Я замечаю тусклый блеск металла под курткой Джека. Его пистолет висит на спинке стула во внутреннем кармане, вместо того чтобы быть надежно закрепленным на теле. Что за гребаный любитель.
В два шага я добираюсь до куртки и вынимаю пушку.
Я проверяю, есть ли в ней патроны, затем снимаю с предохранителя и перезаряжаю.
Кэллам и Джек замирают, как олени, услышав звук пули, входящей в патронник.

– Аида! – жестко говорит Кэллам. – Не вздумай…
Я уже наставляю пушку на Джека.
– Оставлять свое оружие без присмотра, – я цокаю языком, качая головой в притворном неодобрении. – Очень неосмотрительно, малыш Джеки. Где ты обучался, в Чикагской полицейской академии? Или в школе клоунов?
– Иди на хрен, тупая сука, – рычит Джек и краснеет от ярости, на его лице появляется оскал. – Не будь ты его женой…
– Ты бы что? Отхватил бы по лицу, как в прошлый раз? – фыркаю я.
Джек так зол, что набросился бы на меня, если бы я не наставляла пистолет прямо на его грудь.
Кэллам сейчас явно в раздрае. С одной стороны, он взбешен тем, что я достала пистолет и направила дуло на его телохранителя прямо посреди кухни. С другой, ему не нравится, как Джек со мной разговаривает. Ни капли.
– Опусти пистолет, – велит мне супруг.
Но с холодной яростью в глазах он смотрит на Джека.
– Хорошо, – отвечаю я, опуская пистолет чуть ниже, чтобы он был нацелен аккурат Джеку на колено, – после того, как он заплатит за то, что сделал с моим братом.
Мне еще не приходилось стрелять в людей. Мы миллион раз были с братьями на стрельбище, используя то бумажные человеческие силуэты, то фигуры зомби или грабителей. Я знаю, как целиться в центр тяжести, как группировать выстрелы. Как правильно нажимать на спусковой крючок вместо того, чтобы дергать его, как контролировать ответный огонь.

Это довольно странно – целиться в живого человека. Я вижу капельки пота вдоль линии роста волос Джека, вижу, как слегка подергивается его правый глаз, когда он пристально смотрит на меня. Вижу, как поднимается и опускается его грудь. Это живой человек, хоть и редкостный придурок. Я действительно собираюсь всадить в него пулю?
Джеку приходит в голову, что лучший способ избежать этого – взять меня на слабо. Может, он думает, что реверсивная психология работает именно так. Или он просто кретин.
– Ты не выстрелишь в меня, – презрительно усмехается он. – Ты просто мафиозное отродье, маленькая испорченная девочка, которая хочет казаться крутой, как ее ссыкливые братья.
Кэллам, более проницательный, чем Джек, понимает, что я выстрелю раньше, чем успею пошевелиться.
Он бросается за пистолетом, успевая отвести мои руки как раз в тот момент, когда я нажимаю на курок.
В замкнутом пространстве кухни выстрел раздается с пронзительной громкостью. Он отдается эхом снова и снова, оглушая нас.
Из-за вмешательства Кэллама я промазала. Однако прежде чем вонзиться в дверцу одного из изготовленных на заказ кедровых шкафов Имоджен, пуля задевает левую руку Кэллама, оставляя кровавую борозду.
Словно алые чернила на белой бумаге, сквозь рукав рубашки просачивается кровь. Кэллам наблюдает за этим, стоически оценивая ущерб, а затем заламывает мне руку и крепко прижимает ее к спине.

– Я сказал «не вздумай», – гневно рычит он мне в ухо.
– Она пыталась выстрелить в меня! – не веря в произошедшее, вопит Джек. – Она спустила курок! Ты грязная маленькая сучка! Я…
– Захлопни свой поганый рот и держи его закрытым! – рявкает на него Кэллам.
Джек застывает на месте, замерев на полпути ко мне. Его большое квадратное лицо кажется смущенным.
– Если ты еще ХОТЬ РАЗ позволишь себе говорить с моей женой в таком ключе, я лично спущу на тебя весь магазин.
Джек открывает рот, словно хочет возразить, но закрывает снова, когда видит выражение лица Кэллама.
Я не могу увидеть его сама, так как Кэллам все еще держит мою руку за спиной, и это довольно больно. Но я чувствую, какой жар исходит от его тела. Слышу всю серьезность его угрозы. Он не пугает. Он говорит абсолютно искренне.
– Ты… ты капаешь на пол, босс, – смиренно бормочет Джек.
И действительно, слева от Кэллама уже образовалась небольшая лужа. И теперь кровь просачивается в безупречно чистые швы между плитками Имоджен. Еще один небольшой сюрприз, который выведет ее из себя.
– Приберитесь здесь, пожалуйста, – бросает Кэллам в сторону дверного проема.
Я понимаю, что минимум трое из обслуживающего персонала заглядывают внутрь, пытаясь, не навлекая на себя неприятностей, выяснить, что, черт возьми, здесь происходит. Одна из горничных, Линда, похоже, особенно встревожена тем фактом, что Кэллам держит меня в захвате. Мартину, садовнику, заглядывающему в окно, кажется, нехорошо от вида крови на полу.

– Иди домой, – приказывает Кэллам Джеку. – Я позвоню тебе утром.
Джек пристыженно кивает. Проходя мимо, он избегает моего взгляда.
Я жду, что Кэллам отпустит меня, когда Джек уйдет. Думала, он держит меня только чтобы убедиться, что я не атакую его телохранителя снова.
Вместо этого он конвоирует меня из кухни и ведет по коридору.
– Куда мы направляемся? – требовательно спрашиваю я, пытаясь вырваться из его хватки.
Кэллам лишь сильнее сжимает меня. Боль отдается по всей руке прямиком в плечо, моя ладонь онемела. Его левая рука обхватывает мое тело, сжимая в кулаке ткань рубашки. Моя спина прижата к его груди. Я чувствую, как колотится его сердце, быстрее и яростнее обычного, как военный барабан.
– Ты можешь отпустить меня, я не собираюсь… АЙ!
Кэллам быстро ведет меня вверх по лестнице, толкая так сильно, что мои ноги едва успевают касаться земли. В таком стремительном темпе мы доходим до самой спальни. Только тогда он отпускает меня, захлопывая за собой дверь.
Супруг поворачивается ко мне лицом, его зрачки сужаются в две точки, отчего глаза кажутся голубее и холоднее, чем когда-либо. От вампирской бледности не осталось и следа, кожа порозовела, челюсть практически вибрирует от того, как сильно он ее сжимает.
– Слушай, – говорю я. – Знаю, что все вышло слегка…
Он одним шагом преодолевает расстояние между нами и хватает меня за волосы. Резко запрокидывает мою голову и яростно целует.
Этого я ожидала меньше всего. Напряжение отпускает меня, и я льну к Кэлламу, обмякнув от облегчения. Мне кажется, что он простил меня или, по крайней мере, понимает, почему я так поступила.
Но в ту же секунду я осознаю, что была далека от истины. Как только наши тела соприкасаются, чувствую, что он все еще дрожит и бурлит, и каждый его мускул подрагивает от сдерживаемых эмоций.

Его язык заполняет мой рот, губы с такой яростью целуют мои, что те начинают опухать. Муж с силой прижимает меня к себе, полный решимости подчинить меня, хотя я уже покорилась. Только когда мои колени буквально подгибаются, он поднимает меня и несет к кровати.
Кэллам начинает через голову снимать с меня рубашку. Как ребенок, я задираю руки, желая ему помочь, но как только рубашка оказывается над головой, супруг снова заводит мои запястья за спину. Рубашка так и осталась болтаться на одной руке, и он использует ее как веревку, связывая их между собой.
Затем муж расстегивает мои шорты и резким движением руки спускает их вместе с трусиками до колен.Я чувствую себя глупо, стоя так – руки связаны за спиной, лодыжки тоже надежно зафиксированы, – я не смогу выбраться из шорт, не упав вниз лицом.
– Кэллам, – нерешительно говорю я. – Не мог бы ты…
В этот момент мой супруг развязывает галстук. Он снимает его с шеи и подходит ко мне, растянув в руках как удавку. Я начинаю волноваться, не собирается ли муж меня задушить, но вместо этого он затыкает мне галстуком рот, обрывая на полуслове, и туго завязывая его у меня за головой.
Я чувствую на языке вкус тончайшего шелка. Должно быть, дорогой галстук.
У меня мелькает смутная мысль, что Кэллам хочет связать меня и оставить в комнате в качестве наказания за стрельбу по его подчиненному. Но вскоре я понимаю, что он не собирается никуда уходить. Супруг садится на край кровати и грубо тянет меня к себе на колени. Он кладет меня так, что я оказываюсь лицом вниз и голой попой вверх.

Мгновенно понимаю, что Кэллам задумал, и начинаю дико извиваться, пытаясь высвободить ноги из шорт, и кричу сквозь кляп:
– Не смей… – хотя это больше похоже на «Де швей.»Кэллам заносит ладонь и со свистом опускает на мою ягодицу. Раздается резкий звук, похожий на треск, почти такой же громкий, как выстрел на кухне, а затем мгновение спустя меня пронзает жгучая боль.
– Егггх! – кричу я сквозь кляп.
ШЛЕП!
Я даже не заметила, как он снова отвел руку, а Кэллам уже шлепнул меня вновь по тому же месту, еще сильнее, чем в прошлый раз.
ШЛЕП!
ШЛЕП!
ШЛЕП!
Он действует с безжалостной точностью. Каждый удар попадает ровно в одно и то же место на моей правой ягодице, отчего кажется, будто ее окунули в бензин и подожгли.
Я брыкаюсь и пытаюсь скатиться с его колен, выкрикивая всевозможные проклятия. Кэллам крепко прижимает меня, удерживая левой рукой между лопаток, пока правая вершит возмездие.
Я делаю один особенно решительный рывок, и Кэллам рявкает:
– Не двигайся! Или получишь в два раза больше!
От этого я начинаю брыкаться еще сильнее. Как он, на хрен, смеет меня шлепать! Как смеет угрожать мне! Стоит мне высвободиться, и я двину ему прямо в то место, куда попал выстрел, а потом пну куда-нибудь похуже.
ШЛЕП!
Теперь Кэллам перенес ладонь на левую ягодицу. ЧЕРТ! Почему так еще больнее? Как ему удается так сильно меня шлепать? Он словно жокей, подстегивающий лошадь!
ШЛЕП!
ШЛЕП!
ШЛЕП!
Меня раньше ни разу не шлепали. Невероятно, как горит и пульсирует моя задница.
Кэллам сказал мне не двигаться, но я не могу. Не могу спокойно лежать и ждать следующего шлепка, не сжимая ноги и не извиваясь на твердой поверхности его бедер.
Это создает неожиданный и неприятный для меня эффект.
В конце концов, я голая.
Я извиваюсь и прижимаюсь голой плотью к тонкой ткани брюк Кэллама, что создает слишком много трения в самых чувствительных местах…

Мои соски в лифчике стоят торчком. Я чувствую тепло и влагу между ног. Не вижу этого, но подозреваю, что мои щеки пылают не меньше, чем ягодицы.
Прекращаю сопротивление, в основном потому, что не хочу ненароком возбудиться еще сильнее.Также не хочу, чтобы Кэллам заметил, – это, мать твою, унизительно. Если он поймет, какой вызвал эффект, я никогда больше не смогу смотреть ему в глаза.
Но Кэллам уже знает. Он чертовски проницателен. Стоит мне прекратить сопротивление, стоит моему дыханию измениться, а телу напрячься, как супруг прекращает меня шлепать. Он на секунду замирает, его тяжелая ладонь покоится на моих пульсирующих ягодицах.
Затем он начинает нежно мять мою попу.
От движений его рук мне становится невыразимо приятно. Как в тот раз, когда я стащила и съела целиком один из особых брауни Данте перед тем, как пойти на массаж. Каждое сжатие посылает по моим нейронам импульсы блаженства, отчего те сверкают, как рождественская гирлянда.
Сама того не осознавая, я издаю стон и начинаю поступательные движения бедрами, прижимаясь к ноге Кэллама.

– Тебе это нравится? – рычит он, и его голос звучит ниже и грубее, чем когда-либо.
Кончики его пальцев танцуют по моей попе вниз к самой щелке и находят там подтверждение тому, что Кэллам и так уже подозревал. Разумеется, его пальцы легко скользят по моей влажной щелке..
– Так я и думал, – выдыхает он.
Без предупреждения он вводит в меня два пальца. Я издаю глубокий отчаянный стон. Моя киска набухла, она такая горячая, что его пальцы кажутся самым приятным, что когда-либо было во мне. Они словно созданы специально для меня, супермощные и идеально подходящие, как гребаная мебель Имоджен.
Кэллам скользит своими пальцами туда и обратно, наслаждаясь страстными молящими звуками, которые я издаю из-под кляпа.
Господи, как же я хочу, чтобы он меня трахнул.
Так сильно этого хочу, словно готова умереть, лишь бы получить пять минут секса.
– Посмотри, что ты натворила.
Кэллам дотрагивается до раны на его левой руке и подносит кончики пальцев к моему лицу – я вижу, что они блестят от свежей крови.
– Я достаточно натерпелся твоих глупостей, – говорит Кэллам. – Теперь с этим покончено. С этого момента ты станешь женой, которую мне обещали. Полезной. Нужной. Покорной.
Кэллам встает, подхватив меня и поднимая со своих коленей. Он бросает меня на кровать лицом вниз. Мои руки все еще связаны сзади, а колени согнуты, так что моя задница стоит торчком.
Я слышу, как расстегивается пуговица и ползет вниз молния. Сильные, теплые руки Кэллама хватают меня за бедра. Одна рука тут же исчезает, направляя член в мое влагалище, а затем возвращается снова.

Он резко входит одним движением таза, оказываясь полностью во мне, так что его бедра прижимаются к моим. Кэллам крепко сжимает мои ягодицы, удерживая свой член внутри так глубоко, что я чувствую, как головка пульсирует у самой шейки матки.
Затем он почти полностью выходит, только чтобы с силой войти обратно.
Кэллам проделывает это несколько раз, давая мне ощутить всю длину члена. Затем он начинает трахать меня жестко. Сильнее и быстрее, наши тела ударяются друг о друга со звуком, не таким резким, как шлепки, но гораздо более быстрым и настойчивым.
Быть отчаянно распаленной, а затем так агрессивно оттраханной оказывается на редкость… приятно. Как фруктовый лед в жаркий день, или капризный ребенок, упавший лицом вниз. Я на вершине блаженства. Я не просто хочу этого. Мне это, блин, необходимо.
Но затем Кэллам начинает пытать меня по-настоящему.
Он приобнимает меня и находит пальцами клитор. Слегка подразнивая меня кончиками пальцев, он постепенно усиливает давление.
Я тяжело дышу и издаю стоны сквозь кляп, пытаясь сжимать бедра, чтобы сильнее надавить на нужное место.
Кэллам не дает мне этого сделать. Он знает, чего я хочу, и отказывает мне в этом.
Супруг крепко прижимает меня к себе. Он продолжает входить в меня, глубже и глубже. Склоняется ко мне и рычит на ухо:

– Ты будешь хорошей девочкой, Аида? Моей славной женушкой?
Я стенаю, практически умоляя его. Но не хочу это говорить. Черт возьми, я не хочу это говорить!
– Скажи мне, – вкрадчиво говорит Кэллам. – Скажи, что будешь хорошей девочкой.
Ни за что.
Я не сделаю этого.
Господи, я сделаю это.
Крепко зажмурив глаза, я киваю.
Кэллам с силой нажимает на мой клитор. Он двигает пальцем в такт своим толчкам, точно там, где нужно, точно так, как нужно, чтобы заставить меня улететь в стратосферу.
Мы взлетаем, дамы и господа. Мы покидаем планету и оказываемся среди чистых пылающих звезд.
Я парю, лечу, улетаю на миллионы миль, испытывая такое удовольствие, которое даже и представить не могла. Сильно, быстро, бесконечно.
Я утратила всякое понимание реальности. Просто улетела.
Я возвращаюсь лишь тогда, когда Кэллам притягивает меня к себе, крепко обхватывая руками.
Он снял с меня кляп и путы. Я лежу голышом на его груди, одежда Кэллама тоже на полу. Мое тело вздымается и опадает в ритме его дыхания. Подбородком муж упирается мне в макушку.
Его дыхание ровное и спокойное, руки нежно и тепло обнимают меня. Не знаю, ощущала ли я когда-нибудь его тело таким расслабленным. Я видела Кэллама натянутым и напряженным, но спокойным – никогда.

– Ты тоже кончил? – спустя минуту спрашиваю я.
Он целует меня в висок.
– Конечно.
– Это было…
Как именно? Безумно? Шокирующе? Странно? Захватывающе? Незабываемо?
– Я знаю, – говорит Кэллам.
За этим следует долгая пауза, но я не могу не спросить: – Ты уже проделывал такое раньше?
Еще одна длинная пауза. Мне начинает казаться, что я уже не дождусь ответа.
Наконец он отвечает:
– Это было не так.
Боже мой.
Я довольно консервативная девушка. Думала, я знаю, что люблю и чего не люблю.
Но, похоже, я только что открыла для себя кое-что новое.