Эпилог
Сколько бы времени не прошло, сколько бы дождей не пролилось, сколько бы жизней не угасло, кто-то помнил его, как удивительного, прекрасного человека.
У могил стояло двое. Тот, что потолще, говорил тихо, почти шёпотом, видимо, боясь потревожить призраков прошлого. Он смотрел на две надгробные плиты, на них были выгравированы до боли знакомые имена, при каждом упоминании делающие больно. В его глазах виднелась уже давно тлеющая скорбь – прошло уже много времени. Время не лечит раны, оно лишь стирает воспоминания. Но в некоторых случаях это работает совсем по-другому.
– Думаешь, как там они? – Алистер посматривал на могилу, что появилась спустя три дня после появления первой.
– На небе всегда хорошо, – тихо отзывался Говард. Его тощее тело дрожало то ли от напряжения, то ли от волнения.
– А кто сказал, что они оба в Раю?
– Это же очевидно, – хмыкнул Говард и наклонился над могилой своего старого друга. – Таких людей обязаны пустить туда.
– Он застрелил Нормана, – отрезал Алистер. – Не думаю, что убийства поощряются Богом.
Мужчина поздно вспомнил о тех реках крови, что проливались во всё время повествования Библии, и запоздало прикусил язык. Он почувствовал на себе тяжёлый взгляд своего друга.
– Будем надеяться, что они не страдают.
– Надеюсь, что мы так страдать не будем.
Могилы Александра и Лили были рядом. Их плиты почти соприкасались друг с другом и спустя несколько лет их обвило зелёное щупальце плюща и высокая трава. Они были похожи на последние оплоты настоящей любви в этом сером и скучном месте. Среди скал, зданий и тёмного моря, в котором гибли чьи-то мечты, они сияли ярче тысяч солнц. В по-настоящему мглистые дни люди приходили сюда и молились, не зная истины.
Александр был эгоистом. Лили была проституткой. Двое изгоев старого мира, поглощённые войной души слились воедино и дарили свет, которым не могли засиять даже самые чистые люди на свете. Их тяжёлые взгляды и добрые помыслы, манеры и жертвенность – вот, что отделяло их от сброда, что мечтал лишь о деньгах, крови и смерти.
Но где-то в глубине души, в тёмных закоулках сознаний усопших чернели те самые мысли о смерти. Все хотят убивать, но не все хотят признаваться в этом.
Алистер и Говард простояли так почти до самого заката, медленно раздирающего серое ноябрьское небо своими красными рассеянными полосами чистого света, приносящего в этот островок страха и скорби немного тепла.
Цветы были возложены. Розы блестели в последних лучах солнца, что умирало у всех на глазах.
– Им хорошо. Их больше нет, – сказал Алистер, оглядываясь на сонный Пиллау, раздираемый изнутри бандитами, страданиями и криками. – А нам ещё жить да жить.
– Не говори ерунду, – сказал Говард. – Куда нам жить-то?
– Думаю, нам стоит хранить память о них.
– Любовь не умирает.
– Правильно, любовь остывает.
Они вновь замолчали. В годовщину смерти своих друзей им хотелось просто ничего не говорить и вслушиваться в шёпот ветра в вышине, где, может быть, кто-то из них говорил что-то ободряющее, тёплое.
Прошло полторы минуты, прежде чем они проснулись от этого страшного сна. Их тела вздрогнули, а холодный порыв влажного морского ветра небрежно всколыхнул их куртки.
– Холодает уже. Пойдём отсюда, – Говард тронул за плечо своего единственного живого друга.
– Да, – вздохнул тот, – ты прав. Сейчас.
Но ещё несколько секунд он не двигался с места, надеясь на чудо.
Они ушли, так ничего и не услышав. Ночь медленно опускалась на город, и только тот, кто смотрел выше всех остальных, кто замечал жестокость и подлость, кто признавал свои ошибки, мог увидеть в закатных лучах то самое чудо.
В небе медленно плыли киты.
Киты Китобоя.