Предел
Ros Company. Утро.
Комната для собраний была наполнена тревогой.
Шум голосов, глухие взгляды. Все ждали Розанну.
Когда она вошла — воздух будто сгустился.
— У нас сорван крупнейший контракт года.
— Клиенту анонимно передали якобы компромат. Мы теряем не только деньги — мы теряем лицо.
Её голос был ровным. До момента, когда одна из сотрудниц — Анна — не сказала неосторожно:
— Может, нам нужно сделать официальное заявление? Или... нанять кризисного пиарщика?
Розанна резко захлопнула ноутбук.
— Официальное заявление?
— Чтобы признать, что они имеют право судить меня?
Она встала.
— Я построила эту компанию одна. Без помощи семьи. Без поддержки.
— Каждый кирпич здесь — это мои бессонные ночи. Мои ошибки. Мои деньги. Мои нервы.
Она сделала шаг к окну, а потом — вдруг — ударила ладонью по подоконнику.
Громко. Резко.
Команда замерла.
— И если кто-то думает, что может вломиться в мой дом и сжечь его —
— он ещё не знает, на что я способна, когда меня загоняют в угол.
Молчание. Никто не смел двинуться.
— Заседание окончено, — тихо сказала она. — Вернитесь к работе.
Chaos Group. Кабинет Чонгука. Позже.
Чонгук сидел за столом. Взгляд — сосредоточенный, лицо — каменное.
Напротив — О Сынхо, потеющий, сжимающий ручку портфеля.
— Я не понимаю, о чём вы...
— Понимаешь. Ты не просто передал информацию. Ты заказал статью.
— Я знаю каждую фамилию, через кого ты это провернул. Ты думал, я не достану?
О Сынхо молчал.
Чонгук подошёл ближе, схватил его за лацкан и прошептал в ухо:
— Если её имя ещё раз появится в каком-либо заголовке —
— твоё имя появится в заголовке судебной хроники. Или некролога. Я ещё не решил.
Он отпустил.
— Исчезни. Из города. Из страны. Из памяти.
Поздно вечером. Chaos Group.
Розанна вошла в кабинет Чонгука.
Он был там. Один.
Они посмотрели друг на друга — долго. Без слов.
И в этом взгляде было всё: усталость. Гнев. Страсть. Жажда понимания.
— Я срываюсь, — прошептала она. — Я ненавижу это чувство.
— Не срывайся. Здесь — нет чужих. Здесь — только мы.
Он подошёл, обнял её за талию. Её руки — мгновенно на его шее.
— Мне надо почувствовать, что я ещё живая, — прошептала она ему в ухо.
И он поцеловал её.
Не нежно — голодно. С жадностью. С яростью. С тоской.
Он развернул её и усадил на край стола. Бумаги рассыпались, но им было всё равно. Он стянул с неё пиджак, блузку, шёлковое бельё — под пальцами она дрожала, выдыхала ему в ухо его имя.
Её руки расстегнули его рубашку — кожа к коже. Он вошёл в неё, когда она выгнулась и прижалась лбом к его лбу, задыхаясь от ощущения его внутри.
Они двигались слаженно — его ладони скользили по её бедрам, её ногти оставляли царапины на его спине.
Это было не про секс. Это было про отчаяние, про нужду быть собой только рядом с ним.
— Только ты, — прошептала она, кусая его губу. — Только ты можешь держать меня.
И он держал.
За дверью Лалиса стояла, застыв.
Она шла к Чонгуку с отчётом. Но дверь была приоткрыта — и она услышала стоны. Увидела тени двух тел, переплетённых на столе.
Её сердце сжалось, дыхание сбилось.
Она отступила, не веря.
Она сжала зубы.
И в эту же ночь написала сообщение:
«Узнайте, где она училась. Кто знал её в Австралии. Найдите что угодно. Мне нужна слабость».