Назови меня новым именем

Низкие плотные облака не оставляли шансов даже малому лучику послеобеденного солнца коснуться стынущей земли. Небо казалось свинцово-серым, и тем удивительнее было мягкое, совсем не октябрьское тепло, наполняющее и прозрачный воздух, и сухую каменистую почву. А ведь для этих северных краев и летом снег не мог считаться редкостью.

Аккуратно ступая ногами в тонких кожаных башмаках по едва заметной песчано-каменной тропке, на холм поднималась невысокая темноволосая девушка. Подошвы её обуви то и дело сминали обильно проросший повсюду грубый сорняк. Плечи девушки оттягивал массивный заплечный мешок, набитый под завязку, сверху которого еще и был прикреплен свернутый в тугой узел сетчатый гамак.

Проселочная дорога, редко почитаемая всадниками или повозками, огибала холмы по низу. Удел умных — избежать бессмысленного подъема в гору, и посему заросшая тропка, ведущая вверх, никого не интересовала. Однако Герда поднималась вверх не по глупости. Там, за вершинами и равнинами, в десятке миль от последней пройденной деревеньки Снефьорд, посреди сверкающего ледяной гладью озера в форме сердца, ждала пристань ее долгого странствия.
Боль ее прошлого.
Призрак ее настоящего.
И химерная надежда на будущее.

Идея прийти сюда снова, спустя долгих двенадцать лет, не была спонтанной. Повторный путь из Дании к холмам у северных фьордов Финнмарка начался ещё весной, и протянулся на долгие почти пять месяцев. И благодаря этому у Герды было достаточно времени, чтобы упорядочить свои мысли, разобрать свои желания, попытаться восстановить воспоминания... С последним оказалось труднее всего. Ажурная нить воспоминаний обрывалась в тот далекий осенний день, лет двенадцать назад, когда жизнь остановила свой бег, сжатая в ледяных оковах самой красивой, ослепительно сверкающей и абсолютно холодной улыбки великолепной белой женщины. Женщины, которая забрала её Кая. А вместе с ним забрала и её чувства...
И сейчас, проходя свой путь повторно, Герда старалась собрать хотя бы осколки воспоминаний, а еще кормила с руки надежду, что сможет вернуть свою жизнь себе.
Вернуть Кая.

*** (калейдоскоп воспоминаний)

Шум растворился первым. В тот далекий октябрь своего тринадцатилетия Герда осталась одна, опустошенная и разбитая. Вернувшись домой, она не сразу осознала, что перестала замечать звуки жизни. Неугомонный галдеж и суета ее родного города на восточном побережье Дании больше не вызывали ни умиротворения, ни раздражения. Герда перестала слышать их, как перестает слышать шум механизмов долго работающий на фабрике человек. И это была первая из осознанных ею потерь.
После потери Кая.

Удивительно, но оставаясь в городе, девушка перестала слышать и тишину. В далеком детстве она всегда замечала, как в первые снежные ночи, когда пушистые белые мотыльки мягко и красиво плотным ковром накрывали улицы, город всегда затихал. Это была волшебная тишина, полная рождественских мечтаний, ощущения сказки. Но вслед за шумом, растворилась и тишина.

Тогда же за звуками покинули её краски, сливая лица, улицы, события в один бесконечный туман. За красками ушли стремления. Герда перестала желать, перестала мечтать. Предвкушение зимнего праздника, как и сам праздник, оставляли ее равнодушной. Она как будто бы с каждым днём проваливалась в только ей видимый мир, без звуков, без лиц, без ощущений. А затем погас и последний маяк — время. Прошел ли день в тишине? Или месяц в серости? Или год без ощущений тепла и уюта? Герда перестала считать. В конце концов остались только серые безликие тени. Да и те разбредались по углам, оставляя пустоту.

В пустоте для Герды оставались яркими только вновь и вновь переживаемые эмоции. Лабиринт, из которого нет выхода. Бесконечная мелодия на заколдованной арфе, усыпляющая трехголового пса. Завораживающая иллюзия полета сквозь звезды, когда в тихий снегопад поднимаешь взгляд в небо, да так и забываешь опустить, охваченный волшебством.

Однако, эти эмоции не были приятными. Они удерживали Герду в той бесконечной ледяной ночи, когда в первый раз она потеряла свою душу, взглянув в такие же ледяные глаза её Кая. Они убивали Герду вновь и вновь, заставляя переживать горечь поражения, безнадежность и удушье безысходности. Жизненная искра Герды, так ярко сияющая в детстве, постепенно угасала. И каждый день в зеркале она отчетливо видела лишь тень себя. А еще ослепительную улыбку другой женщины.

Ее тело и душа, как ни странно, будто бы расщепились, продолжая существовать отдельно друг от друга. Девушка жила в крохотной каморке под самой крышей обветшалого дома, работала в швейной мастерской, удивительно точно сострачивая ткани в красивые изделия по готовым лекалам. Она непритязательно готовила, ела, спала ровно по часам, и внешне не отличалась от любой другой девушки своего возраста. Но душа продолжала быть отдельно от тела, оставаясь в мире, где боль потери вытесняла по крупице всё. Да и сама боль потихоньку превращалась в пустоту.

И в какой-то момент, когда больше не осталось ничего — ни сил, ни боли, ни надежды, снедаемая оглушающей пустотой внутри, она поймала ускользающую мысль. Будто сказанную чьим-то глубоким и бесконечно тёплым голосом:

— Мы не приходим в этот мир зря. Любое поражение есть твердый камень для ступени вверх. Собери свои камни, девочка. Никто не построит твою лестницу к счастью, кроме тебя.

Ясность и простота этой мысли осыпались звоном разбитого зеркала, когда Герда осознала, что впервые за много лет она что-то услышала. Или же её просто померещилось? Но голос выдернул Герду из бездны безликой боли, вернув первое чувство с тех пор, как её мир рухнул.

Настойчиво, но невероятно медленно возвращались краски. А за ними — время. И когда Герда впервые за много лет взглянула на дату в утренней газете у соседской двери, то поняла, что прожила уже почти четверть века, из которых не помнит добрую половину. А между тем, на календаре была весна её двадцать четвертого года жизни.

Апрель ранними солнечными лучами согревал оттаявший город, когда Герда осознала первое желание — ей во что бы то ни стало нужно склеить картину разбитого на осколки мира. Вспомнить. Понять. Но мысли и воспоминания с огромным трудом пробивались сквозь закостеневшие стены её сознания. И этого было так мало, так катастрофически недостаточно... А потом она вспомнила Кая. И вторым желанием стало найти его. И вернуть. Так начался для Герды её второй путь в Лапландию.

***

Мокрое и холодное нечто вдруг ткнулось в ладонь монотонно шагающей вверх по склону девушки, попытавшись привлечь внимание. Герда вздрогнула, вырываясь из плена воспоминаний. Они каждый раз затягивали ее сознание плотной завесой, отсекая от реальности. Густые и липкие, как пихтовая смола. Затянули бы и сейчас, но помог молчаливый компаньон в нехитром путешествии — лохматый серо-бурый пес, со странным узором на лбу, напоминавшим череп.

Он прибился к Герде, когда она только покинула низовья у залива Боттен, и направилась вверх на плоскогорья, к малолюдным просторам Лапландии. Тогда же будто из ниоткуда появился невысокий коренастый собакен, расцветкой и мордой больше напоминавший волка, и просто пошел с ней, будто всегда так делал. Девушку привлекли его серо-голубые глаза, словно подернутые корочкой льда. Он смотрел прямо на нее, но в то же время смотрел сквозь. Казалось, он видел самые затаенные уголки ее души, которые она и сама уже не помнила. И его глаза так напомнили ей того мальчика, которого она когда-то потеряла.

Кличку псу она придумала моментально, она всплыла из глубины памяти, которую сама Герда не могла постичь. Но за узор на лбу девушка прозвала пса Йориком, и он странно быстро привык к новому имени. Вероятно, отзывался бы на любое другое, сказанное добрым тоном. А ещё Йорик был выносливым и неприхотливым, как сама Герда. Не требовал отдыха, воды или еды от утра и до самого времени ночлега.

Редким и лучшим качеством нового попутчика всё же оказалось умение добыть провиант. Изредка пес убегал в сторону от дороги, бывало, что на целый день, но к вечеру неизменно находил Герду и нес в зубах добычу — кролика или ласку, или хорька. И девушке не приходилось тратить время на установку силков или охоту.

Однажды Герда уже встречала похожих умных животных. Но тогда это были птицы. Во́роны при дворе свергских принца и принцессы, где Герда пережидала зиму после долгого заточения в цветочном саду женщины, которая умела заговаривать и травы, и цветы, и... людей.

Может быть, Герда и не вырвалась бы тогда из колдовского плена, если бы случайно не укололась шипом дикой розы, проросшей за оградой волшебного цветочного сада и пустившей свою ветвь во владения пожилой знахарки. Капля крови, упавшая на землю от укола розовым шипом, сняла чары с девочки, только-только покинувшей счастливый детский мир навстречу странному и совсем не доброму миру взрослых. Но всё это было так давно...

По пути в Лапландию Герда задумывалась, что у Йорика, вероятно, тоже была какая-то своя, собачья, цель. Что-то, влекущее его туда, к северным фьордам. Пес был слишком умным, и слишком самодостаточным, чтобы просто привязаться к случайному человеку.

Ее же личная цель была столь же химерной, как и жизнь в течение десяти лет после той роковой встречи. Целью была женщина. Женщина, расколовшая жизнь Герды на «до» и «после».

Снежная...

Королева...

...Ее соперница и враг. Ее боль. Ее поражение. Ее собственное зазеркалье. Темная и в то же время сверкающе-белая сторона души самой Герды. Ее отражение. Эта женщина стала началом того падения в бесконечную пропасть, из которого Герда так и не смогла выбраться. Своим ледяным взглядом она разбила мир девочки на осколки, которые Герда не в силах была склеить. И теперь Герда, уже взрослой девушкой, возвращалась по пути своих воспоминаний. ...Ей нужно было собрать свою собственную «вечность».