Проклятые одним дыханием.

Дверь хлопнула с таким звуком, что зеркало дрогнуло в запотевшей раме — Малфой вернулся резко, будто его мысли подгоняли ступени. Каира вздрогнула, тяжело развернулась и встретила его взгляд — платиновая голова в проёме, сигарета между пальцев, выражение: «я здесь, и мир кругом существует для моего удовольствия».

— Ты еще здесь? — холодно спросила она, уже слыша, как в груди растёт раздражение.

Он фыркнул, раздражение было таким же гладким и ровным, как всегда.

— Заткнись, — сказал он коротко. — По коридору идёт Филч.

Каира увидела взгляд Малфоя — тот самый мелкий оттенок тревоги и неохоты, который выдавала лишь мысль о надзирателе. На секунду усмешка проскользнула по её лицу. Неужели он испугался Филча? Мысль показалась ей сладкой и глупой одновременно.

— Ну да, — отозвалась она с лёгкой насмешкой. — Платиновая корона в панике из-за школьного дворника.

Он огрызнулся:
— Не надо изображать из себя крутую, Кенгерли. Тебе нравится перспектива быть застуканной после отбоя со мной?

— Конечно, — ровно ответила она. — День и ночь мечтаю об этом.

Он прыснул — звук был одновременно презрительным и острым.

— О, Кенгерли совсем не такая «правильная девочка», если ее могут «застукивать» после отбоя. — Его голос стал прохладным, но в нём слышалась явная наслаждающаяся гадость. — Не то что некоторые.

Каира — устало, но с огнём в глазах — отозвалась:
— Рада, что не оправдала твоих желаний.

Её слова задели его как удар по лицу. На секунду Малфой замер, глаза сжались, уголки губ дернулись — та самая мелкая трещина в его маске раздражения. Потом он, почти невнятно, шагнул ближе. В его движениях не было панических вспышек; это была контролируемая опасность, демонстрация того, что границы он умеет обозначать не только словами.

— Ах да? — прошипел он, подойдя так близко, что тепло его мантии было ощутимо. — Про желания... может, мне не терпится исполнить одно прямо сейчас.

Каира отпрянула: у неё похолодело в животе — не от страха, а от того тонкого предчувствия, когда люди переходят к действию.
— Это так глупо и по-детски, — сказала она, пытаясь усмехнуться и снять напряжение. — Ты бы лучше занимался тем, в чём ты действительно хорош: презрением и публичными унижениями.

Его ответ не заставил себя ждать — в нём уже не было тени посмеивания, а нарастающая скука переросла в остроту.
— Ты очень много болтаешь, — обрезал он её.

Каира, не думая, позволила себе сказать то, что давно кипело внутри:
— Ты ходячая пустота, Драко. Вся твоя важность — в фамилии и в том, кого ты можешь унизить ради собственного удовольствия. Без этого ты — никто.

Слова вышли резкие, как лязг железа. В них не было слёз или истерики, была только холодная, собранная ярость. Удары, брошенные именно туда, где у него обычно дрогнула маска — и он среагировал мгновенно.

Он не думал: рука рванула, хватка была резкой и твёрдой — он схватил её за волосы возле затылка и резко притянул к себе. Это был удар власти, демонстрация физического контроля: дернул — и она оказалась на расстоянии, где сопротивление только подкрепляло его чувство превосходства. Одновременно его другая рука сжала мягко, но не по-детски, участок её плеча — и он щипнул, намеренно причиняя резкую болезненную ноту, чтобы заглушить ответное слово.

Для Каиры это было не то, что сломало бы её — боль была острая, но не кромсала — это было унижение и попытка заставить замолчать. Она дернулась, инстинктивно, пальцами схватила его запястье, стараясь освободиться. Сердце колотилось: нельзя дать ему показать, что он управляет её эмоциями. Нельзя. Нельзя дать ему удовольствие.

— Отпусти меня! — вырвалось сквозь зубы. Но в голосе дрогнул металл — смесь боли и гнева.

Он наклонился к её уху, дыхание было холодным, голос — тихим, но жестоким:
— Я могу получить всё, что захочу. Но не через крики. Это скучно.

Каира впилась взглядом в его глаза — серые, холодные, но сейчас в них мелькнуло нечто более звериное: раздражение, рана самолюбия от её слов. Она почувствовала, как губы её искажаются в словах, которые её самого разозлили:
— Делай, что хочешь, Драко. Ты ломаешь людей не силой, а своей тупой самоуверенностью. Мне противно — видеть, как ты тратишь силы на чужие унижения.

Он дернул интенсивнее, щипок стал резче — это была не попытка причинить серьёзную травму, а выборная, контролируемая агрессия, пытка власти: дать знать, кто сейчас «в руках». На миг Каира ощутила, как сознание вспыхнуло от боли и ярости одновременно. Её пальцы, которыми она держала его запястье, сжались, и она, без долгих слов, толкнула локтем в его грудь. Толчок не сломал его, но вывел из равновесия — и в этот момент он, наконец, отпустил волосы.

Они стояли, оба дышали учащённо. Малфой отступил на шаг, волосы у висков были слегка растрепаны, в глазах — искра ярости и удивления: её ответ был сильнее, чем он ожидал. Каира отряхнула мантию, полоснула ладонью по волосам, сгребая влажные пряди в кулак, — она была красна от боли, но в стоящем взгляде — уже не испуг, а вызов.

— Ты узнаешь скоро, — тихо сказал он, медленно возвращая спокойную маску. — Какого это быть по настоящему униженной, грязнакровка.

Затем он развернулся и ушёл прочь, оставив за собой лёгкий шлейф табачного дыма и чувство недосказанности. Коридор снова наполнился тишиной, только кровь в ушах всё ещё звенела.

Каира осталась, ладонь покалывала, волос был у неё в кулаке, но она выпрямилась. Боль прошла в жаре крови — и вместе с ней пришло понимание: это не конец, а лишь следующий виток игры. Она вытерла ладонь о мантии и медленно пошла дальше, сжимая зубы, собирая себя в честь и стойкость на завтра.

Следующие пару недель превратились для Каиры в настоящую пытку — не физическую, а моральную. Всё вокруг бурлило из-за приближения первого тура Турнира трёх волшебников. В воздухе витало напряжение, словно само здание Хогвартса затаило дыхание.
Все только и делали, что строили догадки — что именно будет в первом испытании? Одни говорили о чудовищах, другие — о смертельных ловушках, третьи даже шептались о драконах.

Каира же не могла позволить себе просто ждать. Каждый вечер она сидела в библиотеке, просматривая старые записи о прошлых турнирах. Пыльные страницы древних томов скрипели под её пальцами, а глаза резало от тусклого света свечей. Но ни один источник не давал чётких ответов — как будто сама история Турнира была подчинена закону молчания.
Она узнала только одно: первое испытание всегда было проверкой храбрости и инстинкта выживания.
Этого было достаточно, чтобы тревога поселилась где-то под рёбрами.

Пока Гарри страдал под взглядом учеников и шёпотом сплетен, Каира пыталась быть рядом — но и это было непросто. После случившегося в заброшенной ванной она избегала Малфоя, как огня. Он же, похоже, словно ничего не произошло: проходил мимо, не удостаивая даже взглядом.
Иногда это раздражало сильнее, чем его прежние насмешки.
Иногда ей хотелось снова столкнуться с ним — просто чтобы понять, что тогда это было. Но, к счастью или несчастью, судьба молчала.

К утру того самого дня, когда должен был состояться очередной общий урок по зельеварению, Хогвартс гудел, как улей. Слухи о Турнире заполонили даже расписание. На завтрак все говорили только об этом.
Даже Гермиона выглядела напряжённой — что уж говорить о Роне, который всё ещё хмуро сторонился Гарри, хотя в глубине души, похоже, уже жалел о своей холодности.

Каира сидела рядом с Джинни, ковыряя ложкой кашу, и ловила себя на том, что не чувствует вкуса еды. В голове вертелись обрывки мыслей: заклинания защиты, варианты уклонений, схемы дыхания под стрессом — всё, чему её учили в Европе.
Она была человеком, который никогда не позволял панике управлять телом. Но сейчас даже она чувствовала дрожь — не страха, а предвкушения.

Когда прозвенел звонок, студенты потянулись в подземелья. Зельеварение.
Совместный урок Слизерина и Гриффиндора.
А это означало — Драко Малфой.

Коридоры становились темнее с каждым шагом вниз. Каменные стены, покрытые влагой, отражали блеклый свет факелов. Воздух становился прохладнее — пахло железом, старым камнем и пряной смесью ингредиентов, впитавшихся в пол за долгие годы.
Каира шла между Гарри и Гермионой, стараясь не показывать, как неприятно сжимается грудь при мысли, что через пару минут снова увидит его — Малфоя, вечно безупречного, раздражающе собранного и, как ни странно, живого напоминания о том вечере.

Дверь в класс зельеварения открылась тяжёлым скрипом.
Слизеринцы уже были там — расселись за своими привычными партами, как хозяева. Малфой сидел рядом с Забини, откинувшись на спинку стула, и лениво перекатывал в пальцах перо. При их появлении он поднял взгляд, равнодушный, но всё же задержавшийся на Каире на секунду дольше, чем нужно.
Этого хватило, чтобы сердце ударилось сильнее.

— Ну, ну, — язвительно протянул он, обращаясь к Забини, — грифиндорцы не опаздывают. Удивительно. Обычно им нравится входить с фанфарами.

Забини усмехнулся. Тео и Панси захихикали в полголоса.
Каира лишь скользнула взглядом по нему, не отвечая. Она не собиралась больше играть в его игры.

— Садимся, — произнёс Гарри устало, и они устроились за одной из передних парт.

Мгновение спустя по классу прошёл холодок — дверь за их спинами захлопнулась сама собой.
— Тишина, — раздался низкий голос Снейпа. Он стоял у своей кафедры, вечно мрачный, с лицом, будто вырезанным из камня.
Его взгляд скользнул по классу, задержавшись на Гарри чуть дольше, чем обычно, и снова — на Каире. Она почувствовала, как тонкий холод пробежал по коже.
Снейп, похоже, тоже что-то замечал.

— Сегодня, — начал он, — вы попытаетесь приготовить зелье, которое большинству из вас будет не под силу. Эликсир чистого восприятия.
Он перевёл взгляд на Малфоя.
— Уверен, мистер Малфой справится. Как и мисс Кенгерли. Остальные... — тонкая усмешка скользнула по его губам, — могут попробовать не отравить друг друга.

В классе пробежал лёгкий смех.
Каира открыла тетрадь, глубоко вдохнула.
Пахло серой, травами и напряжением.
Она понимала: сегодняшний урок будет долгим.
И, возможно, опасным — не только из-за зелий, но и из-за взглядов, что чувствовались на затылке.

Особенно одного — серого, холодного и вечно оценивающего.

Дверь в подземелье распахнулась с резким звуком, от которого все вздрогнули.
В класс влетела профессор Макгонагалл — прямая, взволнованная, с нервным блеском в глазах.
— Северус, — голос её дрожал, но оставался уверенным. — Один из студентов... отравление. Срочно.

Снейп мгновенно поднял голову.
Его мрачное лицо исказилось раздражением, но он не стал задавать вопросов.
— Кто именно? — бросил он, накидывая мантию.
— Не сейчас, — коротко ответила Макгонагалл. — В больничном крыле. Поторопись.

Он смерил класс долгим, ледяным взглядом.
— Никто, — подчеркнул он, останавливаясь у двери, — никто не смеет открывать рот, пока меня не будет. Ни звука.
Если хоть кто-то, — он перевёл взгляд на Гарри, потом на Малфоя, — посмеет устроить балаган, можете считать себя отчисленными.

Дверь с грохотом закрылась за ним.

Несколько секунд в классе стояла мёртвая тишина.
Слышно было только, как капает вода где-то у дальнего стола и потрескивает огонь под котлами.

Каира аккуратно мешала зелье, чувствуя, как воздух будто сгустился.
Но тишина не могла длиться долго.
Не в этом классе.
Не с ними.

Она краем глаза заметила, как Драко, сидевший вальяжно до этого, медленно поднялся.
На его лице скользнула знакомая ядовитая ухмылка — та самая, которая всегда предвещала что-то мерзкое.
Он направился к столу Невилла.

— Ну что, Лонгботтом, — произнёс он сладко, словно ласково, — я тут подумал... через пару дней лабораторная по зоти, а я один из чемпионов, как ты понимаешь у меня нет на это времени.
Ты ведь не хочешь, чтобы я снова показал профессору, как ты чудесно умеешь взрывать котлы?
Невилл вздрогнул, прижимая к себе ложку, как щит.
— Я... я... я не могу... у меня свои задания...
— Конечно, можешь, — перебил Малфой холодно, наклоняясь ближе. — Ты просто не хочешь.
А это, Лонгботтом, уже... глупо.
Он усмехнулся. — Особенно если вспомнить, как легко теряются ингредиенты в шкафах. Или... как случайно ломаются палочки.

Невилл побледнел.
Его губы дрожали, он отвёл взгляд, уже почти соглашаясь, когда Каира поднялась.

— Он не будет ничего за тебя делать.

Её голос был чётким, твердым — не громким, но таким, что в классе сразу стихли шепотки.
Малфой обернулся медленно, как хищник, уловивший запах вызова.
Его серые глаза встретились с её — холодные, насмешливые, но с той искоркой, что всегда появлялась, когда он чувствовал: его бросают на бой.

— Кенгерли, — протянул он, подходя ближе. — Не испытывай моего терпения.
— А ты не испытывай моего, — парировала она, стоя прямо. — Я расскажу Макгонагалл, что ты принуждаешь Невилла.

В классе раздался приглушённый смешок Забини.
Малфой склонил голову чуть набок, его губы растянулись в ледяной усмешке.
— У тебя кишка тонка, — произнёс он тихо, почти шепотом.
— Проверь, — ответила Каира, не отводя взгляда.

В его глазах мелькнуло раздражение.
Малфой шагнул ближе, так, что между ними осталось не больше пары сантиметров.
Каира ощутила, как в груди сжалось от того ледяного спокойствия, что исходило от него.

— Отвали, Малфой, — прошипел он.
Но прежде чем она успела ответить, рядом раздался голос Гарри:
— Эй, отойди от неё.

Малфой повернул голову, его усмешка стала шире.
— А, Поттер. Всегда вовремя, как герой из дешёвых романов.

— Свалил, — бросил Рон, вставая рядом с Гарри. — Или мы тебе поможем.

Каира тихо выдохнула — в груди уже нарастало раздражение, смешанное с тревогой.
Малфой обвёл их взглядом, холодным, оценивающим, и вдруг сказал тихо, с особым нажимом, повернувшись обратно к Каире:

— Осторожнее, Кенгерли.
Ты ведь забыла, что у меня есть желание.
Хочешь, чтобы я загадал его прямо сейчас?

Слова ударили, как холодная вода.
Каира замерла, побледнев.
Чёрт.

Гарри и Рон переглянулись, непонимающе.
— Желание? Какое ещё желание? — нахмурился Гарри.

Малфой мгновенно понял, что они не в курсе.
И его лицо озарилось — не просто усмешкой, а откровенным, торжествующим оскалом.
— Ах, вы не знаете? — протянул он с притворным удивлением. —
Кажется, ваша доблестная подружка проиграла мне одну... маленькую игру.
На желание.

Тишина взорвалась шёпотом.
Забини хмыкнул, Тео прыснул со смеху.
— Вот это поворот, — протянул Тео. — Значит, твои дружки не знали о твоем грязном секретике.

— Получается, что да, — протянул Малфой с ядовитым удовольствием.
И если она не перестанет лезть туда, куда не просят,
я заставлю её нагнуться прямо перед всем залом — при Дамблдоре и профессорах.
Он говорил это спокойно, почти лениво, и от этого становилось только хуже.

Каира побледнела ещё сильнее.
Гарри сжал кулаки.
— Ты, ублюдок...

— Осторожнее, Поттер, — лениво бросил Малфой. — Или я придумаю, как заставить и тебя участвовать.

— Хватит! — голос Каиры прозвучал резко, дрогнув от злости. —Ты ничего не сделаешь.

Малфой скользнул взглядом по ней сверху вниз.
— Посмотрим, — тихо ответил он, и в его глазах мелькнул странный блеск — не просто злость, а что-то другое, тёмное, ускользающее.
Он отступил, словно ему наскучила сцена, и вернулся к Забини и Тео.

Забини хмыкнул:
— Иногда я начинаю думать, что ты слишком сильно развлекаешься с этой грифиндоркой.

Малфой не ответил. Только бросил короткий взгляд на Каиру,
и этого взгляда хватило, чтобы у неё внутри всё сжалось.

Он снова что-то задумал.
И теперь она это чувствовала — отчётливо, как запах грозы перед бурей.

Гарри кипел. Его лицо налилось злостью, глаза горели, как у дикого зверя.
Малфой уже отвернулся, довольно усмехаясь, возвращаясь к своему котлу, но Поттер не выдержал.
Он резко шагнул вперёд, кулаки сжались — ещё секунда, и он врежет.

— Гарри, — тихо, но резко, сказала Каира, схватив его за запястье.
Он дёрнулся, но она держала крепко.
— Оно того не стоит.
В её голосе было что-то холодное и взрослое — не уговаривающее, а режущее по гневу.

Гарри посмотрел на неё, готовый спорить, но встретился с её взглядом — твёрдым, непоколебимым.
И, как ни странно, остановился.
Стиснув зубы, он отступил на шаг, глухо выдохнув.

Малфой повернулся, словно специально дожидаясь этого момента, и ухмыльнулся:
— Какое же ты уёбище, Поттер.
Слова, произнесённые лениво, но с ядом, отозвались в классе звоном натянутой струны.

Забини сделал шаг вперёд, его глаза лениво прищурились, а в голосе звенела опасная насмешка:
— Что, Поттер, хочешь умереть раньше турнира? Или решил, что твоя слава тебя защитит?
Он толкнул Гарри в плечо — не сильно, но с тем презрением, которое сильнее любого удара.

Каира резко отреагировала.
— Хватит, Забини, — сказала она, и в её тоне уже не было сдержанности. —Может, перестанешь быть собачкой Малфоя и наконец заговоришь своим голосом?

— Что ты сказала? — Забини прищурился, шагнув к ней.

— Ты прекрасно слышал. — Каира подняла голову, глядя прямо на него. —Каждое твоё слово — это эхо Малфоя. Скучно слушать.

Тео прыснул со смеху, Малфой повернул голову, медленно, как будто разворачивая внимание к ней, а в глазах — холодное веселье.
— Осторожнее, Кенгерли, — сказал он тихо, но так, что все услышали. —Ты уже начинаешь лаять громче, чем сам Поттер.

Каира скрестила руки, подбородок чуть приподнялся.
— Зато не прячусь за чужими спинами, — парировала она. —Ты всегда говоришь только тогда, когда рядом Забини и Тео. Без них — просто мальчик с фамилией.

Шум в классе усилился.
Рон что-то пробормотал себе под нос, а Невилл нервно дёргал край рукава.
Гарри уже снова сжимал кулаки, но теперь спор вёлся не между ним и Малфоем.
В центре класса, между рядами столов и клубами пара от зелий, стояли Каира и Малфой — как два противоположных полюса.

— Придержи язык, Кенгерли, — процедил он, делая шаг ближе.
— Почему, Малфой? Боишься, что правда испортит тебе репутацию? — холодно бросила она.
— Мою репутацию не может испортить никто. —
— Кроме тебя самого, — усмехнулась она.

Шипение голосов усиливалось, ученики переговаривались, ожидая, кто сорвётся первым.
Забини стоял позади Малфоя, Тео ухмылялся, Гарри и Рон выглядели готовыми вмешаться.
Каира стояла прямо, почти не моргая, а Малфой — с ледяной ухмылкой, словно ему доставляло удовольствие наблюдать, как она злится.

И вдруг — щёлк.
Дверь в подземелье распахнулась.

Гул голосов мгновенно стих.
Вошёл Снейп.
Лицо каменное, мантия колыхнулась, как чёрное пламя.

Он остановился на пороге, холодным взглядом обвёл сцену:
Каира и Малфой — напротив друг друга,
Поттер, готовый снова броситься в драку,
Забини с Тео ухмыляются,
остальные стараются стать невидимыми.

Тишина повисла тяжёлая, почти осязаемая.

Малфой первым нарушил её — тихо фыркнул и отступил на полшага, словно говоря: да, я наслаждался этим зрелищем.

— Ну что ж, — голос Снейпа был ровным, но в каждой ноте чувствовалась угроза, —
похоже, у нас здесь не урок, а театр.
Он медленно прошёл вперёд, взгляд скользнул с Малфоя на Каиру.

— Видимо, мистер Малфой и мисс Кенгерли настолько увлечены своими... личными отношениями, что не могут дождаться конца занятия, чтобы выяснить, кто из них громче.

Каира почувствовала, как кровь приливает к лицу, но не опустила глаза.
Малфой лишь чуть приподнял бровь, уголки губ дернулись.

Снейп остановился прямо между ними.
— Раз уж вы оба так тянетесь друг к другу,
дам вам возможность проводить вместе как можно больше времени.

Он выдержал паузу, наслаждаясь вниманием всего класса.
— Вы будете делать курсовую по моему предмету... в паре.

Шепот прокатился по классу, как волна.
Гарри ахнул.
Забини хмыкнул, едва сдерживая смех.
Малфой моргнул, его лицо на миг стало каменным, потом он медленно повернулся к Каире —
и ухмыльнулся.

— Блять, доигралась, Кенгерли?, — прошептал он ей едва слышно.

Каира молча посмотрела на него, холодно, с вызовом, но внутри всё сжалось.
Проклятье.
Это было последнее, чего она хотела.

А Снейп, между тем, закончил так же резко, как начал:
— И чтобы вы знали, — он смерил обоих взглядом, —
если хотя бы одно ваше слово, один взгляд, одно движение на моём уроке превратится в цирк —
я заставлю вас готовить зелье молчания на себе.

Он отрезал воздух движением мантии и направился к своему столу.
Класс всё ещё молчал, но в этой тишине чувствовалась гулкая энергия — шок, злорадство, азарт.

А Каира и Малфой стояли по разные стороны ряда, глядя друг на друга.
И если взгляды могли бы убивать — кто-то из них уже лежал бы на полу.

Малфой уже собирался произнести язвительную реплику — в их духе: что-то твердое, резкое, рассчитанное на то, чтобы подпалить и посеять сомнение. Каира подняла глаза, готовая отвечать, и в её взгляде читалась готовность к словесной драке. Но Снейп был быстрее: он поднял руку — не крикнул, не заорал, просто поднял руку, и в классе воцарилась такая же холодная тишина, как перед чистой страницей бумаги.

— Садитесь, — произнёс он ровно, без эмоций, но в голосе звучала угроза, которая важнее всякого интонационного крика. — Немедленно на места.

Студенты послушно опустились. Малфой дернул уголок губ, готовый было возразить, но снова прикусил его: Снейп посмотрел именно так, как умеет смотреть Снейп — и даже Малфой замолк. Каира, дыша чуть чаще обычного, села, оперевшись на локоть, не отводя глаз от преподавателя.

Снейп развернулся к доске и, не поднимая голоса, стал распределять пары с той же холодной методичностью, с какой он брал пробирку: точность, без эмоций, без улыбок.

— Работа в парах будет распределена следующим образом, — сухо и медленно читал он, чертя линии на доске. — Мистер Малфой и мисс Кенгерли — вы начнёте вместе. Мистер Поттер — с мистером Забини. Мистер Лонгботтом — с мистером Ноттом. Мисс Паркинсон — с мистером Уизли. Остальные пары — по списку у кафедры.

По мере того как имена звучали, воздух в классе менялся: в нём просыпалась недовольная, едкая волна.

— Что? — сорвалось у кого-то с задних рядов; кто-то хмыкнул; кто-то глухо плюнул.

Реакции были мгновенными и разные, но одинаково напряжённые. Гарри, услышав своё имя в паре с Блейзом Забини, настороженно поджал губы; он не ожидал такого сочетания — и видел в этом скорее неудобство, чем угрозу. Забини, напротив, чуть поднял подбородок: на его лице играла улыбка, в которой уже угадывалась тихая оценка — «ну посмотрим».

Невилл покраснел до корней волос, когда Снейп назвал его в паре с Теодором Ноттом — в глазах у него появилось растерянное «я не справлюсь», но Нотт лишь лениво пожал плечом, и в этом жесте была и насмешка, и презрение.

Пенси, услышав, что её партнёр — Рон Уизли, фыркнула, будто ей навязали роль, которую она не хотела играть: её глаза сверкнули, губы сложились в тонкую ниточку ревности и раздражения. Рон же стал краснее, чем обычно, его лицо одновременно и оскорблённое, и гордое — он чувствовал, что это — унижение и вызов одновременно.

За спинами — смешки, свисты, негромкие заявления: «Хорошая шутка», «Как же им повезло», «А теперь посмотрим, кто кого». Слизеринцы хмыкали, глядя на распределение, будто видели, как всё складывается в их пользу; Гриффиндорцы шипели, бормотали, слегка подскакивали, готовые к спору.

Малфой же сидел с выражением, от которого делалось прохладнее в комнате: воротник ровно, мантия без складок, взгляд — как лезвие. Он медленно повернул голову в сторону Каиры, и там промелькнуло неизменное — смесь раздражения и лёгкого удовольствия: если он не сразу получил то, чего хотел, то теперь у него будет больше времени и поводов для манипуляций.

Снейп внимательно наблюдал — он видел каждое лицо, каждую микрореплику; это нравилось ему меньше всего. Он произнёс сухо:

— На выполнение курсовой — три часа. Результат — письменный отчёт и демонстрация. На моей парте лежит список ингредиентов и инструкции; никто не должен покидать кабинет до истечения времени, за исключением меня и ассистентов. Нарушение — штрафные баллы факультету и прочие неприятные последствия.

Он повернулся к Малфою и Кенгерли, задержав на них взгляд на долю секунды дольше, чем на остальных. Это было не замечание, а указание: вы — пара. И никакие личные счёты в тёмном углу моего кабинета обсуждаться не будут.

Класс зашумел — но уже не в той форме, что до распределения. Это было раздражение, наскок возмущения и разочарования: никому не нравилось, что планы нарушились, что группа, которая до сих пор играла на нервах друг друга, теперь вынуждена работать плечом к плечу.

Реакции отдельных учеников — ярче:
— Гарри с Забини — слушатели переглянулись, в глазах у некоторых мелькнуло «это будет интересно». Забини, улыбнувшись, повернулся к Гарри, будто предлагая мирный, но хладнокровный союз. Гарри, стиснув губы, кивнул — сдержанно, но готовый защищаться и одновременно выполнять задание.
— Невилл, поставленный рядом с Ноттом, едва держал палочку ровно; в его плечах было слышно, как он собрался.
— Пенси, оцепенев от негодования, уткнулась взглядом в Рона так, будто тот был её личным проклятьем, а Рон, сердито сжав губы, гнул линию: «Ну попробуй только» — и уже мысленно готовился защищать честь факультета.

Класс наполнился суетой: пары сгребали чёрные мешки с ингредиентами у кафедры, ставили котлы, раскладывали пробирки. Льющаяся по столам паровая дымка смешивалась с запахом трав и металла; это был рабочий, почти институтский хаос — но со слоем личных драм поверх.

Снейп обошёл ряды, останавливаясь у каждого стола, проверял котлы и составленные рецептуры, его холодный голос проникал в разговоры:

— Не обсуждайте мои указания и не отвлекайтесь. Работайте.

За спинами у многих лица были сжаты: кто-то проронил злой взгляд в сторону противоположного стола, кто-то стиснул зубы. Весь класс чувствовал, что теперь — помимо задания по зельям — у них появилось дополнительное испытание: надо работать рядом с теми, кого не выносишь, и не позволять личному конфликту погубить результат.

Каира, вцепившись в ладони, старалась направить энергию в дела: она вытерла края котла, проверила мерные ложки, сосредоточилась на тексте рецепта. Её мысли, впрочем, по-старому возвращались к Малфою — к тому, что он сказал про «желание», к тому, какую роль это давало ему теперь. Она слышала его дыхание, чувствовала его взгляд — и это мешало концентрироваться.

Малфой же, не спеша, устроился у их стола, вглядывался в ингредиенты, время от времени бросал сухие замечания в сторону, едва касаясь темы зелья:
— Если вы хотите, чтобы эликсир получился бодрящим, вместо листьев чёртова корня возьмите свежий корень маны.
Его голос был как холодное восклицание: не потому что он заботлив, а потому что ему нравилось показать осведомлённость — тонкий, унизительный жест превосходства.

Работа началась. Котлы закипали, ложки звенели, из аромата трав в воздухе выплёскивались нотки чеснока и жасмина — странный, почти невозможный микс, когда у каждого в голове было своё: у кого-то — попытка доказать чему-то себе; у кого-то — раздражение на несправедливость; у кого-то — тихая надежда, что эта пара станет началом чего-то другого.

А до конца урока оставалось ровно три часа — три часа, в течение которых им придётся подолгу смотреть друг другу в глаза, мешать зелья и притворяться, что между ними только наука.

Каира подошла к столу в конце комнаты почти как в трансе — шаг за шагом, со стиснутыми зубами.
На столе уже стоял Малфой: аккуратно разложенные пузырьки, мерные ложки, склянки с тонкими этикетками; перед ним — котёл, из-под краёв которого шёл тонкий серебристый пар. Он работал с той же точностью, с какой решал другие свои «дела»: ровные движения руки, глаза, которые не упускали ни одной детали. На лице — выражение, будто он вот-вот опрокинет котёл на чужую голову — и ему было от этого приятно.

Каира на мгновение задержалась в дверном проёме. Сердце бешено колотилось — не от страха, а от раздражения и сосредоточения. Лучше молча начать, решила она. Словами можно было только подогреть его — и так он уже слишком близко подошёл к Невиллу, а от этого и началась вся эта история. Пусть теперь он будет виноват сам. Она быстро связала волосы в высокий узел, подтянула рукав, подставила мерный сосуд и приступила.

Работа началась по ритуалу — почти механически, но с богатством нюансов, которые отличают игрока среднего уровня от мастера. Снейповские уроки у Малфоя — и бессонные ночи в библиотеке у Каиры — давали о себе знать: точные дозы, бесшумный счёт в голове, контроль температуры по колебанию паров, по блеску поверхности, не по шкале. Они оба знали формулу наизусть, но успех зависел от их рук и от того, смогут ли они не дать личным эмоциям вмешаться.

Первый этап: подготовка.
Каира измельчила «серебряную руту» до состояния тонкой пыли, просеяла через сито, ровным, почти бесшумным движением всыпала в холодную воду. Малфой в это время аккуратно наливал «душистый экстракт» — его пальцы точны, как у хирурга. Он бросил взгляд в её сторону, и в этот взгляд слышалась едва уловимая насмешка — «посмотрим, сможешь ли ты сохранить хладнокровие».

Второй этап: нагрев.
Они выставили огонь. Каира настояла на «медленном и ровном» — её опыт подсказывал, что резкий всплеск температуры убьёт тонкие нотки вытяжки. Малфой же, не прямой саботажник, а «актёр», фыркнул и тихо сказал:
— Медленно? Интересно, как много времени у нас есть.
Он добавил щепотку «праха лунного камня» — того достаточно, чтобы цвет мгновенно изменился. Смесь на глазах стала сначала мутно-фиолетовой, затем вспыхнула голубой искрой.

Каира, не поднимая голоса, наклонилась и исправила температуру — чуть убавила, проделала нужное движение ложкой против часовой, чтобы ослабить вихрь паров. Малфой пригнулся, следя за действием, и тихо огрызнулся:
— Считаешь, что ты умнее?

— Я считаю, что у тебя вечно демагогия вместо заботы о химии, — ответила она так же тихо. — И ещё — много самоуверенности и мало терпения.

Они говорили шёпотом — это был не просто способ не привлекать внимания Снейпа; это было соревнование на уменьшение громкости, где каждое слово — нож. Малфой цедил фразы сквозь зубы, Калера отвечала коротко, ровно, и при этом продолжала работу: она помешивала, считая в уме, контролируя толщину пены и тончайший запах поднимающегося пара.

Третий этап: стабилизация.
В рецепт входил момент «молчаливого помешивания» — именно тогда решалась судьба зелья. Малфой настаивал на помешивании час по часовой — по его словам, «для усиления восходящих частот». Каира, прочитав старую запись в библиотеке, настаивала на противочасовом движении, пока смесь не примет «молочно-жемчужный оттенок».
— Ты предлагаешь антиритм? — фыркнул он, едва слышно. — Забавно.
— Ты предлагаешь шум, — спокойно ответила она. — А мне — результат.

Они начали спор не на словах, а на движениях. Его рука — короткие, решительные толчки; её — плавные, ровные круги. Поверхность эхом отвечала, одно образует вихрь, другое — ровную жемчужную пленку. Сцепление разницы в технике едва не вызвало колебание: пузырёк слетел в сторону, смесь зашумела, отдав легкий вздраг.

— Аккуратнее, — строго прошептала Каира, заметив, что его удар чуть усилил пузырь.
— Мне не надо уроков осторожности от тебя, — холодно отрезал он, но, как механик, опустил руку, чтобы скорректировать.

Умение обоих было почти одинаково. Малфой — за счёт жёсткой дисциплины и коротких, но регулярных частных уроков; Каира — за счёт дотошного чтения и практики, ночей в библиотеке и бессонных повторов. Это было видно: они быстро прочувствовали смесь, знали каждый звук, каждый оттенок цвета, каждый запах — и умели вернуть ситуацию из скольжения на место.

Но их ненависть мешала: в тот момент, когда следовало работать как единый механизм, внутри обоих жила мысль, что другой действует «неправильно» — и это мешало молча признать верное решение партнёра. Вместо того чтобы спокойно согласиться, они спорили, дёргались, оттягивали руку, меняли огонь. Смесь иногда реагировала: на секунду образовывался яркий штрих — серебристые нити дыма; на другой — появлялся неприятный привкус, который требовал немедленной коррекции.

— Ты не должен добавлять порошок до того, как смесь загустеет! — прошептала Каира, когда он, в очередной раз, хотел подложить «пыльку руты».
— И ты не должна удалять пузырьки вручную, — ответил он, сдержанно, но с ядом. — Это нарушает структуру.

Одна из этих реплик совпала с тем, что Малфой резко поднял огонь в минуту, когда Каира рассчитывала на спад. Смесь вздрагивала, над котлом поднялась кисточка паров жёлто-зелёного оттенка — признак нестабильности. Сердце у Каиры сжалось, но она уже без слов сделала то, что следовало: опустила крышку, резко, но аккуратно, и начала быстрые, ровные движения ложкой — она знала, как погасить ступень; и это сработало.

Малфой видел, как её движения возвращают контроль, и в этот миг в его лице мелькнула искра — не уважения, а раздражённого признания. Он не сказал ни слова. Но руки его на секунду замерли — и она почувствовала это, как признание: «ты спасла ситуацию, но это не значит, что я уступаю».

Дальше — фаза синхронизации.
Самый тонкий момент: нужно было одновременно довести смесь до нужной вязкости и охладить её до «теплоты ладони», затем вылить в флакон, положить на него «зеркальную перышко» и дать настояться. Это требовало точного движения: два человека, один котёл, одна линия времени. Они оба знали, что от их сотрудничества сейчас зависит итог.

И вот — кульминация. Когда настал момент перелива, их руки почти соприкоснулись. В это мгновение казалось, что между ними висит натянутая струна: если кто-то отдернется — пузырёк распадётся, если кто-то поторопится — получится дефект. Они молчали. Секунды тянулись как минуты. Каира не отводила глаз, Малфой смотрел так, будто пытался выведать у неё мысль.

Они действовали синхронно. Легкий наклон, ровный поток, тихое шипение — и жидкость медленно, без сучка, перелилась в флакон. На ней заплясал тонкий жемчужный свет. Никто из окружающих сразу не вздохнул — будто все ждали, не сорвётся ли как прогоревшая нота.

Когда флакон оказался на столе, над ним поднялся тонкий столбок серебряного пара — знак почти-совершенства. Малфой первым отвернулся, будто не желая показывать свою реакцию. Каира стояла, барабаня пальцами по краю ложки, внутренняя чакра была как прежде на пределе. Она не выиграла спор — но это зелье вышло хорошо. Очень хорошо.

Малфой, наклонившись чуть ближе и почти шепотом, сказал:
— Не худшее исполнение, Кенгерли. Почти не позорит фамилию.

Это было не благодарностью. Это — оценка и вызов одновременно. Каира вздохнула — в её груди зародилась тихая победа: зелье идеальное, несмотря на их ненависть. Это значит, что когда оба были мастерами, их эмоции становились шумом на фоне мастерства — шумом, который можно было преодолеть.

Но победа была горькой: в ту же секунду она поняла — это только курсовая. Впереди — первый тур, дальше — его «желание», и длинная цепь слов и действий, в которых она ещё не знает, кто кого перехитрит. Они только что сотворили почти совершенство вместе — и в этом было самое обидное: они оба могли бы творить великие вещи, если бы их натравливала не привязанность к упрямству, а желание работать вместе.

Класс зельеварения превратился в пахучую, шумную мешанину, как только пары наконец принялись за работу. Каменные стены отбрасывали отражения от котлов, в воздухе стоял вязкий аромат разогретых трав, железа и чего-то сладковато-горького — смесь, которая в Хогвартсе всегда была знаком либо хорошего дела, либо грядущей катастрофы.

Каира пыталась держаться в своей зоне, контролировать процесс, но вокруг происходило всё, что только может раздражать педантичного зельевара: кто-то не хотел работать вовсе, кто-то делал вид, что занят, а те, кто должен был помогать, либо мешали, либо прямо саботировали. Слизеринцы в паре с представителями других факультетов нередко занимались ровно тем же, зачем они пришли — не учиться, а смотреть, как другие потеют, и готовить насмешки наперёд.

Характерная картина вырисовывалась сразу у нескольких столов.

Гарри и Блейз Забини.
Сначала всё шло терпимо: Гарри с энтузиазмом пытался вжиться в технику, Забини отвечал сухими, минимальными комментариями, но чем дальше, тем больше проявлялось раздражение от разницы в стиле. Блейз — спокойный, точный, но скользкий: он давал указания как бы между делом, но не делал деталей сам. Гарри, напротив, работал руками, учился на бегу.

— Ты не так меряешь, — бросил Забини тихо, когда Гарри чуть перевесил ложку.
— Я так, как в книге, — отозвался Гарри, не сводя глаз с рецепта.

Блейз пожал плечами, схватил пузырёк с неизвестным, по-видимому, «усилителем» и бросил щепотку — без согласования. Смесь зашипела громче, пар полетел в лицо, и следом — фонтанчик пены, затем маленький взрыв: котёл захлопнул крышку, с него сорвало паровую пробку, и в классе раздался хлопок.

Черный дым и сажа осели на столе, а на лицах Гарри и Блейза появились чёрные, будто коптильные пятна — надрасти словно за пару секунд. Забини отряхнулся, словно это не его вина; Гарри кашлял, рукой вытирая сажу с носа, а вокруг начали доноситься смешки и возгласы. Снейп чуть приподнял бровь — столь холодная угроза, что у многих тут же сжалась глотка.

Невилл и Теодор Нотт.
Это была другая история: Нотт сидел, наполовину отвернувшись, резал бумаги или листал записку, изображая занятость; он отвечал на подколки Тео, подбрасывая лёгкие издёвки, но физически участие в процессе — минимальное. Невилл, наоборот, напрягся как никогда: мял листья, точил корешки, следил за временем, исполнял все измерения. Его движения были медленные, сосредоточенные, чувствуя всю ответственность.

— Ты ведь можешь посмотреть иногда? — не выдержал Невилл первые полчаса.
— Нет уж, — лениво проворчал Тео. — Ты с этим справишься. Я наблюдаю.

Невилл поджал губы, но продолжил. Он понимал: если он сдаст то, что получается — это будет его заслуга, и тайно гордился бы тем, что сделал сам. Внешне же этот стол выглядел так, будто одна рука делает всю работу, а вторая — только машет пером и трахается шутками. В воздухе чувствовалась горечь: у Невилла было желание доказать себе и другим, что он не только «ломатель котлов».

Пенси Паркинсон и Рон Уизли.
Это было, пожалуй, одно из самых раздражающих зрелищ для Каиры. Пенси, как всегда, была в своём стиле: холодная, капризная и артистичная. Когда Рон, который по зельеварению был далёк от мастера, помешивал, Пенси начала жаловаться, аккуратно подталкивая его локтем.

— Нет, не так, Рон, — протянула она, будто страдала из-за «ужасающих небрежностей». — Ты делаешь это слишком грубо, я сломаю ноготь.

Её тон был ничуть не убедителен, но эффект — почти моментальный: Рон устыдился, стал ещё более неуклюже мешать. Пенси демонстративно цедила, гримасничала — сама не сделала ни одного точного движения, зато постоянно комментировала. Через некоторое время она, с театральным вздохом, действительно «почти сломала ноготь», после чего Рон вынужден был вертеть ложкой дольше и внимательнее, в надежде избежать новой претензии. Это была маленькая пытка: психологическое доминирование под видом «заботы о качестве».

Другие пары.
Крэб и Гойл, например, старались держать вид бурной деятельности, но чаще стояли, ловя шутки у себя в группе; один из старшекурсников — приятель Малфоя — излишне подмешал «перченой пыли» в зелье соседей и получил за это громкий упрёк от Снейпа. Некоторые слизеринцы вообще отказывались вставать из кресел: «Напишите отчёт за нас», — шепнули они, строя планы, как взять лавры чужой работы.

Звук разговоров, стук ложек и шипение котлов сливались в гул, и в этой какофонии каждый стол превращался в маленький конфликт интересов. Кто-то подслушивал чужие рецепты, кто-то намеренно норовил «подкрутить» огонь чужого котла, чтобы посмотреть, как тот вспенится — мелкое садистское наслаждение, заряженное доминированием.

Каира наблюдала за всем этим сжатыми губами. Её собственный стол шел почти идеально — на грани совершенства — но раздражение росло: к ней несколько раз подскакивал кто-то с замечаниями, один из слизеринцев выбросил «забытый» ингредиент слишком близко, и она едва не теряла консистенцию. Каждый подобный инцидент отвлекал, но одновременно делал её ещё более собранной: она не раз учила себя на ошибках, и это давало плоды.

Кульминация и конец урока.
Когда часы бахнули о звенящий гимн урока, Снейп подошёл к кафедре. Он оглядел комнату холодным взглядом, и в нём было и разочарование, и готовая оценочная суровость. Класс вокруг едва дышал — все знали, что сейчас прозвучит что-то важное.

— Вы показали мне многое, — произнёс он ровно. — Нечто достойное, много недисциплинированного шума и немало халатностей. Впрочем, учу вас не для развлечения.

Он развернул пергамент и продолжил, голос его стал ещё суше:
— До конца семестра вы в группах (и в тех парах, которые я назначил) должны приготовить одно сложное зелье по вашему выбору. Документированная работа, дневник производства, демонстрация — всё будет оценено. От результата будет зависеть ваша итоговая отметка и существенное количество баллов для факультета.

В комнате зазвучали проклятые фырканья и негодующие возгласы. Ученики обменялись взглядами: у кого-то — холодное недовольство, у кого-то — обида, у кого-то — тихое, почти скрытое предвкушение. Но большинство — злость: никто не хотел тащить по итогам семестра ответственность за партнёра, который либо саботировал, либо просто не участвовал.

— Допущение: никаких посторонних чар и запрещённых ингредиентов. Любое нарушение — штрафные баллы и доклад в администрацию. — Снейп посмотрел по кругу, и этот взгляд отрезал любые возможные шутки. — Ваша задача — доказать, что вы умеете управлять процессом. Выход — через три недели, презентация — в канун полуфестиваля.

Он откинулшись, махнул рукой в сторону контейнеров с материалами, и урок закончился резким, как стальная кромка, словом.
Студенты стали собираться. В классе витало раздражение: кто-то бросал презрительные взгляды на парнёров, кто-то уже обсуждал, как перетянуть работу на себя, кто-то молча собирал вещи, стиснув зубы.

Когда двери открылись и потоки учеников потянулись в тёмный коридор, шёпот и бурчание заполнили пространство.
— Какой кошмар, — пробормотал Рон, вспоминая Пенси.
— Забини вообще никакой, — шепнул кто-то ещё.
— А Невилл опять тянет весь стол, — сжалясь, сказал один из ребят.

Каира вышла последней, чувствуя в сердце смесь раздражения и сосредоточенности. В голове уже промелькнул план: нужно будет оставить запись в библиотеке, договориться о времени репетиций с Малфоем — или, нет, с кем-то более надёжным — и постараться не дать чужим саботажам уничтожить её работу. На улице коридора гул злых, недовольных голосов смешался с её мыслями: урок был окончен — но настоящая работа только начиналась.

Каира ещё выходила из библиотеки с охапкой книг — аккуратно связанные заметки, вырезки из томов по редким ингредиентам и томик старых рецептов — когда коридор встретил её холодным камнем и пустотой. На сердце было тяжело, но у неё набросанная сверху деловая маска: быть старостой — значит держать голову холодной, собирать информацию, не рвать связи эмоциями. Она шла быстро, ступни отскакивали от камня, свет факелов вытягивал тени вдоль колонн.

Едва она повернула за угол, рядом уже стояла компания слизеринцев. Их взгляды — те самые, что режут — споткнулись об неё и усмехнулись, как кошки, увидевшие добычу. Крэб шагнул вперёд, перегородив дорогу:

— Ну что у нас тут? — лениво проговорил он. — Кенгерли с книгами. Что, пора продавать знания за галеоны?

Гойл, башкой полубулыженный, толкнулся в сторону Гарри и Рона, стараясь выглядеть важным. Их смех — низкий, спрессованный — разливался по камню. Каира вздохнула, не желая ввязываться, но их мимика, их подколки — они уже не про неё, а про тех, кого она защищала. Горло сжалось.

— Не открывайте свои грязные рты про моих друзей, — вырвалось у неё, резко, защищая Гарри. — Или вы хотите, чтобы я вам это напомнила более резким тоном?

Один из них, как бы между делом, ткнул пальцем в неё и произнёс с тягучей насмешкой:

— Драко думает, кому из нас продать желание. Поверь, мы используем его по назначению.
— Нам повезло, что Малфой брезгует тобой, — подхватил другой, подталкивая носом. — Но нам-то плевать — задница у тебя, между прочим, ничего.

Слова ударили туго и грязно; в них не было даже изящества издёвки — только хамство. Каира стиснула челюсть; в голове застучало: как они смеют? Как они смеют торговать людьми, как товаром? Она почувствовала, как нарастают чужие голоса, как кипит в животе что-то, похожее на ярость.

За поворотом, из тени, как всегда будто невовремя, появился он — Драко. Он шагнул в коридор неспешно, оглянулся на своих друзей и, заметив сцену, лениво сказал:

— Свалите, грязнокровке. Она и так мне глаза достаточно мазолила сегодня.

Эти слова — ровный, холодный плевок. Он говорил так, будто объявил факт, а не боль. Каира повернулась к нему, воздух вокруг будто застыл. Она сократила влияние расстояния — шаг вперёд, ещё — глаза её стали стеклянными, в них не было слёз пока, только стальная отточенность.

— Как ты смеешь торговать мной? — выстрелила она, голос дрожал не от страха, а от сдавленного ужаса. — Кто ты такой, чёрт возьми, Малфой? Правда ли это? Ты... ты так низко пал?

Малфой приоткрыл глаза в лёгком удивлении, затем снова вернул холодный тон:

— Что? Ты ещё сомневаешься? — усмехнулся он, как будто ей только что сообщили плохую погоду. —
Ты наконец поняла?

Каира не успела ответить. Её гордость — этот последний заслон — лопнул, будто натянтая нитка. В груди взбесилось ранее сдержанное, и с левой щеки предательски скатилась тёплая капля. Она почувствовала соль на губах, запах пыли и книг, на языке — горечь.

— Я и не думала, что ты настолько... — слова застряли в горле. — ...ужасен, — с трудом выдавила она.

Малфой усмехнулся, и в улыбке было не просто презрение — там было удовлетворение:

— О, нет, Кенгерли. Я хуже, чем тебе кажется.

Эти слова были словно нож. Подбородок дрогнул, и теперь уже не удержать — ещё одна тёплая дорожка пробежала вниз по щеке. Каира ощутила, как что-то внутри сдаёт: не тело, а внутренняя конструкция — уверенность в том, что она сможет держать удар. Она резко развернулась и побежала.

Камень коридора глухо отдавал её шаги. Она не думала, как это выглядит; мысли в голове сводились лишь к одному: уйти. Она мчалась, под окнами мелькали тёмные силуэты, дыхание — крупными рванными порциями, как будто её кто-то гнал. Слёзы жгли глаза, причиняя боль и облегчение одновременно. Они были горячими, неожиданными — и каждое соприкосновение с щёкой казалось позорным.

За её спиной раздались насмешки — как пулемётная очередь:

— Вот она, какая драматичная! — раздался чей-то смех.
— Смотри, как красиво пляшут слёзы на её щеке! — проворчал Крэб.
— Может, продадим её слёзы? — кто-то шутливо предложил.

Голоса отскакивали по своду коридора. Она слышала их, и в этой череде слов — то, что больно резало: они довольны, они веселятся за её счёт, и ей стыдно быть слабой перед ними. Ей было стыдно за то, что слёзы предательски украли у неё лицо, что она, такая гордая, не сдержалась.

Она бежала до угла, затем до лестницы, пока ноги не подкашивались от усталости. Только в уединённой нише, в которой никогда не было людей, она замедлила шаг и позволила себе всё — всхлип, который вырвался из груди, руки, прижимающие книги к сердцу, лицо, мокрое от потока слёз. Сердце стучало, как барабан, и голос в голове шептал обвинения: «Ну ты и дура, Каира. Как можно было дать им увидеть это?»

Она судила себя жестко, видя в этом предательстве к собственным принципам: слёзы — это слабость, а она — не та, у кого есть право быть слабой на публике. Но каждое её «я не должна» не снимало остроты — наоборот, делало боль глубже: она не хотела выглядеть девчонкой, проигравшей Malfoy, и в этом кроется ещё одно, едкое чувство — предательство самой себя.

Прошло несколько минут. Дыхание пришло в норму, слёзы подсохли. Каира аккуратно провела рукой по щекам, смыла следы, выпрямила спину, подтянула мантию. В глазах появилось холодное пламя — не слёзы теперь, а решимость: не дать им повторить это. Не сейчас. Не так.

Она вернулась в гостиную с книгами под мышкой, но в голове уже крутился план: работать ещё усерднее, готовить курсовую идеально, поднять баллы, быть старостой не вопреки, а вопреки им. И пусть они смеялись — она докажет, что их смех — пустой звук, что её сила — не в отсутствии эмоций, а в умении подниматься после падения.

Комната у камина была полумраком: огонь бросал на стены зыбкие золотисто-зелёные блики, вокруг лежали мягкие тени кожаных кресел. Драко сидел как всегда — прямо, с полуоткрытой манжетой, в руках крутил тяжёлый галеон; на лице — привычная маска ровного презрения. Забини лежал в противоположном кресле по-удобнее, бокал виски отражал огонь. В это позднее время в комнате оставалось немного людей — идеальный фон для беседы, которая не терпела свидетелей.

— Ты серьёзно собираешься продать это желание им? — спросил Блейз прямо, не прикрываясь шуткой. Его голос был тихим, но в нём слышалась искра тревоги и неожиданной серьёзности.

Драко не спешил отвечать. Он как будто слушал гул огня, обводил взглядом камин и лениво улыбнулся, прибавляя к этому движение плечом, будто решал простую бытовую проблему.
— Да, — наконец сказал он. — Почему бы и нет?

Блейз выдохнул. На его лице — не привычная ухмылка, а складка беспокойства. Он опустил бокал, встряхнул дымку виски в тёмно-синем стекле и продолжил ровно:
— Слушай меня внимательно, Драко. Ты же адекватный. Подумай, ради чего ты это делаешь. Это не шутка. Эти ребята... они не просто «весёлые» парни — им не чуждо довести всё до крайности. Они найдут способ превратить это в шоу. И в этом случае пострадает не только она — пострадаешь и ты.

Драко усмехнулся, но в уголке его глаз мелькнуло раздражение:
— Меня это не волнует. Она — низко. Я её использую как хочу.

Блейз встал, подошёл чуть ближе, заглянул в огонь и сказал тише, почти шепотом:
— Мне не интересна мораль, Драко. Я говорю о рисках. Представь: это выходит за рамки «домашнего развлечения». Кто-то из них перейдёт черту. Зачем нам скандал, который опутает тебя сам? Представь себе имя Малфоя в слухах — не как победителя турнира, а как тот, чей «подарок» стал поводом для преследования, драки, возможно, вмешательства администрации и министерства. Люциус не станет в восторге, и это тебе точно не нужно.

Драко говорил спокойно, но голос его был как сталь:
— Люциус сам решил, что я должен участвовать в турнире. Я не собираюсь ему объяснять каждую свою мелочь.
— Но это не мелочь, — настаивал Блейз. — Репутационные и юридические последствия — не выдумка. Если дело примет серьёзный оборот — это перейдёт в область, где помогут не галеоны, а суды и директора. Ты реально готов ввязаться в это?

Малфой фыркнул, поворачивая галеон в пальцах:
— Они сами выберут путь. Я лишь предоставлю возможность. Не я буду выполнять их прихоти.

— То есть ты делаешь ставку на «не я, а они», — резюмировал Забини, его тон становился всё холоднее. — Но ты знаешь, как такое развивается. Ребята ждут повод, и как только они его получат — контроля не будет. Кто-то превзойдёт другого в жестокости. И последствия будут не только для неё. Ты рискуешь быть вовлечённым как инициатор. Люди ведь начинают спрашивать: кто дал право? Кто дал инструмент? И тут уже не отделаться «я всего лишь хотел посмотреть».

Драко нахмурился:
— Мне плевать на их мелкие удовольствия. Это их дело.

— Плевать? — глаза Блейза сузились. — Знаешь, есть вещи, где «мне плевать» не работает, Драко. Есть вещи, где «плевать» превращается в то, что тебе жёстко вернут назад. Представь, что по следам случившегося пойдёт директор, профессора, Министерство; или — что ещё хуже — кто-то решит, что ты даёшь повод, а не решение. У тебя есть ресурсы, чтобы отмазываться от всего этого? Хотел бы ты, чтобы твоя фамилия и твой шанс в турнире остались чистыми?

Он говорил спокойно, но в словах было больше, чем предупреждение — в них слышалась реальная забота о собственном спокойствии и о выгоде: Блейз не морализировал, он считал риски. И чем дальше, тем явственнее становилось: ему было не по нраву быть соучастником в том, что может превратиться в публичный скандал.

— Зачем тебе эти нравоучения, — холодно сказал Драко. — У тебя есть варианты? Хватит играть в мисс Мать Терезу.

Блейз устало покачал головой:
— Я не «мать Тереза», — ответил он резко. — Я говорю как человек, который понимает цену риска. Если ты сдашь это желание — считай, завтра у тебя будет не просто несколько студентов, которые попытаются чем-то развлечься. У тебя будет шлейф людей, которым потом будет плевать на последствия, и ты — как раз тот, кто будет выглядеть инициатором. И не пытайся меня заставить быть частью этого. Я не буду помогать подготовке к тому, чтобы чья-то жизнь стала адом только ради вашей забавы.

Между ними повисла пауза. Огонь клокотал и бросал блики, но между Драко и Блейзом попросту не оставалось тёплого света: было либо железо, либо лёд.

Блейз махнул рукой, чтобы закрыть тему, и голос его в комнате потонул в треске огня.
— Делай как хочешь, — сказал он спокойно. — Я сказал своё. Как друг — я не одобряю. Но знаю, как ты себя ведёшь и как ты её ненавидишь. Это твой выбор.

Малфой фыркнул — коротко, равнодушно, будто это была пустая формальность. Он приоткрыл рот, будто хотел что-то лихое бросить в ответ, но из темноты коридора в Слизерине раздался высокий, писклявый голос. В дверях появилась Пенси Паркинсон: она влетела в комнату, сделала наигранно удивлённое лицо и, не церемонясь, плюхнулась Драко на колени, перебросив одну ножку через край кресла, как будто это была её собственная мебель.

Она захватила бокал с виски и пригубила, оставив на губах лёгкую улыбку, затем, лениво опёршись на его плечо, прошептала:
— Ты сегодня такой напряжённый, любимый. Всё в порядке?

Драко не показал ни мягкости, ни явного раздражения — он просто позволил себе очень маленькую, едва различимую улыбку, словно признание, что в присутствии нужной фамилии мир становится спокойнее. Пенси теребила край его манжеты, шмыгала носом и говорила нечто слащавое. Забини наблюдал из кресла, бокал в руке, глаза слегка прищурены; в нём было и недоумение, и, возможно, лёгкое отвращение к показной привязанности.

— Не мешай мне думать, — произнёс Малфой тоном, который мог быть и приказом, и шуткой. Пенси только заулыбалась, будто этот приказ — самое прекрасное признание.

Забини лишь качнул головой и, словно закрывая окончательно тему, бросил:
— Делай что хочешь. Но знай: как друг я не одобряю.

Он чувствовал — и это было видно в его жесте — что черта пройдена. Он не собирался влезать дальше; у него были свои принципы, и одно из них — не становиться соучастником в том, что может сломать чужую жизнь. Он оставил Малфоя с Пенси и вышел, не произнеся лишних слов.

⸻

Пара дней спустя всё вокруг Каиры стала зыбкой.
Ночи превратились в длинные туннели без сна: она ворочалась, считала страницы учебников, прогоняла в уме формулы и рецепты, но мысли возвращались к одному — к «желанию». Каждый шорох коридора, каждый шаг, слышимый с другой стороны толстых стен Хогвартса, заставлял её замирать: вдруг это тот самый слизеринец, который придёт и скажет: «Мы договорились, желание теперь моё»?

Она не могла сказать Гарри и Рону. Не потому, что имела страх перед тем, что они осудят — Рон и Гарри были её друзьями и защитниками — а потому, что это было не простое обещание из шалостей. Это был волшебный контракт: слово, заключённое чарами, подпись, которую не разорвёшь обычной бумажкой. Её собственный выбор — её собственная ответственность. Если она сама дала согласие (импульсивно, в момент глупой игры), то и платить за последствия придётся ей. И кто знает, кто ещё подпишет «в сделку»?

В груди поселилось чувство вины. Вспоминалась вечеринка, бильярд, её дерзкая ухмылка, ставшая подстрекательской ответом на укол Малфоя — и вот этот миг, когда ирония превратилась в ловушку. Если бы я не согласилась... — эти слова тянулись в голове, обрывки сожалений и обвинений, которые она обращала не на других, а на себя.

Она думала про Малфоя — про его презрение, про ту холодную уверенность, с которой он обращался с людьми. Он ненавидел её, потому что она ему противна не только происхождением; он ненавидел, потому что не мог её сломать в тот момент, когда хотел выглядеть выше. И теперь у неё — «возможность» и наказание одновременно: знание, что чужие руки могут обернуть это «желание» против неё.

Чему научила меня эта история? — мысленно записывала она. — Никогда не играть с теми, кто питается контролем и унижением. Никогда не позволять себе сарказм в ответ на провокацию так, чтобы это могло обернуться против меня. Никогда — связываться с Малфоем лично.

Она чувствовала, как обида и стыд растут, но ещё сильнее — желание исправить ситуацию. Не обязательно сразу и прямо, но тихо — план: учиться ещё усерднее, собрать лучшие оценки, подготовить курсовую на блестящую «пятёрку», чтобы никакая насмешка не имела веса на её репутацию. Быть старостой — не ради власти, а ради доказательства, что она не та, кем её хотят представить.

Кроме личного кризиса, был и общий: Гарри всё ещё на иголках. Его имя в Кубке Огня висело над ним, как знак вопроса: кто и зачем подкинул? Никто не знал — и это мучило. Никто не хотел верить, но шёпоты шли по коридорам. Преподаватели осторожно водили разговоры, Министерство — как тень — звучало в разговорах взрослых. А первый тур — неизвестность: будут ли драконы, чудовища, ловушки? Ничто не объясняло, и в эту пустоту вписывалась только тревога.

Каира думала: Мы не смогли выяснить ни того, как его имя попало в Кубок, ни того, что будет в первом задании. И именно это — неизвестность — как нож: остро и всегда рядом. Она понимала, что любая ошибка, любой лишний звук, любое неверное движение в коридоре может превратиться в повод.

Эти ночи без сна были полны мелких ритуалов: протирание колец, чтоб пальцы не дрожали; перечитывание рецептов шёпотом, как будто это могло защитить; короткие прогулки по пустым этажам, чтобы убедиться, что никто не идёт следом; звон в стену совами — маленькая проверка мира. Она не хотела пугать Гарри и Рона, не хотела сделать их жизнь ещё тяжелее. Но одиночество шло рядом, холодный и прозрачный.

Внутри неё медленно созревало решение — не кричать, не горько жаловаться и не убегать от проблем. Она будет действовать. Соберёт доказательства, если кто-то начнёт что-то требовать; она будет искать союзников, но осторожно — в тех, кто не сразу выдаст её в обмен на «удовольствие» или славу. Это было уроком боли и горечи, но и уроком силы: иногда лучшее оружие — не кулак, а тихая, неукоснительная подготовка.

Коридор был заполнен утренним светом, который пробивался сквозь витражи и рисовал на камне полосы. Студенты спешили по своим делам — кто-то скупался в весёлых разговорах, кто-то, как Каира, шёл молча, уткнувшись в мысли. Она шла медленно, как будто грунт под ногами стал вязким: движения были точные, но усталые. Малфой шёл в противоположную сторону — прямо к кабинету зельеварения — и увидел её на пару шагов раньше, чем она заметила его.

Первое, что он заметил — это не одежда и не книга, а лицо: скулы стали более выраженными, глаза ввалившиеся, кожа бледнее обычного. Вечные щёки, которые обычно смещали выражение в насмешку, теперь лишь подчёркивали усталость. На пальцах были следы — не то чтобы свежие раны, но явные следы того, что руки часто спасали разум от горечи пальцев: кожа была взъерошена, кое-где блёкло пятно. Это не было сценой трагедии; это было знаком внутренней борьбы — того, что она пыталась сдержать внутри и что вырвалось наружу мелкими, болезненными штрихами.

Малфой невольно остановился полшага назад. Ничто во внешнем облике девушки не вызывало у него жалости — жалость была для слабых, а он терпеть её не мог. Но то, что он наблюдал сейчас, не было просто симпатией или жалостью: это был дискомфорт, тонкое раздражение, которое приходило от мысли о слабости в преддверии игры, где ценится сила. И где-то под этим — неприятное ощущение, будто его собственный замысел мог стать безликой грязью, если других пустить в дело.

Мысли о словах Забини всплыли как ледяной камень: «Подумай, прежде чем давать желание...» Блейз говорил не о морали, а о последствиях. Малфой, по природе, не одобрял морали, но умел считать риски. Если бы он отдал «желание» кому-то ещё — оно могло бы превратиться в неконтролируемую, низменную игрушку. Он не терпел сцен, которые разрушали порядок. Ещё хуже — если сценарий вырастет до уровня, когда имя Малфоя окажется связано не с властью, а с начальством мерзости, которую он сам породил. Негодование и риск — то, что могло бы ударить и по нему самому.

Ещё важнее: тот вечер с Сивым — с той сценой в палатке — оставил у него странный отпечаток. Он спас её тогда не потому, что вдруг проснулся в душе рыцарь; он действовал из собственного расчёта, из неприязни к тому, что кто-то допустил откровенное дно в его присутствии. Позже мысль о том, чтобы «отдать» её чужим рукам — друзьям-зверям, которые развлекались бы над тем, что он когда-то отобрал у Сивого — резала его самолюбие. Это не было милосердием. Это — вопрос контроля: если уже вмешался он, то пусть и дальше останется его решение, а не чьё-то весёлое подножие. Пусть никто не получит удовольствия постфактум.

Он не собирался оправдываться перед собой и уж тем более — перед ней. Признать это вслух значило бы скатиться до какого-то мягкого человеческого рубежа, которого он из принципа не пересекал. И всё-таки мысль остаться единственным распорядителем желания — не из жалости, а из привилегии — мелькнула и уцепилась. Малфой ни на секунду не думал о том, чтобы стать её защитником. Нет. Для него это было скорее: «Я — тот, кто решает. И не ты и не они.»

Она прошла мимо, не замечая, как он остановился. Когда её взгляд на секунду встретился с его, в глазах её был испуг — не от физической угрозы, а от той внутренней паники, что он и вынашивал как шанс. Она будто прочла в нём ответ на свой страх и, может быть, надела на него последние надежды. Малфой отбросил это — не позволял себе мягкости.

Он сделал шаг в сторону, чтобы пройти мимо, и почувствовал, как мышечный рефлекс подвёл к действию лёгкую, сухую реплику. Но вместо этого он только отбросил взгляд в сторону и тихо произнёс, совсем не по-доброму:

— Держись в форме, Кенгерли.

Это было не заботой. Это было приказом, холодным и отрешённым. В нём слышалась и доля вызова: «Не покажи мне слабость, которая меня раздражает». Она не знала — или не услышала — подвоха. Малфой же, отвернувшись, прошёл дальше, словно сцена и не имела значения. Внутри же он повторял себе решение, простое и глухое: не отдавать желание. Не потому что он вдруг стал добр, и не потому что ему её жалко. Просто потому, что уступка другим лишила бы его того единственного права — права выбора. Пусть она не радуется и не успокаивается. Пусть думает, что всё ещё на волоске. Это было его маленькое удовольствие контроля.

Он думал это спокойно, почти с облегчением. Затем добавил про себя, едва заметно: пусть не ждёт больших чудес. И ушёл; за его спиной коридор зашумел, жизнь пошла дальше, а у него в руке остался легкий, хмурый вкус окончательного решения — он не станет товаром для чужой забавы, и это, по его внутренней логике, лучше любых слов.

Рон схватил её за запястье так внезапно, что Каира едва не уронила стопку книг, и потащил в сторону служебного выхода из зала. У неё в голове ещё крутились формулы и ингредиенты из урока — холодные котлы, запах серы и трав — но его хватка была непреклонна: рыжие волосы развевались, плащ задирался, и они уже через минуту оказались за каменными арками замка, в прохладе коридора, где эхо шагов отдавало на сто метров.

— Рон? — прижала она ладонь к запястью, пытаясь заглушить внезапное учащённое дыхание. — Куда мы идём? Что случилось?

Он ответил коротко, почти шёпотом:
— Подожди. Просто подожди.

В его голосе не было уверенности — была торопливая настороженность. Он вел её по знакомой, но сейчас тёмной тропинке между кустов, обходя патрули и моменты, где могли кто-нибудь подслушать. Они шли молча; только шаги, рокот их сердец и далёкое шуршание листьев сопровождали их.

Добравшись до редкой просеки у линии, где газоны Хогвартса переходили в тёмную стену леса, Рон резко притих и поклонился чуть ниже, уводя её за высокий куст тисса. Там, в плотной зелени, откуда было видно ровно узкую полосу неба и склон холма, он остановился и подал жестом: не дыши.

Каира прижалась к веткам, чувствуя прилипшую к ладоням влагу. Вокруг стояла тишина — та, перед бурей. И внезапно эта тишина взорвалась пламенем: из-за пригорка вырвался яркий, огненный столб, который на миг осветил всё лицо ночи, отбрасывая на камни гигантские тени. Было слышно рев — глубокий, как раскат грома, и удар по воздуху от расправленных крыльев.

— Драконы... — выдохнула Каира, и в слове звучал одновременно шок и холодный расчёт. Её глаза расширились настолько, что в них отразилось пламя; пушистые пряди её волос встали дыбом от внезапного жара, а в нос ударил запах — смесь серы и чего-то почти животного, острый, щекочущий.

Рон посмотрел на неё, и в лице его было то же бешенство и испуг, смешанные с каким-то азартом — как у мальчика, который неожиданно увидел настоящее чудовище и сразу понял, чем это грозит всем вокруг.
— Я видел, — проговорил он быстро, срывая слово с языка. — Я слышал, как двое заговорили у дворца — грузовые кареты ехали к озеру и к северной поляне. Они говорили о ящиках и «перевозке»... Я подумал — надо бежать. Хватит слухов: это первый тур.

Каира отвернулась, внутренне сжавшись оттого, как все кусочки пазла разом встали на места. Сердце стучало так громко, что она слышала это в ушах: драконы — первое испытание. Вся голова наполнилась тем же вопросом, что мучил их всех: как это возможно? — но сейчас мысль была односложной и практичной.

— Значит, первое испытание — драконы, — едва слышно произнесла она, но голос её уже стал твёрдым, деловитым. — Надо сказать Гарри.

Рон поморщился:
— Я хотел... но он — ты знаешь... он сейчас, — слова застряли у него в горле. Он опустил глаза, и в их глубине мелькнул стыд и разлад: таящееся недоверие, которое витало между ним и Гарри с тех пор, как выпало имя из Кубка. — Я думал, что ты ему скажешь. Ты... ты всегда находишь слова.

Каира бросила на него строгий взгляд, в котором смешались раздражение и понимание. Её собственная усталость, ночные кошмары и страхи вдруг уплотнились в невидимую весть: нельзя откладывать. Гарри сейчас не мог тратить силы на выяснения — и вместе с тем, он должен был знать.

— Почему ты не пошёл сам за ним? — холодно поинтересовалась она, но тут же смягчила тон: — Рон, если ты боишься идти первым — просто скажи, я пойду с тобой. Но он должен знать. Сейчас.

Рон опять замялся; в нём боролись тоска и гордость, вина и забота. Казалось, чуть позже он найдёт тысячу причин, почему не позвал Гарри сразу — но в этот момент Каира решила действовать иначе.

Она сжала его локоть в руке, удерживая взгляд.
— Ты и Гарри должны помириться, — сказала она резко, почти приказывающе. — Ты не можешь сидеть и тушить в себе горесть. Если ты хочешь, чтобы он был рядом — иди и помирись с ним. Прямо сейчас. Я зайду и скажу ему. Но ты идёшь. Понял?

Рон вздохнул, словно согласившись с приговором. В его глазах мигом мелькнуло облегчение и боязливое решимость. Он глотнул и кивнул едва заметно.
— Ладно. Я... постараюсь. Я... спасибо, Кай.

Она усмехнулась криво, в её мыслях было уже несколько стратегий: как сказать Гарри о драконах, как донести информацию так, чтобы не выглядеть паникёром, и как подтолкнуть Рона к разговору. Но сначала — действовать нужно было ближе к телу: они отступили назад в тень, ещё раз, на всякий случай, прислушались к звукам леса, где глухо отдавался рев, и, убедившись, что никто не идёт по тропе, повернули назад к замку.

Шаги их были отлажены и тихи. Коридоры замка встретили их знакомым эхом свечей; где-то вдали слышался звук бьющего колокола — напоминание о времени. Они шли плечом к плечу, и у каждого из них в голове была своя жара: у Каиры — расчет и тревога, у Рона — робкая надежда и предстоящая попытка загладить вину.

Когда они расстались у комнаты, Каира шепнула:
— Не медли. И постарайся не кричать «Поттер виноват» как все. Просто скажи — «Я хотел поговорить». Дай ему шанс.

Рон вздохнул ещё раз и, стиснув кулаки, направился в сторону общих покоев, чтобы найти Гарри. Каира стояла на месте, глядя на уходящую тень, а затем, собрав последнюю решимость, повернулась к лестнице, по которой спешила обратно в библиотеку — теперь уже не за книгами, а за словами, которые ей предстояло произнести.