2.4 Надежда - глупая птица
В этот день всё решится, подумала Герда, едва открыла глаза и увидела небо в рассветных желто-лазурных разводах. Сегодня станет ясно, был ли смысл в ее долгой дороге к руинам ледяного замка, или она безнадежно опоздала очнуться от своей ставшей почти вечной мерзлоты.
Рутина прошедшей недели в замке пролетела настолько незаметно, что Герда не смогла бы ответить, чем были заняты ее руки каждый день. Проверить запасы еды и воды, спуститься к заводи и достать вершу, в которой, к слову, уже второй день не оказывалось рыбы. Сходить к силкам, которые Герда установила в пролеске на запад от озера еще на второй день пребывания тут и обновляла всего раз после этого... разделать добычу и поставить вялиться мясо... приготовить ужин для себя и Йорика... поваляться на приозерных камышах, вглядываясь в небо...
Сейчас же, спустившись утром в очередной раз к озеру, Герда набрала воду и достала вновь пустую вершу. Внимательно ее осмотрев, девушка нашла поврежденный участок, где прутья расходились свободно, пропуская рыбу при малейшем давлении. Вздохнув, она вернулась к лагерю, взяла связку прутьев, моток толстой нити из конского волоса, нож и ножницы. К полудню Герда починила вершу и установила ее обратно в воду.
Если всё сложится так, как она предполагает, то ужинать сегодня она будет уже не одна. Два маленьких вяленых кролика, сушеные овощи, небольшой брусок промасленного сыра в вощеной бумаге, твердые овсяные хлебцы — пропитания хватит, даже если сегодня не будет никакой добычи из озера. Но завтра, вероятно, придется вновь ставить силки. А еще придется в ближайшие дни снова идти в деревню за припасами овощей, сыра и хлеба. Но все это не будет больше иметь смысла, если человек, которого она так ждет, сегодня не приедет. В который раз Герда прогнала эту мысль и решила хоть немного прихорошиться. Сегодня она хотела быть красивой.
Карминовая тонкой вязи шаль — единственный предмет одежды, который Герда захватила из дома не для пользы, а потому что с ней были связаны самые теплые из оставшихся воспоминаний. Эту шаль надевала бабушка, когда зимними вечерами дети садились у ее кресла и слушали сказки. Шаль была большой, и ее свисающих уголков хватало, чтобы укрыть детские плечики. По краю свисали ниточки бахромы, и Герда часто вязала из них косички, пока слушала сказки вместе с Каем. Её Каем.
Удивительно, но цвет тонкой нити не угас после стольких лет, он был таким же теплым и родным, как лепестки роз, которыми дети любовались каждое лето. Сейчас же именно эта шаль поможет Герде осуществить единственную когда-то озвученную Разбойницей мечту. Если она все же приедет. Уверенность Герды угасала с каждым часом этого короткого дня, уступая место тревожности и растерянности. Девушка гнала от себя эти мысли, усиленно воображая себе сегодняшнюю встречу, как будто ее мысли могли материализоваться в реальность. Складывая шаль в вытянутый треугольник, она затянула ею свои плечи и завязала спереди уголки со свисающей бахромой так красиво, как только смогла. Конечно, это не бант, и не ленты, но это было лучшее, чтобы порадовать именинницу. Воспоминания всплывали в голове Герды, как яркие картинки в книжке со сказками.
***
... — Будешь моим подарком — буркнула Разбойница в один из исходящих дней лета. Они тогда сидели на склоне холма и смотрели на закатное небо. Разбойница любила смотреть на закат, выставив вперед руку, большой палец оставляя на линии горизонта, а указательным будто бы «прижимала» солнце все ближе и ближе. Так она и сидела, глядя на оранжевый диск, пока пальцы совсем не соприкоснутся, и последний луч не скроется из виду. Затем долго моргала, прогоняя темные блики в глазах.
— У меня день рождения через два месяца и два дня. Будешь моим подарком. — повторила она и придирчиво осмотрела свою подругу. — Я заверну тебя в отрезы ткани поверх платья, обвяжу лентами и красным бантом. А вечером, после праздничной попойки, которую, как обычно, устроит матушка, я утащу тебя к себе, и буду медленно развязывать каждую ленту. Ты будешь меня слушаться, а я поиграю с тобой, как с подарочной куклой.
Разбойница в упор посмотрела на Герду, и той было нечего возразить, но все же она осмелилась ответить — Надеюсь, когда ты наиграешься, ты все же отпустишь меня. Я все еще хочу дойти до Лапландии, найти Кая, освободить его из плена Снежной Королевы и отвести домой. Я все еще надеюсь, что наша жизнь будет такой же, как и раньше.
— Надежда — глупая птица, — в своей обычной ворчливой манере сказала ей тогда Разбойница — Пока ты кормишь ее с руки, она поет тебе в ответ. Перестаешь кормить, а она все еще не улетает, ждет и ждет. Ее голос тускнеет, крылья слабеют, она перестает поднимать голову. Ей бы взлететь, найти себе другую пищу, взрастить птенцов и вернуться к тебе целым выводком. Но без твоей руки она не знает, куда ей податься. Так и ждет, пока не умрет...
***
Угрюмые слова взбалмошной и капризной девчонки Герде тогда казались странными. Ведь в то время она только и жила, что надеждой — найти и спасти того, кто был дороже самой себя. А после того, как проиграла, она и себя спасти уже не могла. Надеждам тогда не осталось места в ее боли. Но сейчас все было по-другому.
ДолгуЮ дорогу к безлюдным северным дюнам Герда преодолела именно по зову надежды. Она шла сюда, ведомая той парой строчек из письма: «Я буду там каждый свой день рождения, пока мне не надоест.» Птица надежды была вскормлена и взлелеяна. Сегодня тот самый день, когда ей суждено взлететь или умереть.
Девушка настолько извелась мыслями, что стало трудно дышать. Она решила уйти из внезапно ставшего тесным лагеря и снова направилась к озеру. Найдя небольшой участок песчаного берега на самом западном выступе островка, устремила свой взор к клонящемуся к закату солнцу, да так и застыла неподвижно. Нужно успокоиться.
Вечер только-только заявил свои права, сгущая пурпурные краски на небесном холсте. Воды озера потихоньку темнели, переходя из сине-графитового в серо-черный. Ночь будет ясной, и в свете убывающей луны озеро станет мерцать черным антрацитом. Герда часто любовалась этой картиной за прошедшую неделю. Летом антрацитовый блеск наверняка дарил ощущение прохлады и свежести. Сейчас же он скорее предвещал приближающуюся зиму.
Агатовые разводы окрасили небо, когда солнце мягко спускалось к западным фьельдам. Влажный песок слегка просел под босыми ступнями девушки, и ощутимей стала вечерняя прохлада. Скоро стемнеет. Герда решила остаться на берегу до темноты.
Ждущий рядом с ней Йорик вдруг поднял морду, уставившись на север, где оставалась песчаная коса, связующая островок с внешним берегом озера. Слегка ощетинившись, он поднялся и потрусил в сторону лагеря, быстро скрывшись за прибережным возвышением, сплошь покрытым сухой травой.
Девушка проводила его взглядом, но осталась на месте. Ноги будто вросли в песок. Тревожное ожидание окрасилось одновременно и страхом от предстоящей встречи, и радостью, что все было не зря. Но что принесет ей встреча с призраком прошлого? Какой стала Разбойница за эти годы? Девочка, воспитанная и выросшая в банде, жившая грабежом и... убивавшая людей ради наживы?.. Наверное, она и сейчас промышляет на большой дороге?..
ГодЫ, за которые они не виделись, наверняка изменили их обеих. Что, если это уже не та девчонка, которая переступила через собственные желания и отпустила Герду в погоне за её мечтой? Отдаленный топот копыт прервал размышления девушки. Затем послышались неразборчивые слова и легкий смех, и радостные поскуливания Йорика. Неужели и они знакомы? Неужели мир так тесен?
Не оборачиваясь, Герда стояла, вцепившись пальцами в края карминовой шали, все так же созерцая черную гладь озера, а глупое сердце билось птицей в клетке. Почему-то стало трудно дышать. Она отчетливо поняла, что ждала именно этого момента все то время, что провела здесь. Но чего же она боялась сейчас?
Ее слух настойчиво улавливал отчетливые звуки уверенных шагов. В какой-то момент они приблизились настолько, что она прочувствовала как проседает песок под ступнями подошедшего человека. На несколько мгновений все стихло. Герда слышала, как гулко стучит ее сердце, почувствовала, как вздыбились волоски на затылке от неизвестности и страха. Она крепко зажмурилась и перестала дышать.
В загустевшей тишине бархатный шепот вкрадчиво произнес над самым ухом девушки: — Мммм... всё такая же вкусная — Герда взвизгнула, не размыкая губ и дернулась всем телом. Тут же чужие руки мягко и одновременно сильно захватили в плен ее плечи, не давая упасть. — Чшшш, тихо, девочка, тихо. Все хорошо, не бойся. Никто не посмеет тебя обидеть. — Глубокий грудной тембр мягко обволакивал, дополняя успокаивающие объятия. Герда открыла глаза и протяжно выдохнула. Вместе с неизбежным последующим вдохом ее обоняние защекотал такой теплый и уютный запах можжевельника. Он разрывал плен воспоминаний, возвращая ощущение защищенности, так глубоко спрятанное в туманной пелене ее прошлого, что Герда уже и сама не верила в его реальность.
— Хочешь сказать, «никто не посмеет меня обидеть, пока ты не рассердишься?» — напряжение постепенно схлынуло и Герда, все так же не поворачиваясь и повинуясь какому-то безотчетному порыву, отклонилась слегка назад, отдаваясь силе этих уверенных объятий. Смех огладил ее слух, окончательно стирая весь страх, оставляя его в прошлом. Этот смех не был звонким, не был грубым, он не звенел и не раскатывался по озерной долине. Он был таким открытым, простым, родным. И коротким. Необъяснимо, но он вернул Герде чувство дома. Чувство, которого она не испытывала с тех пор, как ушла на поиски своего пропавшего друга.
— Я рада, что ты все помнишь, Герда — голос Разбойницы, а это, без сомнения, была именно она, стал тише и серьезней. — Но никто больше не посмеет тебя обидеть. Тем более, если я рассержусь.
Объятия, такие теплые и родные, знакомый аромат, успокаивающий голос и смех — звуки, которых девушка не слышала много лет. Эти вновь возродившиеся ощущения будто бы сами собой заполняли пустующие пазы в головоломке из разбитых ледяных осколков души Герды. И заполняли не кусочками льда в слове «вечность» — они возвращали её изломанной душе яркие краски.
Живой смех был лазурным, будто рассвет над океаном — Герда помнила эту картинку из маленькой бабушкиной книжки, которую они читали с её Каем. Аромат можжевельника был изумрудно теплым, как самоцвет, который долго держишь в сжатой ладони, скрывая от чужих глаз. Такими самоцветами девочки играли перед сном, оставаясь наедине долгими летними вечерами. Объятия... они были одновременно нежно-бежевыми в своей мягкости, и серо-стальными в своей уверенной силе. Грань отточенной стали, в которой отражаются светлые блики домашнего очага — такого странного цвета были эти объятия. А еще Герда вдруг отчетливо вспомнила цвет глаз Разбойницы — болотная радужка вокруг пронзительно глубоких зрачков. Тогда, в детстве, эти глаза гипнотизировали ее. Интересно, сейчас они такие же?
— Уж никогда бы не подумала, что самая сильная и смелая девочка, которую я знала, превратится в такую трусишку — то ли промурлыкала, то ли проворчала Разбойница, одновременно щекоча Герду теплым дыханием. — Осмелишься повернуться?
ГустуЮ накрывшую их тишину нарушало лишь сбивчивое дыхание и рваное сердцебиение обеих. Руки, удерживающие Герду, плавно соскользнули, возвращая свободу. Медленно, будто на одеревеневших ногах, Герда повернулась...
Они были точно такими же, как и тогда — глаза её Разбойницы.
Магнит.
Омут.
Пропасть, в которую не осталось шанса не сделать шаг.
Чтобы ощутить самое невероятное падение — падение вверх.