Лето в пионерском галстуке

Вырезанная на стволе надпись «Ю+В» потемнела, стала нечёткой,затянулась, как старый шрам. Юра с трепетом и нежностью провёл по нейпальцами, а потом взялся за лопату. Влажная земля поддавалась легко, и ужечерез пару минут послышался звон удара о железную крышку капсулы. Юравыдохнул с облегчением - она на месте! Испачкав руки в земле и ржавчине отстарой жестяной коробки, открыл её и принялся вытряхивать содержимое натраву.Сперва показались выцветшие кончики галстуков, за ними посыпаласьпревратившаяся в труху лилия, комсомольский значок и разбитые очки. Но ведьтогда ни значка, ни очков в капсулу они не вкладывали... Юра осторожностиснул оправу в руке, вспомнив, как когда-то осторожно, будто этодрагоценность, снимал их с Володи здесь же, под этой самой кроной. Онповторил мысленно: «Это его очки... А тетрадь? Где же его тетрадь?» НоВолодиной тетради со страшилками, сценарием, с «Юрчкой» и пожеланиямисебе-будущим в капсуле не оказалось. Зато - этого Юра никак не ожидал, - изнеё выпала связанная бечёвкой, аккуратная стопка писем.Он взял её дрожащими руками, развязал верёвку. В горле пересохло, в ушахзашумела кровь, а в голове зажужжал целый рой вопросов: что это за письма иоткуда они? Конечно же, их положил сюда Володя, кто ещё? А значит, онприходил и открывал капсулу, а значит, был здесь! Но когда? Ответы должныбыли лежать внутри.На верхнем письме, запечатанном в обычный почтовый конверт, был написанстарый Юркин адрес и московский Володин, но ни марок, ни почтовых отметокне было. Это письмо Володя написал, но не отправил - Юра по содержаниюдогадался, когда.«Неужели я обидел тебя своей последней телеграммой? Ты говорил мне, что,если ещё раз я оттолкну тебя, ты навсегда исчезнешь. Неужели я оттолкнул?Ведь ты исчез. В таком случае ты молодец. Наконец научился держать своёслово.Но всё это было ради твоего же блага! У отца начались очень серьёзныепроблемы. Он связался не с теми людьми - с преступной группировкой, не подоброй воле, конечно. Они сами пришли и стали требовать мзду, мол, за то, чтоне трогают. Но батя - человек принципиальный, советский, дал от воротповорот. А они - наоборот, беспринципные, „тронули" - устроили пожар наобъекте. А потом стали угрожать, что причинят вред семье. Юра, когда я писалтебе эти слова, а потом - телеграмму, я думал только о тебе! Ведь почтовыйящик у нас не в квартире! Они могли бы найти твоё письмо, приплести ко всемупрочему ещё и тебя, а ты для меня - самое дорогое. Конечно, боясь за себя,мать и отца, я боялся и за тебя. До сих пор страшно даже предположить, чтобыло бы, узнай они о том, кто ты для меня. А если бы стали угрожать мне, чтонавредят тебе... Что бы я стал делать?Сейчас я понимаю, что это было бы слишком мелочно и что в Харькове явно естьсвои группировки, что наши вряд ли полезли бы на чужую территорию. Этосейчас я понял, но тогда... Не только я паникёр, мы всей семьёй всерьёз боялисьдаже выйти из квартиры.Но, что ни делается, всё к лучшему. Я не хотел! Я ужасно скучаю по тебе и нехочу тебя терять. Но так будет лучше. Я хочу, чтобы ты наладил свою жизнь,чтобы не отвлекался на меня, не думал обо мне. Чтобы девушку нашёл. Ведь273/283зачем я тебе? От меня только вред, я мешаю тебе, сбиваю с пути и отвлекаю, атебе надо жить своей жизнью. Не держи на меня зла и прости за всё. Я ни наминуту не забываю тебя, но без меня тебе будет лучше».Юра бегал глазами по строчкам и с каждым новым словом всё дальше и дальшеуходил во времени. Вспоминал, каким был тогда сам и каким был Володя.Сейчас, в новом изменившемся мире, всё это казалось забытым, совершеннонесущественным, но тогда... как же важно это было тогда!Это письмо Володя так и не отправил, и теперь Юра понимал, почему. Володябоялся за него, Володя защищал его, не хотел подставлять. И из-за этого страхаЮрка долго потом ещё гадал, что сделал не так, почему Володя взял и оборвалвсё так просто, резко... Но причина оказалась до смешного простой: Володяхотел его уберечь, он думал, что убережёт, бросив, он боялся, что до Юрки комуто есть дело.Следующие три письма были уже с марками и почтовыми отметками. В графеотправителя значилось «ВЧ-1543» - воинская часть, а адресом получателязначилась Юркина харьковская квартира. Первое из этих писем датировалосьначалом августа 1991 года.«Представляю твоё лицо, когда ты без единого предупреждения получишьписьмо из армии. Ну что ж, рано или поздно я должен буду отслужить, такпочему бы не сейчас? Не могу сказать, что мне здесь нравится, но я жалеютолько о том, что пришлось за семестр до окончания института забратьдокументы. Но это ничего, восстановлюсь. Больше этого я жалею о том, как намс тобой пришлось попрощаться. Пришлось, Юра! Пришлось! Я этого не хотел!Я знаю, что ты злишься. Но знаю ещё, что всё равно читаешь. Не злись. Когдавернусь на гражданку, я всё объясню, ты поймёшь. Мне тут тоскливо. Черкнихотя бы пару строк в ответ. Но... писать нужно очень аккуратно, ты знаешь. Жду».Но Володя так и не дождался. Юра вздохнул - он не получил этих писем,потому что тогда уже жил в Германии! Как же ужасно должен был чувствоватьсебя Володя, не получая ответов. Но тут было ещё два письма из воинской части,и Юра по очереди открыл их.В конце августа Володя писал:«Не знаю, почему ты не отвечаешь. Надеюсь, что просто не получил первоеписьмо - может, что-то с почтой?Мне тут тяжело, вдали от родных и... друзей... без твоих ответов. Особеннотрудно из-за моей проблемы. Окружение... влияет. Ты, наверное, спросишь, что яделаю здесь со своими-то страхами?Конечно, та моя проблема никуда не делась, мне ничего не помогло, я писалтебе об этом, ты должен помнить. Потом, после той истории, о которой я не могурассказать тебе в письме и из-за которой нам пришлось уехать из Москвы, отецпредложил пойти служить ради моей безопасности. И добавил, что тут из меняточно сделают мужика. О том, что у меня случился „рецидив", знаешь толькоты, родителям я не рассказывал, поэтому отец за меня спокоен, и мне тоже былоспокойно. Сейчас я вспоминаю прошедшие три года и думаю, что я был оченьнаивным, считая, что от моей проблемы можно так просто избавиться. А теперьздесь, в воинской части, мне и подавно с ней не совладать. Хотя есть и обратнаясторона медали - армия закаляет. Мне некуда бежать от своих страхов, здесьмне приходится привыкать жить с ними.Ответь мне, я очень жду».274/283Юра понял, что Володя в этом письме скрытно говорит о своей «болезни», и отом, что ему очень сложно находиться в армии среди мужчин. Юра с трудом могего понять - то, насколько это было сложно.Общество... Юра знал, что в России и сейчас всё намного хуже с отношением кЛГБТ, что тут взгляды людей меняются очень медленно и тяжело, не так, как наЗападе. А тогда... Лечение гомосексуализма как психологического отклонения -это вообще бесчеловечно, врачи ведь могли сделать из Володи инвалида. Апотом армия - то ещё испытание. Шутка ли, ему, борющемуся со своимимонстрами, считающему, что он сам - монстр, два года в окружении мужчин.Сейчас Юра безумно жалел, что не получил этих писем - как бы он хотелвернуть всё и поддержать Володю. Рассказать, что таких, как он - много, и чтотам, где живёт Юра, общество их принимает.Последнее письмо из воинской части датировалось мартом 1992 года и былоочень коротким:«Ответа всё нет и нет. Неужели ты переехал? Или правда возненавидел меня?Как ты? Что с тобой? Встретил девушку? Может, уже женился? Очень надеюсь,что так и есть - что ты нашёл себя и своё счастье. С трудом осознаю, чтопролетел почти целый год. У меня увольнительный в апреле, я приеду к тебе, Юра! Я сразу приеду к тебе!»Последняя строчка письма заставила Юру зажмуриться - вот когда Володяприезжал искать его, но не нашёл.Все остальные письма лежали в обычных белых конвертах, без марок и адресов.Единственными пометками на них были даты, написанные карандашом. Юра открыл самое раннее, за май 1993 года.«В прошлом году ездил в Харьков. Не нашёл тебя. Приехал по тому адресу, накоторый всегда писал, а там новые жильцы, в твоей квартире. Они рассказалимне, что вы уже давно уехали в Германию.Всё правильно, Юра. Ты поступил правильно. Раз ты не забрал письма, значит,тебе они не нужны. Если не оставил адреса, значит, тебе не нужен я. Наверное,оно к лучшему, всё равно у нас ничего бы не получилось...»От досады Юра дёрнул рукой так, что чуть не порвал письмо: - Я оставлял адрес! Я писал им, я просил их дать ему адрес, я просил переслатьписьма. Зря я понадеялся на других!Но Юре нельзя было надеяться на других. Надо было писать соседям самомукаждый месяц, пусть даже в квартире никто не жил, всё равно завалить ихписьмами. Но он этого не сделал. - Я всё просрал! - прошипел он вслух.Читать дальше не хотелось, но остановиться он не мог:«...Но почему ты тогда искал меня? Зачем тогда приехал в Тверь, как ты вообщенашёл адрес брата?»Юра всерьёз намеревался бросить это письмо и перейти к следующему. «Брат...»Тот Вова действительно был его братом!Юра отвернулся. Но письмо, будто магнит, притягивало взгляд. Володин почерк,ровные строчки, мелкие буквы - живая память о том, что было с ним, и о том,что могло бы случиться с ними.«Новые жильцы отдали мне письма нетронутыми - какие хорошие люди. Даже275/283не открывали.Я был в отчаянии, когда узнал, что связь между нами окончательно оборвалась.Меня бросает из крайности в крайность - я понимаю, что так будет лучше, но немогу с этим смириться. Я и сейчас в отчаянии, поэтому и пишу это письмо, хотязнаю, что отправить мне его некуда. Писать письма в никуда - это такаяметодика по борьбе со стрессом. Я ещё в институте вычитал про неё в книгах попсихологии, а впервые попробовал в армии. Суть заключается в том, чтобыписать свои мысли и переживания, а потом уничтожать их. Так сбрасываетсягруз с души. В армии мне это очень помогло. Меня приписали к штабу, так чтовремя и возможность писать я находил.Кстати, часть у меня была вполне себе адекватная, ребята-сослуживцы хорошие,со многими я подружился. Знаешь, я слышал истории о том, какие поройслучаются ужасные вещи во время службы, но меня даже дедовщина обошластороной. Сложно было совсем из-за другого... Ты знаешь, из-за чего. И явыплёскивал эмоции в письмах. Тех, которые не отправлял. Я обращался в них ктебе, хотя по методике писать нужно было самому себе. Если бы ты только знал,сколько откровений и слов любви я там сказал! А потом всё сжигал, потому чтонельзя было никому узнать о таком. Но теперь я дома, и надобности сжигать всёэто нет...Мне сейчас очень плохо, но я очень рад за тебя. Я надеюсь, что тебе там лучше.Вообще надеюсь, что там и люди, и жизнь лучше.Два года прошло, я вернулся домой, а такое впечатление, что попал совершеннов другой мир. Мир и правда изменился, страна изменилась. Отец зановооткрывает бизнес... Он говорит, чтобы я помогал ему, а я никак не могуоклематься. Но это нормально, Вовка говорил, что после армейки тоже полгодаотходил. Кстати о Вовке!Когда он мне рассказал о том, что приезжал какой-то парень и спрашивал провожатого из „Ласточки", а он при этом даже на порог тебя не пустил, яразругался с ним в пух и прах. Понимаю, нужно было предупредить про тебя, но,честное слово, я даже не думал, что ты можешь приехать к нему! Вовку можнопонять - он знал про проблемы отца, знал, что мы уехали, потому что пряталисьот криминала, поэтому он ничего не сказал... Но я всё равно не могу смириться смыслью, что у нас с тобой была надежда не потерять друг друга, а мы потеряли!Я и поражаюсь времени, в котором живу, и боюсь последствий всего этого. ВТвери началось что-то неладное, на отца снова давят. Родители опять хотятпереехать. На этот раз в Белгород, мол, на окраине спокойнее будет. Но как онине понимают, что теперь это граница с Украиной, вся контрабанда там, а значит,спокойно никак быть не может. Отец гнёт свою линию, наотрез отказываясь отпартнёрства с бандюгами. Да, партнёрство - это слишком опасно, носотрудничать всё равно придётся, вынудят. Но нет, упрямый батя и слышать обэтом не хочет. И что же? Он думает, в Белгороде никого нет?Я разругался теперь и с отцом - настаиваю, что надо не из города валить, а изРоссии. Тут не то что честного бизнеса не построить, а с отцовскимипринципами, которые я вообще-то разделяю, его не построить вообще. Не могувтемяшить ему, что эти затраты нужно просто учесть заранее, заложитьотдельной статьёй в бюджет и всё! Но пусть делает, что хочет. Пока набиваетновые шишки, хотя бы я займусь чем-то полезным.Всё-таки планирую когда-нибудь уехать в Штаты, но пока нет никакойвозможности. Для начала доучусь - восстановлюсь в институте, закончу заочно,а там посмотрим. Вспоминаю, как ты относился к моим стремлениям статькоммунистом, вступить в партию и получить хорошую репутацию. Вспоминаю иулыбаюсь - как же ты был прав, говоря, что всё это ничего не значит. Ведь276/283действительно - теперь это пустое. Ладно, нужно заканчивать это письмо вникуда, у меня уже запястье болит...»- «Если бы ты только знал, сколько откровений и слов любви я там сказал! Апотом всё сжигал», - вслух перечитал Юра. - Если бы знал!Столько лет прошло, но сейчас его будто отбросило назад.Когда Володя изливал свои чувства на листы бумаги, которые позже сжигал, Юра ждал писем от соседа по двору. А потом и правда начал забывать Володю,завязав отношения с Йонасом.Мучимый чувством вины за то, что сам всё и упустил, и за то, что не сохранилсвою любовь дольше, Юра открыл следующее письмо. Володя написал его почтичерез год - в апреле 1994-го.«Давно не писал таких писем. Вроде и нужды нет, просто захотелось. Я отошёлот армии, доучиваюсь, в июне уже получу диплом. Помогаю отцу с бизнесом, авот планы с переездом в США пришлось отложить. Вообще пока не думаю обэтом, может, и не в Америку вовсе уеду. А уеду ли вообще? Пока действительноне до этого, нужно заниматься делами. Помогаю отцу. Наконец он научилсяменя слышать. Мы занимаемся скупкой земельных участков и нежилых старыхдомов, в основном на окраине города и в области. Я нашёл лазейки взаконодательстве, и благодаря им получается продавать дороже в два-трираза».Ещё одно письмо было датировано февралём 1995 года. Юра обомлел, прочитавпервые строки.«Представляешь, я переехал в Харьков! Какая ирония! Ведь это я мечтал удратьза границу, а сделал это ты. Зато теперь я живу в твоём городе! Отец получилгражданство Украины и официально оформил здесь фирму. Выбор города пал наХарьков не из-за моих сентиментальностей. Просто Белгород - граничит сХарьковской областью, а ко времени переезда мы выкупили там несколькоучастков, и у нас уже набралась небольшая клиентская база.Я тоже получаю гражданство. Честного бизнеса, конечно, нет и здесь, но думаю,что вскоре батя созреет до того, чтобы послать свои принципы подальше.Мне так странно ходить по улицам, по которым когда-то ходил ты! Почти так жестранно, как писать тебе эти письма, зная, что ты никогда их не прочтёшь.Мне очень нравится твой город, Юра. Он чем-то похож на Москву, но в нём нетак много людей, он тише и спокойнее. Гуляю, когда выдаётся свободнаяминутка, гадаю, гулял ли ты моими маршрутами. Два месяца искал Харьковскуюконсерваторию, но не нашёл. Кто же знал, что ты называешь свою альма-матер„консерваторией", а на самом деле это Институт искусств Котляревского.Проходил мимо какого-то из корпусов, слышал фортепиано. Было такоеприятное чувство, будто это ты играешь, но одновременно я понимал, что такогопросто не могло быть. Это грустно - я будто стал к тебе немного ближе, но приэтом остался всё так же невероятно далеко.Знаешь, я познакомился с девушкой... Её зовут Света. Она очень добрая идействительно светлая! Она проводила мне экскурсию по городу и рассказала,что ваш главный Ленин на площади Свободы указывает пальцем наобщественный туалет. Не знаю, почему мне стало так от этого весело, но я долгосмеялся. И вспоминал, как ты в театре разговаривал с бюстом ВладимираИльича.Мне нравится Света: она очень позитивная и радостная. Я ни на что не надеюсь,понимаю, что испытываю к ней лишь дружескую симпатию, но мне приятнонаходиться с ней рядом. Может, я в неё влюблюсь?»277/283Юра улыбнулся - вспомнил памятник Ленину и свой родной город. НеужелиВолодя в то время жил в Харькове? Действительно, какая ирония! И каким же онглупым тогда был, этот Володя! Сколько ему исполнилось в девяносто пятом?Двадцать восемь лет, а он всё ещё надеялся стать нормальным! А на самом делеВолодя и был всю жизнь нормальным, просто не знал об этом. Никто ведь несказал, что ненормальным для него было бы обратное - действительнополюбить девушку!Может, слова, что он хочет влюбиться, и были шуткой, но Юра увидел в нихнадежду. А ещё где-то очень-очень глубоко в сердце кольнула ревность. Совсемнемного кольнула, но он понимал, насколько это глупо сейчас, и опятьулыбнулся.Стал читать дальше. На следующем конверте был указан апрель 1996 года.«Юра, я так напортачил! Как я её подвёл! Она мучается, звонит иногда, а я какмогу успокаиваю. Кто бы меня успокоил. Какой я дурак! Года с девяностого всёвокруг кричало, что такие, как я... ну нет, не нормальные, но, во всяком случае,не такие монстры, как мне раньше казалось. Нет, я до сих пор разделяю не всё ине со всем мирюсь - такие, как Моисеев и травести, мне отвратительны, но хотябы задуматься стоило! Но нет, я решил испортить жизнь себе, а потом и Свете. Жалко её. Она такая весёлая и смешная... на тебя похожа. Светлая, совсем какеё имя. А я причинил ей боль! Такие люди, как она, просто обязаны бытьсчастливыми!Я её любил. Вернее, мне это казалось. Так сильно старался поверить в то, чтосмогу полюбить, так сильно этого хотел, что и её убедил, и себя!Знаешь, мы начали встречаться через месяц после знакомства. Я виноват, язапутался в себе. Перепутал симпатию к ней как к человеку с настоящейсимпатией - как к девушке. Мы так много говорили и гуляли. Наверное,глупость скажу, но она передавала мне свой свет и свою теплоту. Я не смогустоять! Я снова понадеялся, что моя болезнь излечима, я видел в Свете свойшанс измениться!Мы стали жить вместе, а два месяца назад у неё случилась задержка. Она сразусказала мне об этом. Меня будто оглушило! Сидел, ничего не понимая, и чёртменя дёрнул ответить ей сразу. Сразу! Я ни дня не подумал! Как порядочныйчеловек сказал, что если она забеременела, то женюсь, это даже необсуждается. Сообщили родителям и пошли в клинику сдавать анализы.Клиника хорошая, платная. Сидели со Светой в коридоре, я смотрел вокруг: нафото младенцев, на беременных. А Света вся светилась! Улыбалась, листалажурнал, протянула его мне, показала фото молодой семьи: счастливая мама, унеё на руках милый младенец, и их обоих обнимает отец. Света мне: „Смотри,какая лапочка!" - а я... на мужика смотрел! И сказал, мол, да, красивый. И менябудто громом поразило - что я творил?! Что я здесь делал, как меня вообщеугораздило влипнуть в такое?! В каких мечтах я жил, на что надеялся? Совсемничего не видел? Свету позвали в кабинет, а я в туалет побежал. Думал,приведу себя в чувство, отпустит, раньше ведь помогало. Ничего подобного!Только хуже стало. Что я за отец такой? Я же неуравновешенный, суицидниккакой-то! При малейшей ерунде в ванной прячусь и руки под кипяток. А какиммужем я буду?Несколько дней, пока ждали результаты, места себе не находил. Я будто попалв какой-то ад. Настолько хреново мне даже в армии не было!Мне и так, чтобы со Светой переспать, надо было себя заставлять, а потомнастраиваться по полчаса. Света, конечно, любитель прелюдий, но я-то делалэто не ради неё. Если всё настолько плохо сейчас, то что будет дальше? Дваварианта: либо буду ей изменять, либо руки на себя наложу. А ведь Света меня278/283любила и любит, надеялась на меня. А тут ещё ребёнок! Он не успел родиться, ая его уже ненавидел.Потом пришли результаты анализов - оказалось, ложная тревога. Я былнастолько этому рад, что не спал сутки! Света подумала, что у меня бессонница,наоборот, от расстройства. А родители мои сказали - женитесь. Они-то,конечно, Свету любили. Видимо, за то, что сына-педераста якобы исправила.Светины родители поддержали моих, сказали: „Благословляем, а дети - делонаживное". Но я, только пришёл в себя, сразу ей сказал, что хочу расстаться.Она, бедная, до сих пор думает, что это из-за той не-беременности. Плачет всёвремя, звонит по ночам. До двух ночи не сплю, вишу с ней на телефоне. Жалко.Правды я ей так и не сказал - и не скажу никогда. Вообще никому не скажу. Ночто делать с этим, не знаю. Понял уже, что неизлечимо. Смотрю на таких же ивроде бы ненависти к ним не испытываю. Но они - это одно, другое дело -когда сам такой. Не могу себе этого простить.Мне кажется, будто я живу чужой жизнью. Но какая она, „моя" жизнь, не знаю. Ине могу решиться узнать. Она меня пугает».Юра зажмурился и резко открыл глаза. От количества информации и от эмоций,которыми были наполнены эти строчки, шумело в голове. Столько жизни быловложено в письмо, столько отчаяния и надежды. Юра не мог собратьсобственные мысли в кучу. Отчётливо понимал лишь одно - в то время, когдаВолодя писал это, собирался жениться, отменил свадьбу, боролся с собой и всёещё не мог себя принять... В это время Юра и думать забыл о своём Володе. Онбыл всецело поглощён отношениями с Йонасом. А теперь его мучила совесть.Нужно было попытаться раньше найти Володю! Юра же обещал! Обещал, чтоони не потеряются... Но вспомнил об этом слишком поздно.Из стопки осталось всего два конверта. На одном из них в этот раз стояла точнаядата: 31 июля 1996 года. Рука Юры дрогнула, когда он увидел дату их встречи в«Ласточке». Тогда прошло ровно десять лет после расставания.«Сегодня я открыл капсулу. Достал из неё свою тетрадку, а в ней прочитал нашинапутствия. Ничего из них не сбылось. Мы потеряли друг друга, Юра, а япотерял себя. Я не уехал в Штаты и уже не уеду, у меня здесь бизнес идёт в горусемимильными шагами. Мы открываем филиалы в других городах. Отцу ужескоро на пенсию, всё перейдёт ко мне. Поздно отправляться на поиски себя,нужно довольствоваться тем, что имею. Может, хотя бы ты поступил вконсерваторию и стал музыкантом?Я, конечно, не надеялся, что ты придёшь сюда в этот день. Ладно, вру, надеялся,но понимал, что шанс твоего появления здесь так мал, что сродни чуду. У тебятам своя жизнь. И я отчётливо понимаю, что того Юрки, которому я изредкапишу, уже давно не существует. Ты повзрослел, ты стал другим, а мойневидимый собеседник - всего лишь образ в голове, память о тебе, которую ятак бережно храню все эти годы. Не знаю даже, плохо это или хорошо - то, чтоя никак не могу отпустить тебя. Порой сам себе напоминаю безумца - ну аразве не так? Я ведь разговариваю с выдуманным тобой! Но всё это оттого, чтомне одиноко. Только внешне у меня всё хорошо, а внутри чувствую себястариком, хотя мне ещё и тридцати нет... Найду ли я когда-нибудь своё место?Где бы я ни был, везде чувствую себя оторванным от мира, я везде другой... Но яведь и правда другой - и далеко не в самом хорошем свете. Я принял себя, ябольше не борюсь со своей порочностью. Мне бы встретить кого-то... своегочеловека, с которым я мог бы быть честен. Но, думая об этом, я всё большепонимаю, что такого человека мне не найти.Я вкладываю эти письма в нашу капсулу времени со слабой, но всё ещё живой279/283надеждой на то, что ты когда-нибудь их прочитаешь. В конце концов, этакапсула - своего рода почтовый ящик. Единственная возможность тебе ихполучить. Или могила моего прошлого? Не знаю. Я постараюсь больше не писатьписем своему немому собеседнику. Хватит».Юру скручивало изнутри - от понимания, насколько Володя прав в письме. Онине смогли сберечь, они потерялись сами и потеряли себя. Да, Юра сталмузыкантом, как и обещал. Но он не обрёл счастья. Всё, что осталось у негосейчас, - карьера и одиночество. А одиночество в тридцать лет совсем нетакое, как в шестнадцать, когда только кажется, что ты никому не нужен. ОтЮриного одиночества едва ли нашлось бы спасение, потому что рядом уженикого не было. Мать умерла, отец его знать не хочет, а настоящих друзейпочти не осталось: у кого-то появились семьи, с кем-то поссорился, кого-топросто потерял, как когда-то «Ласточку».Володя тоже был одинок, но он сам обрёк себя на это одиночество. У него небыло никого, с кем он мог бы поговорить, кому открыться - поэтому он и писалвсе эти письма.Конверт последнего письма отличался от остальных - современный,продолговатый, бумага выглядела более светлой и новой, на нём не былонадписей, только тем же карандашом проставлена дата - 2001-й год. Юраразвернул его. В отличие от других писем, написанных на тетрадных листах, этобыло написано на офисном листе формата А4, сложенном втрое.«Это письмо последнее. Теперь я понимаю отчётливо - пришло времяизбавиться и от этой привычки, она больше мне не нужна. Здесь не будет криково помощи, это письмо - подведение итога. К тому же для него есть повод.Прозвучит странно - я купил свою юность. Но надо жить дальше. А оглядываясьназад - когда пишу, я всё равно вспоминаю о тебе, - трудно идти вперёд.Мне бы очень хотелось сказать, что я ни о чём не жалею. Но, увы, это не так. Жалею и сильно. Не о тебе, а о том, что сделал с собой в восемьдесят девятом.Если бы я знал, какие будут последствия, я не то чтобы не стал лечиться, я бызадушил этого „врача" голыми руками. Что за психиатр такой? Где егокомпетенция? Где были его глаза, в конце концов? Как врач не смог разглядетьза моей привычкой наказывать себя - а ведь я говорил ему об этом! - признакисуицидальных наклонностей? Именно с этим нужно было бороться, а не с тем,что я тосковал по своему другу Юрке Коневу. Он говорил, что, когда мызаглушим влечение, пройдёт и привычка обваривать руки. Если бы! Но не толькоэто, а ещё другие последствия его „лечения" аукались мне почти десять лет.И всё-таки я почти полностью избавился от привычки себя наказывать. Нет,иногда, когда панические атаки очень сильные, эта мысль начинает зудеть, но янаучился её прогонять. Конечно, избавился от неё я не без посторонней помощи,но точно без вмешательства врача! Какое правильное слово „вмешательство" -в моей голове всё и так было перевёрнуто, а он и это вконец раскурочил.Единственные внятные отношения начались у меня поздно - в тридцать одингод. Сейчас я понимаю, что никогда его не любил как человека, как личность. Ялюбил в нём только одно - его пол. То есть сам факт, что он мужик. Что он моймужик! Дорвался наконец! В какой бешеный восторг я приходил от того, что унего мужские плечи, руки и... остальное. Его личность, характер, дажевнешность на самом деле мне были безразличны. И окончательно я убедился втом, что не любил его, когда мы расстались - я тосковал не по нему, а поблизости. Но я ничуть не жалею о том, что он был в моей жизни. Он помог мнепереступить через свой страх, я простил себя, принял, и, чёрт побери, как жемне стало легко! Мы были вместе почти два года. Хотя как сказать „вместе" -280/283мы встречались, виделись, общались, спали, но речи о том, чтобы, например,съехаться, никогда не заходило - он был женат. Мне надоели его метания, и язакончил эти отношения.Но в моей жизни изменилось не только это. Юра, я здесь! Поверить не могу -здесь, и всё это моё! Вот теперь-то я точно могу сказать, что у меня есть всё.Хотя... терять всё равно нечего...»Юра развернул письмо, намереваясь читать дальше, но отвлёкся - изсложенного листа что-то выпало. Он поднял с земли заломленную посерединечёрно-белую фотографию, развернул её, и у него перехватило дыхание - этобыло то самое фото, сделанное после спектакля. За неполные восемнадцать летЮра совершенно забыл его. Посмотрел на молодого себя и на Володю,приобнимающего Юрку за плечо. Каким всё-таки красивым был Володя: высокийи стройный, чуть бледный, под точёными скулами пролегла тонкая тень. Какимсмешным вышел Юрка: в как обычно перекошенном пионерским галстуке, скривой улыбкой и в кепке, повёрнутой козырьком назад, как это было нелепо!Какими радостными они вышли, и какими счастливыми они тогда были!Несмотря на скорую разлуку, несмотря на то, что им оставалось побыть рядомвсего ничего... Тогда они были счастливы, потому что были вместе, были рядом,а главное - надеялись и верили, что ещё встретятся!Юра собирался отложить фотографию и продолжить чтение и, убирая её,перевернул. Сердце на мгновение замерло и снова пошло, больно ударив порёбрам - на обратной стороне фотографии убористым почерком было выведено:«Я уже ни на что не надеюсь и ничего не жду. Только узнать хочу, что с тобой»,а дальше - номер телефона, перечёркнутый. Под ним, уже другими чернилами,ещё два номера.Сердце опять ёкнуло, внутри ярко вспыхнула надежда. Юра предположил, чтопослание и зачёркнутый номер Володя написал на фотографии раньше - вдевяносто шестом, когда положил сюда старые письма. А новые номерапереписал уже позже - в две тысячи первом. Юра выхватил из карманамобильный, пытаясь вспомнить, сколько денег у него на балансе и заблокируютли номер, если они закончатся. Не вспомнил, потому что местную симку купилнедавно и подробностей не узнал - без надобности.Дрожащим пальцем Юра набрал номер. И помедлил - казалось, будто не«вызов» жмёт, а кнопку детонатора.На том конце ответили быстро. Немолодой женский голос. Молниеносно в головепролетела мысль: «Кто это? Ревнивая жена? Да ну? Он же вроде одумался!» - Здравствуйте. Могу я услышать Володю? - Какого Володю? - раздражённо ответил голос. - Давыдова.После секундной паузы, показавшейся Юре часом, ответили: - Вы номером ошиблись. - И бросила трубку.Юра предположил, что Володя, скорее всего, сменил номер. В 2001 годумобильная связь только начинала распространяться, менялись операторы,тарифы, номера. Скорее всего, Володя уже сменил симку, а этот номер моглиотдать другому абоненту. Сверяясь с написанным на фотографии, Юра сталнабирать второй, отчего-то показавшийся знакомым городской номер. - Пятьдесят пять, пять... - вслух повторял Юра. - Странно... - Онопределённо где-то его уже видел. - Офис компании «Эл-Ви-Девелопмент», приёмная, - ответил прохладныйженский голос. - Здравствуйте.281/283Юра растерялся, инстинктивно обернулся назад, на рекламный щит. Но отсюдаего видно не было. - С Воло... димиром Давыдовым соедините. - Владимира Львовича сегодня нет на месте. Оставьте свои контакты, онперезвонит вам позже. - Позже мне не нужно, надо сейчас, это срочно! Дайте его мобильный. - Представьтесь, пожалуйста. - Конев. Юрий, - тупо ответил он. - Будьте добры отчество. - Ильич.Последовало несколько секунд молчания. Вероятно, секретарша искала его имяв списке клиентов или партнёров компании. А Юра начал терять терпение. - Юрий Ильич, к сожалению, я не могу дать вам личный номер директора.Пожалуйста, оставьте свой...Юра скрипнул зубами. Он понимал, что секретарь не имеет права раздаватькому попало личный номер руководителя, но сейчас для Юры она былаединственной ниточкой и при этом же преградой. Вежливо, но максимальнонастойчиво он сказал: - Пожалуйста, позвоните ему сейчас сами и скажите, что звонит Конев, дайтемой номер. Пусть немедленно мне перезвонит. Я действительно не могу ждать,это очень срочно и важно - и для него тоже! Скажите, что насчёт «Ласточки»...то есть «Ласточкиного гнезда». - Он продиктовал номер и предупредил, что,если ему не перезвонят в течение десяти минут, он сам снова позвонит.Юра ждал, бессмысленно уставившись в фотографию. Он обошёл иву кругом,посмотрел в небо - его полностью затянуло сизыми тучами, а прекратившийсябыло дождь снова стал накрапывать. Под ивовый купол вода почти не попадала,но поднявшийся ветер шевелил жёлто-зелёные косы.Юра сжимал мобильный, постоянно поглядывая на время - десять минутпрошло, а звонка не было. Но он не решался перезванивать в приёмную, боясь,что линия будет занята и Володя не дозвонится. Если он вообще ему позвонит.«Вдруг он занят? Вдруг он вне зоны действия сети? Может, в командировке илина загородном объекте, где нет покрытия... А вдруг он просто не захочет сомной говорить, ведь столько лет прошло? Он же писал, что хочет забыть...»Юра мерил шагами полянку под ивой. Дождь усиливался, нужно было собиратькапсулу и возвращаться к машине, но он был слишком взволнован. В головекрутилась дикая мысль о том, что спустя двадцать лет он наконец услышитВолодин голос. Но тут же эта мысль перебивалась другой, полной страха - чтодаже спустя двадцать лет он может его и не услышать.Кровь бухала в ушах. На востоке грянул гром. Резкий, пронзительный писктелефонного звонка заставил вздрогнуть.- Юра?Он замер, прижимая телефон к уху, на несколько секунд забыв, как дышать. - Да... Да! Володя, это я! - Юрка... - было слышно, что он улыбается. - Как же я рад тебя слышать! Я читал письма... Володя, прости, я всё просрал!Мы обещали не потеряться, но потерялись, я слишком поздно стал тебя искать.Володя ничего на это не ответил. Вдруг его тон изменился - искажённый282/283динамиком, он показался Юре равнодушным. - Ты в «Ласточке»? - Да, под нашей ивой. Всё вокруг разрушено, река пересохла, а ива стоит, сталабольше и красивее, будто...- Нас ждёт, - закончил за него Володя. Юра обеими руками прижал телефон к щеке, будто хотел протиснуться туда, кВолоде. - Каким ты стал? - негромко спросил он.Володя ответил через пару секунд: - Ну... Явно не о деньгах и болячках спрашиваешь. Каким стал? Повзрослел...- Ты далеко отсюда?Володя хмыкнул: - Ближе, чем можно подумать. Ты хочешь увидеться?Юра проглотил подкравшийся к горлу ком: - Хочу. - А разочароваться не боишься? - Конечно, боюсь. А ты? - Ты стал пианистом? - Не поверишь, Володь, стал! - он улыбнулся. - Стал! - Значит, я не боюсь. - Пауза. - Ладно, тогда подожди...Фраза оборвалась, и в трубке послышались короткие гудки. Юра остался стоятьв растерянности, глупо глядя на экран мобильного.Он набрал Володин номер, улыбаясь от мысли, что теперь, спустя столько лет,этот номер у него есть. Но в ответ услышал, что абонент недоступен. Черезминуту перезвонил снова - то же самое.«Он вне зоны доступа? Батарейка села?» - подумал Юра. Склонившись надкапсулой, стал собирать открытые письма в стопку. И заметил в капсуле ещёодин листок. Он уже успел обрадоваться - ещё одно письмо! - как понял, чтоошибся. Расправил лист и увидел ноты «Колыбельной». На лице сама собойзаиграла грустная улыбка - однажды на ней всё чуть было не закончилось, апотом с неё всё началось.Он аккуратно разгладил лист, собирался сложить его вместе с другимибумагами в капсулу, но, держа ноты в руках, так и замер на месте. За стеной изивовых веток показался чей-то силуэт.Юра механически развернулся и вышел из-под кроны. Метрах в десяти от негостоял человек. Издалека Юра мог отметить только то, что он был высокогороста. Человек сделал шаг к Юре, Юра - к нему. Сквозь туманную моросьсложно было разглядеть черты, но с каждым шагом, будто проявляющаясяфотография, они становились резче и отчётливее. Юрина рука дрогнула, онхотел взглянуть на фото из театра, свериться, сравнить того, кого он виделперед собой, с тем, кого хотел бы увидеть. Но фотографии в руке не было. Адаже если бы и была - ведь столько лет прошло. Но, как бы ни менялся свозрастом человек, всегда оставалось одно, по чему его можно было узнать -глаза. И эти глаза, пусть не скрытые за стёклами очков, были его. Володины.- Как? - одними губами прошептал Юра. Он посмотрел налево, навиднеющиеся из-за пролеска крыши домов, и вдруг вспомнил строчку изпоследнего письма: «Юра, я здесь! Поверить не могу - здесь, и всё это моё!»Это был Володя! Повзрослевший, изменившийся, но точно-точно он!Володя растерянно улыбался, смотрел на Юру, замершего в полуметре от него.Будто не мог поверить. Юра тоже не верил.283/283Хотелось обнять его, и какое-то мгновение Юра ещё сомневался. Мелькнуламысль спросить, можно ли, но он тут же наплевал на всё это. Они не виделисьдвадцать лет, и Юра имел полное право просто взять и обнять его без всякихразрешений. И он обнял.И не было ничего в мире важнее этого момента.Как и тогда, двадцать лет назад, время вокруг остановилось, замерло. Былитолько они вдвоём, шум дождя и шелест ветра в ивовых листьях. Володя робкоположил руки ему на спину, будто не веря, что это действительно Юра, а потомтоже крепко обнял и протяжно, с облегчением выдохнул ему в плечо, точноуронил с души огромный тяжеленный камень.Володя взял его плечи и немного отодвинул от себя. Вгляделся в лицо, будто всёещё сомневаясь, Юра ли это. Затем посмотрел на ноты, до сих пор стиснутые вего руке, и улыбнулся, взглянув в его глаза: - Ты сыграешь мне «Колыбельную»?