Глава тринадцатая. Твои слабости
Саймон стоит на улице у главного здания, прислонившись боком к кирпичной стене. Между губ тлеет ярко-красный огонёк от почти докуренной сигареты, разогретый фильтр которой неприятно обжигает губы.
На базу опускается непроглядная ночь, и мимо Райли периодически лениво плетутся работающие допоздна Вакерос, совершенно не обращая внимания на внушительный силуэт фигуры, скрытой в тени.
День Саймона проходит в состоянии неадекватного транса.
Сраные отчеты, которые непроглядной горой бумаг накинул на него Прайс и оставил на столе в его офисе, накладываются на несвойственное ему чувство волнения, узлом скручивающее низ живота.
Потому что Новак на миссии одна.
Теоретически — с капитаном, но от этого Саймону не легче.
Его нет рядом.
Он не контролирует, не прикрывает, не помогает.
Привык быть рядом с девушкой на каждом задании и удерживать её от необдуманных поступков, которые, словно смертоносной заразой, вьются в её голове, ища шанс воплотиться в реальность.
Черта, которая бесит Райли до нервной трясучки, до белой пены изо рта.
Черта, к которой он начинает постепенно привыкать.
Постепенно.
Ему нужно поспать.
Выключить мозг хотя бы на пару часов и избавиться от беспокойных мыслей, стократно увеличивающихся нервозным комом с каждым часом отсутствия Новак.
Но, находясь в своей комнате, он прекрасно слышит размеренный гул тяжёлого самолёта.
Слышит протяжный визг шасси, когда те с силой касаются посадочной полосы.
Саймон делает последнюю затяжку сигареты и скидывает бычок на землю, втаптывая его в землю подошвой своего кроссовка.
Видит, как Прайс с девушкой спускаются по металлическому трапу, разговаривая о чём-то на повышенных тонах в попытке перекричать всё ещё работающие турбины машины, и направляются в сторону оружейной.
Невольно отрывисто выдыхает, когда понимает, что Эмили, по крайней мере визуально, цела. Пока она перекидывается словами с капитаном, на её губах привычная мягкая улыбка.
Но Райли без проблем ловит своим цепким взглядом, что никакие эмоции не касаются её изумрудных глаз. В них — только вселенская усталость, балансирующая на тонкой грани с истощением.
Моральным и физическим.
Прежде чем зацепиться за остатки логики в своей голове, Райли отрывисто опускает балаклаву и бесшумным призраком следует за сто сорок первыми. На безопасном расстоянии, незаметно.
Когда мужчина доходит до оружейной, он облокачивается на дверной проём и скрещивает руки на груди, наблюдая за Прайсом и Новак.
Они стоят к нему спиной перед металлическим столом, скидывая с себя экипировку после миссии.
Оба молчат.
Саймон видит, как капитан несколько раз поворачивает голову в сторону Эмили, проходясь по её выражению лица своими пронзительными светло-синими глазами.
Среди спокойствия в них мелькает охуеть какой знакомый Райли огонёк заботы. Между бровей — глубокая морщина, означающая только одно.
Джон готовится включить режим «отец».
Капитан, любящий членов своей команды чуть больше, чем просто своих подчинённых, с которыми должны выстраиваться сугубо профессиональные отношения.
Слишком быстро привязывается, слишком сильно переживает.
Машина для убийств с огромным сердцем, скрытым под твёрдой скорлупой, которая хрупко трескается в тот момент, когда кто-то из сто сорок первых начинает ментально сыпаться сраной крошкой.
Мы семья.
Так однажды сказал капитан понемногу сходящему с ума Саймону.
Лейтенант немногословен. Делиться чем-то личным, тем, что выжигает мозг клетку за клеткой, — табу.
Но Прайс...
Чёртов, мать его, Прайс.
В ту ночь Райли в миллиардный раз просыпается среди ночи от выворачивающего наизнанку кошмара. Он битый час сидит в комнате отдыха, вливая в себя горький бурбон, насильно проталкивая жгущий алкоголь в горло.
Безуспешная попытка выключиться, исчезнуть, не думать.
Забыть.
Саймон смутно помнит, как перед ним за столом появляется безмолвная фигура капитана.
Понимает, что он больше не один, только тогда, когда в кромешной темноте перед ним появляется горящий красным кончик любимой сигары Джона.
А следом мягкая, но больше походящая на приказ фраза Прайса.
«Говори, Гоуст. Станет легче».
И Райли говорит.
Говорит, говорит, говорит.
Топит капитана цунами бессвязных от количества выпитого слов, с поразительной лёгкостью вылетающих из его рта так, как ни разу за всю его сраную жизнь. До последней крохотной частички боли, навечно впитавшейся в его скелет ебучим клеймом.
Ему на самом деле становится легче.
И Джон собирается провернуть то же самое с Новак.
— Держишься? — спрашивает капитан девушку.
Издалека, без уточнений.
Она и так всё понимает.
Саймон видит, как плечи Эмили напрягаются и слегка поднимаются, будто это поможет ей скрыться от режущего душу вопроса. Движения тонких пальцев становятся более резкими, отрывистыми, пока она слишком быстро расслабляет ремни своего бронежилета.
— Я в порядке.
Ложь.
Тяжёлый вдох со стороны Джона: не выкупает её неумело замаскированную ложь так же, как и Райли.
— Эмили, вы были близки с Николаем. Его смерть ударила по тебе сильнее, чем по любому из нас, — давит Прайс, пытаясь пробиться через упрямство девушки. — Не нужно пытаться казаться сильной.
— Я знаю. Просто... — начинает Новак.
Качает головой, шумно прочищает горло, стараясь убрать из голоса предательскую дрожь — предвестник разрушения.
Ещё немного — и сломается.
Девушка смотрит на капитана, и Райли замечает, что её глаза покрыты полупрозрачной плёнкой бессильных слёз, застывших на покрасневших от усталости белках.
— Не могу свыкнуться с мыслью, что его больше нет. Это несправедливо, — шепчет Эмили, утыкаясь взглядом в стол перед собой.
— Я понимаю, солнышко. Жизнь несправедлива. А наша работа... с ней всё становится ещё хуже. — Рука Прайса падает на спину девушки в утешительном жесте. — Но ты не одна, хорошо? Мы рядом.
Райли, видимо, вздрагивает, когда первый всхлип девушки болезненным хрипом разрушает напряжённую тишину оружейной.
Начинает ненавидеть, когда она плачет.
— Я так скучаю по нему. Безумно, — тихий голос Новак.
Одно резкое движение, когда в Новак не остаётся никаких человеческих сил держать себя в руках, и её лоб утыкается в грудь капитана. Руки крепко обхватывают талию мужчины, будто он мерцающий светом маяк в штормующем океане.
Единственное спасение.
Практически беззвучно она рассыпается на миллион осколков в руках Прайса, выливая всю свою внутреннюю боль влагой в плотную камуфляжную рубашку мужчины.
Саймон не раз видел её слезы.
Чёрт, да он сам несколько раз доводил её до дикой истерики, превращая в неуправляемый сгусток выжигающих горечью эмоций.
Не то чтобы это было поводом для гордости.
Но на этот раз всё иначе.
Райли некомфортно.
До мерзкого, невыносимого желания развернуться, свалить подальше из сраной оружейной и приложиться губами к бутылке с бурбоном, чтобы до самого дна, до последней капли.
Потому что Эмили непривычно оголяет свою внутреннюю броню настолько, что становится в его глазах не бесстрашным солдатом, не сержантом с острым на колкости языком.
А маленькой, хрупкой девочкой, у которой безвозвратно отняли что-то очень важное и ценное. То, с чем она вовсе не была готова попрощаться так скоро.
Слишком, блять, живая.
Но Саймон заставляет себя стоять на месте и жрать до остатка болезненную вспышку Новак, как изголодавшийся шакал, дорвавшийся до желанной падали. Тошно, жадно и до последнего.
Джонни прав — Райли забыл, что такое эмпатия.
Мать учила его сочувствовать людям, животным, и когда-то он без проблем справлялся с этой лёгкой для нормальных людей задачей.
Но эту способность у него отняли.
Выдрали кровавым ошмётком из груди и размозжили о суровую реальность.
Чувствуешь — слабый.
Заботишься — убогий.
Переживаешь — жалкий.
Но сейчас, глядя на то, как девушка медленно ломается в руках капитана, он начинает чувствовать.
То, что не должен.
То, что идёт вразрез с его фундаментальными убеждениями.
Ему, сука, страшно.
Какая ирония.
Саймон почти упускает момент, когда всхлипы Новак перестают разбивать тишину оружейной.
Вокруг — лишь дрожащий гул флуоресцентных ламп, прерывистое дыхание девушки и едва слышный звук ткани, когда Прайс вновь проводит рукой по её спине в попытке успокоить.
— Знаешь, если бы Ник узнал, что ты плачешь из-за него, он надрал бы тебе задницу, — шутит капитан, заглядывая в лицо Эмили.
Она хрипло смеётся, нехотя отстраняясь от мужчины.
Искренне.
Не наигранно.
Как Джон делает это?
— Вот он, — подбадривает Прайс, слегка улыбаясь. — Смех, за который мы все тебя полюбили.
Мать твою.
— Лейтенант.
Саймон лениво переводит взгляд с Новак на Джона, отвечая кивком на его приветствие, когда тот в конце концов замечает его присутствие.
В голубых глазах капитана ни капли осуждения.
Понимает, что Райли слышал, видел происходящее от начала и до последнего.
Но задумчивая усмешка, медленно расползающаяся по губам Прайса, говорит о многом.
Чёртов, мать его, Прайс
Зато поведение девушки меняется будто по щелчку, как только она замечает лейтенанта.
Её лейтенанта, который очень не вовремя видит момент очередного разрушения.
Плечи снова напрягаются, выравниваясь в линию. Руки сжимаются и разжимаются в кулаки по бокам.
Резкий поворот к нему спиной, но Саймон не упускает тихое, сорванное с пересохших губ «блять», когда она смахивает с щёк остатки солёных слёз.
И снова привычный фасад нормальности: сержант бесполезно делает вид, что очень занята своим жилетом и оставшейся на ней экипировкой.
Забавно.
Взгляд Джона мечется между Новак и Райли.
Усмешка становится всё шире, проницательней.
Снова кивок — и мужчина идёт к двери, но задерживается на секунду в проходе рядом с Саймоном:
— Эмили, если захочешь поговорить...
— Спасибо, капитан, — тихо бубнит она, обрывая мужчину на половине предложения. — Так и сделаю.
Они остаются вдвоём.
Девушка не смотрит на Саймона, зато он намеренно просверливает тлеющие дыры в её спине своими глазами.
Ждёт, что она скажет хоть что-то.
Что её толстая броня даст невидимую трещину, как дала при Прайсе. Но девушка молчит, плотно закутываясь слой за слоем в свой привычный кокон.
Хера с два.
Шаг.
Ещё один.
Ровно до тех пор, пока грудь Райли практически не вжимается в спину Новак. Чувствует, как напряжение исходит горячими волнами от её тела, прожигая каждую мышцу нестерпимым жаром.
— Всё в порядке? — грубее задуманного спрашивает лейтенант, нехотя разрушая вязкую, как патока, тишину.
— Да. Миссия прошла... хорошо, — без особого энтузиазма отвечает Эмили, откладывая свой растрёпанный жилет в сторону.
— Не об этом спрашиваю.
Девушка мягко фыркает.
Упирается ладонями в металлический стол и низко опускает голову к груди, делая глубокий вздох.
И Райли полностью копирует её движения. Ставит руки по обе стороны от её, заковывая в тугую клетку из своего массивного тела, полностью отрезая все попытки скрыться от этого разговора.
Потому что мужчина знает, что она хочет.
Новак выворачивает голову. Кладёт острый подбородок себе на плечо и медленно поднимает на него свои до невозможности уставшие изумрудные глаза.
— Ты всегда оказываешься рядом, когда я... — хмурится она, бесполезно пытаясь подобрать слова. — Мне это не нравится.
— Неужели?
— Да. Потому что это... слабость. Не хочу, чтобы ты видел меня такой.
Вот оно что.
— На самом деле слабостью это считаешь? — в его голосе проскальзывают нотки недовольства.
Очередная попытка понять, потому что Саймон нихрена не понимает.
Не понимает, как её не рвёт на части от того количества эмоций, что она пропускает через себя каждую грёбаную минуту. Не понимает, как переживать свои собственные. Не понимает, как можно быть такой охеренно живой в мире, где проще притвориться мертвым.
И его злит это.
Злит, потому что ему не всё равно.
Не всё равно не неё.
Совсем.
— Да, — шепчет Новак и снова отворачивается. — Типа того.
И как бы сильно это ни бесило, ни злило Райли — ему это нравится.
Нравится, что она, несмотря на дерьмо, в котором тонет их существование, сохранила в себе это: способность чувствовать, проживать. Не стала такой же холодной и отстранённой, каким стал он сам.
Не перестала быть человеком.
— Не надо, — уверенно говорит мужчина.
Пальцы на левой руке девушки отрывисто дёргаются.
Едва заметное касание холодного мизинца к его — и Саймон в очередной раз сдаётся, теряет остатки хвалёного самоконтроля. Как и всегда, когда это в очередной раз касается её.
Его большая ладонь накрывает её, более маленькую.
Бережно сжимает, будто боясь сломать своей силой что-то хрупкое, и старается вложить в это крошечное действие всё, что не способен выразить словами, что застревает в глотке непроталкиваемым комом.
Лейтенант не умеет в слова.
Он, как и всегда, показывает действиями.
И сейчас этого достаточно.
Свободной рукой Райли не спеша поднимает свою балаклаву до носа и наклоняется ближе к девушке.
Тела — плотно прижаты друг к другу. Лица — практически на одном уровне.
И он чувствует: чувствует, что она замирает грёбаной статуей от его вынужденной близости.
Он поворачивает голову и внимательно смотрит на её профиль, замечая, как спутанные пряди светлых волос разлетаются в стороны от его размеренного, но глубокого и тяжёлого дыхания.
Тянется губами к тонкой шее Эмили, жадно метясь в место, где под тонкой, полупрозрачной кожей ритмично пульсирует горячая кровь.
Но она резко отклоняется, не давая Саймону осуществить задуманное.
В глубине горла раздаётся хриплый звук, похожий на тихое рычание, и он сжимает её ладонь сильнее, прилагая чуть больше силы.
Очевидное предупреждение.
«Не дёргайся».
— Я воняю пóтом, грязью и кровью, — недовольно шепчет Новак. — Чужой.
— Всё равно.
Ближе, ближе, ближе.
Один лёгкий поцелуй в бешено бьющийся на шее пульс. И выше.
Мокрой, горячей дорожкой из невесомых касаний кожа к коже, заканчивающейся прямо за её ухом.
Девушка снова вздрагивает и нелепо пытается отстраниться.
Будто у неё выйдет.
— Не дёргайся, — Саймон озвучивает вслух свою угрозу.
Настойчивые губы мягко скользят по линии её челюсти, и Эмили слегка приоткрывает рот. Маленькое, бессознательное подчинение.
Прерывистый, хриплый выдох.
Глаза закрываются, тело двигается по собственной инерции, невидимыми тонкими нитями притягивая её к Райли, и она крепче вжимается спиной в его грудь.
Последний поцелуй — лёгкое касание краешка губ девушки.
Саймон медленно выпрямляется.
Смотрит на покрасневшие румянцем щёки Новак, на дрожащие от переизбытка эмоций веки.
Красивая.
— Да. Тебе нужен душ, — низким голосом говорит лейтенант с сухим смешком.
Глаза девушки наконец открываются, и она слегка улыбается, неосознанно проводя дрожащим пальцем там, где Райли оставил свои горячие отпечатки.
— Я предупреждала.
— Всё?
Эмили откидывает свой жилет к стопке других и смотрит на мужчину, отрывисто кивая.
Саймон отрывает ладони от стола и почти машинально перекидывает руку через плечо сержанта. Уверенно ведёт её из оружейной в сторону главного здания базы, стараясь идти максимально медленно, чтобы подстроиться под крошечные шаги девушки.
Райли стоит в своей комнате.
Снова курит, широко распахнув окно.
Спокойно, размеренно, не так нервозно, как до этого.
Причина — в нескольких комнатах от его собственной.
Достаточно только прислушаться.
И услышать, как Эмили тихо выходит в коридор, направляясь в сторону душа.
Услышать, как приглушённым ритмом бьёт вода по кафельной плитке.
Услышать, как спустя время она идёт обратно, тихо шаркая подошвами своих кед.
Услышать, как она замирает и, передумывая, возвращается назад.
К комнате лейтенанта.
Саймон едва сдерживается, чтобы не выпустить из себя удивлённый смешок, когда тишину мягко рассекает нерешительный стук в дверь.
Новак не ждёт его ответа.
Осторожно заглядывает внутрь, привыкая к темноте, пока глаза не цепляются за силуэт Райли, холодно подсвеченный тусклым лунным светом с улицы.
Ей почти что получается скрыть своё лёгкое удивление, когда она снова видит его без балаклавы.
Почти.
— Не спишь?
Саймон качает головой.
Глубоко затягивается сигаретой и выпускает из лёгких сизое облако дыма в её сторону, глядя на девушку через плечо своим до невозможности пристальным взглядом.
В упор.
Касаясь физически.
Эмили с тихим щелчком закрывает за собой дверь и прижимается к ней спиной, скрещивая руки на груди.
Молчит.
Колеблется.
Разорвать невыносимый интенсивностью зрительный контакт первым — разумно.
Потому что в какой-то момент ему кажется, что атмосфера сгущается до предела. Становится почти осязаемой, как вязкий пар в душной комнате.
Ещё секунду — и Новак сорвётся.
Райли видит — она беспомощно тонет.
Глубоко, быстро и беззвучно.
Он ждёт.
Когда она уйдёт.
Или подойдет ближе.
Сделает хоть, блять, что-то.
Но она не двигается. Вросла в эту сраную дверь, ставшую подобием точки невозврата.
И Райли не двигается.
Смотрит вверх, на высокое звёздное небо, на полоску света у горизонта, предвещающую рассвет.
Сигарета плотно зажата между губ, но он не дышит.
Боится спугнуть.
И наконец, Новак сдаётся.
Делает свой выбор.
Правильный.
Судорожный глоток воздуха будто всплывает на поверхность, пробиваясь через толстый слой воды.
Подходит к нему невыносимо близко и замирает на несколько секунд, прежде чем прижаться тёплой щекой к его спине, прямо между лопаток. Поднимает руки и обвивает вокруг него, сливаясь с его телом в одно горячее целое.
Девушка неожиданно смелеет: пальцы скользят по мягкой ткани его футболки, очерчивая под ней каждый кубик пресса Райли.
Саймон напрягается, мышцы твердеют чёртовым камнем от её невесомых прикосновений. Её холодные пальцы, его горячая кожа. Даже сквозь одежду — невозможно.
Блять.
Стискивает челюсть настолько сильно, что практически перекусывает толстый фильтр дотлевающей сигареты, которая до сих пор бесполезно болтается во рту.
Он медленно скидывает её в пепельницу, а затем цепко обхватывает запястье девушки, останавливая эту невыносимую пытку.
Эмили недовольно хмыкает, но прежде, чем она успевает открыть рот и возмутиться, Райли одним хлёстким движением тянет девушку в сторону, а после вперёд, заставляя встать перед ним.
Лейтенант не может отказать себе в удовольствии.
Так же как и она не смогла отказать себе в своём.
Рука крепко обвивается вокруг талии Новак.
Подбородок — на макушку.
Глубокий вдох, чтобы до краёв набить себя запахом её всё ещё влажных после душа волос.
Сладкая вишня, смешанная с терпким мёдом.
И она.
Тянет его в себя до боли в грудной клетке, как наркоман свою первую дозу. Которая не нужна, которая убьёт, которая будет ломать.
Но уже поздно.
Слишком глубоко засел в подкорку сознания, впитался в каждый миллиметр его существования.
Потому что он сдохнет с этим запахом в голове.
Потому что другого он не захочет.
— В комнатах же нельзя курить, — вдруг говорит Эмили, но всё равно тянется к полупустой пачке на потрескавшемся подоконнике.
— Прайсу пожалуешься?
— Могу, — тихо хмыкает девушка и поджигает сигарету, делая длинную затяжку.
— Не думаю, — усмехается Райли.
Новак слегка качает головой и кладёт свою ладонь поверх его на своей талии. Проходится по острым костяшкам и вырисовывает большим пальцем на тыльной стороне его руки бессмысленные узоры.
— Это странно, нет? — спрашивает шёпотом она.
— Что?
— Мы.
В груди Саймона что-то болезненно щёлкает.
Неожиданное тепло расползается по телу: обжигающее, непрошеное. Он морщится, чуть поводит плечами, будто пытается стряхнуть с себя эти ощущения.
Не чувствуй. Не открывайся. Не привязывайся.
Никогда. Никогда. Никогда.
Сколько этих «никогда» ты уже нарушил, Райли?
Потому что всегда было только я.
Почти всегда.
Мы — он и работа.
Мы — он и его команда.
Мы — он и его ебучие кошмары.
А теперь мы — это он и она.
То, что он чувствует к девушке, — чуждо, опасно. Невозможно. Ненужно. Желанно.
Потому что он не умеет любить.
Или не умел?
— Да, — наконец соглашается Саймон. — Странно.
Райли тихо вздыхает и отпускает Эмили, неохотно разрывая объятие.
Тянется к тумбочке, открывает верхний ящик и достаёт небольшую бархатную коробочку — ту, что давно ждала своего момента. Возвращается, вновь устраиваясь рядом, уже по привычке обнимает её, не сказав ни слова. Коробочку аккуратно ставит на подоконник. Смотрит вниз на девушку, в ожидании.
— Что это? — спрашивает сержант и тушит сигарету, глядя на мужчину через плечо с поднятой бровью.
— Подарок на Рождество.
— Рождество уже давно...
— Знаю. Просто... — спокойно говорит Саймон, стараясь скрыть раздражение в своём голосе, — открой.
Новак фыркает, но всё равно делает то, что он просит.
Пальцы Эмили скользят по бархату, мучительно задерживаются на крышке. Щелчок замка звучит особенно громко в этой тишине.
Райли непривычно для себя волнуется.
Он, чёрт возьми, никогда этого не делал.
Сжимает стройное бедро своей горячей ладонью, тяжело сглатывает, когда она внимательно смотрит на содержимое.
— Это?.. — шепчет девушка, хмурясь.
На мягкой подушке внутри лежит серебряная цепочка. С подвеской в виде пули. Слегка погнутой, с чёрной от пороха кромкой. Настоящей.
Та самая пуля, что несколько месяцев назад вытащили из тела Новак. Та, что почти поставила точку.
Та, из-за которой Райли впервые в жизни ощутил не боль, не ярость —
а страх.
Глухой, первобытный, убивающий.
— Как ты?.. — тихо спрашивает Эмили, мягко проводя пальцем по металлической оболочке.
— Джонни, — коротко отзывается лейтенант.
Саймон прекрасно помнит этот день.
Как Соуп пошёл прямиком к хирургу, буквально требуя, чтобы ему отдали эту сраную пулю. Девушка когда-то вскользь показала ему свою шкатулку — небольшую, железную, с глубокими царапинами на крышке. Внутри — десяток таких же пуль.
Каждая — с боем выигранная у смерти.
Как доказательство того, что выжила.
Что всё ещё здесь.
Пока что.
Райли долго сопротивлялся, когда Джонни чуть ли не насильно впихнул её ему в руки.
«У вас не клеится. Сделай из этого что-то нормальное и подари ей. Она оценит».
Саймон не хотел, чтобы у них что-то клеилось.
Не хотел, чтобы у них вообще что-то было.
Потому что уже тогда начинал осознавать — его затягивает.
Глубоко. Стремительно. До отрыва башки.
Чувства, эмоции — всё это дерьмо, от которого он бегал всю свою грёбаную жизнь, как от открытого огня.
Слишком глубоко, слишком быстро.
Чёртова Новак.
Девушка осторожно достаёт витую цепочку из коробки. Наматывает её на пальцы, заставляя пулю хаотично болтаться из стороны в сторону.
— Это напоминание, — хрипло говорит Райли, забирая подвеску из рук Эмили.
Ладонь, всё ещё лежащая на её бедре, медленно соскальзывает. Он аккуратно отводит почти высохшие светлые волосы назад, открывая тонкую шею сержанта.
Замечает, как Новак едва заметно вздрагивает, когда холод металла обжигает чувствительную кожу ярёмной ямки.
Она опускает взгляд.
Снова проводит по пуле подушечками, привыкая к новым ощущениям.
— Напоминание о чём?
Райли наклоняется ближе. Почти что касается губами её уха. Рука снова падает на её талию, уверенно прижимая спину Эмили к его груди.
— Что ты ненормальная, — выдыхает он.
Девушка тихо смеётся, качая головой. Поворачивает голову и смотрит на него снизу вверх светящимися искренней благодарностью глазами.
— Спасибо. Это... правда отличный подарок.
Саймон — всё.
Он сам не осознает, как наклоняется ещё ближе. Как указательный и большой пальцы сжимают подбородок Новак, настойчиво поднимая её голову выше, направляя к нему.
Дыхание сержанта сбивается. Застывает между ними накалённым до предела воздухом. Пухлые губы приоткрываются — недвусмысленное приглашение.
Которое Райли чертовски готов принять.
Он целует её медленно.
Без спешки, без давления.
Неумолимо тонет в тепле девушки, её мягкости. Наслаждается нереальным ощущением близости. Язык дразняще скользит по нижней губе, срывая тихий, рваный выдох, больше похожий на стон.
Эмили охотно поддаётся.
Впускает его, переплетается с ним в одно, позволяя ему пробовать себя на вкус снова и снова. Раствориться в ней полностью.
Саймон слышит, как ногти Новак царапают шершавую поверхность подоконника, когда она отчаянно хватается за его край в попытке удержать себя в вертикальном положении на подкашивающихся коленях.
Райли не даёт ей окончательно сломаться.
Рука пробирается под тонкую ткань футболки, ладонь размашисто ложится на горячую кожу живота.
Сжимает. Тянет ближе.
Словно между ними ещё есть хоть какое-то расстояние, которое он готов стереть — до последнего миллиметра.
Грань размывается.
Нельзя — можно. Можно — нельзя.
Поцелуй становится горячее, смелее.
Саймон больше не пробует — он берёт.
Забывается.
Делает ошибку.
Зубы вжираются в податливые губы, грубо кусая практически до крови. Язык скользит глубже, требовательней.
Пальцы порывисто двигаются ниже вразрез с его мозгом, который орёт на пределе где-то на подкорках его помутнённого сознания. Под резинку спальных шорт Новак, под ткань белья. Ему... нужно.
Стой.
Он замирает.
Это не его мысль. Не его тормоз.
Это — её голос.
Хриплый.
Пропитанный страхом.
— Стой, — повторяет она.
Её пальцы обхватывают его запястье.
Дрожат.
Но держат крепко.
Он резко отстраняется. Создаёт их телами нужное им обоим расстояние, позволяющее снова свободно дышать, думать рационально.
Потому что ей страшно.
Потому что стояк в его джинсах настолько каменный, что ему становится физически больно.
И Райли знает причину этого страха.
Он знает, кто причина этого страха.
Ёбанное животное.
— Блять, — сдавленно шепчет Саймон, проводя рукой по лицу в попытке смахнуть с кожи остатки наваждения.
Эмили медленно поворачивается к нему лицом, утыкаясь поясницей в подоконник. Раскрасневшаяся. Со сбитым дыханием.
Такая, блять, красивая.
Лейтенант сжимает челюсть так сильно, что хрустит где-то в районе висков. Кулаки, сжатые по бокам, белеют от напряжения.
Внутри — вакуум. Противоречия. Отвращение.
К самому себе.
— Прости, я... — начинает Новак, воткнув помрачневший взгляд в пол.
Твою мать.
Она ещё и пытается извиниться.
— Нет, — перебивает он резко, снова делая шаг к ней, на этот раз сохраняя безопасную дистанцию. — Я не должен был.
Эмили начинает выламывать себе пальцы, растягивая закоченевшие суставы. Как и всегда, когда она нервничает. Еще одна её привычка, которую Саймон успел выучить.
Снова тянется к ней. Неожиданно мягко — даже для самого себя — берёт её ладони, размыкая цепкий, отчаянный замок.
— Посмотри на меня, — требует, убирая из голоса излишнюю грубость.
Девушка неловко поднимает на него глаза. Слишком широкие. Слишком блестящие. В них — растерянность, смущение, тревога. Но ни капли осуждения.
И от этого Саймону становится хуже.
Он знает.
Словно читает череду мыслей, которые несутся бесконечным вихрем в её голове.
Потому что, конечно, не он пересёк черту. Не он сорвался. Не он зажал её между своим телом и подоконником, не он пытался сожрать её губы, не его пальцы срывались вниз, под ткань.
Ненормальная — она.
Не он.
Райли чувствует, как в нём закипает злость. Медленно, вязко, разъедая изнутри.
Но он держит лицо.
Изо всех сил сдерживает эмоции, продирающие путь наружу.
Чтобы не напугать Эмили ещё сильнее.
— Я не сделаю тебе больно, — хрипло шепчет Райли.
Клятва слетает с его губ с поразительной лёгкостью.
Она смотрит пристально, но не прямо — взгляд мечется с одного глаза на другой, очевидно пытаясь понять, серьёзен ли мужчина или нет.
Словно для неё его обещание — это что-то из ряда фантастики, невыполнимое.
— Никогда, — добавляет Саймон.
И это — не сраная шутка.
Он подохнет, если придётся — но слово не нарушит.
***
Новак с трудом разлепляет веки, слыша, как дверь в комнату лейтенанта с грохотом распахивается.
Яркий солнечный свет, безжалостно льющийся из окна, режет глаза, и она тут же морщится, недовольно заворачиваясь почти с головой в тонкое, прохладное одеяло.
— Проснись и пой, птичка, — разносится по комнате слишком бодрый, слишком звонкий голос Соупа.
Она медленно поворачивает к нему голову, сверля взглядом, в котором ясно читается: его сраное утреннее веселье — последнее, что ей сейчас нужно.
МакТавиш делает несколько шагов в комнату и останавливается возле кровати, глядя на девушку снизу вверх со скрещёнными на груди руками. По его хитрой, едва сдерживаемой ухмылке Эмили видит, как сильно ему хочется прокомментировать тот факт, что она лежит в кровати Гоуста.
В чёртовой комнате Гоуста.
Сдерживающий фактор, который держит язык Соупа за зубами — Райли, застывший в дверном проёме в своей стрёмной балаклаве. Он не говорит ни слова, но его тёмный, прожигающий взгляд говорит за него.
— Давай-давай, шевелись, — продолжает давить сержант, нетерпеливо поднимая брови. — Ты разве не голодная?
Новак нехотя садится, ощущая, как виски пронзает тупая, пульсирующая боль. Руки так и тянутся схватиться за голову, но она лишь тихо матерится и тянется к телефону на прикроватной тумбочке. Несколько сонных тычков по экрану — и всё становится ясным.
— Соуп... Семь утра, — говорит она хриплым ото сна голосом. — Ты издеваешься?
Мужчина фыркает, закатывая глаза, будто именно он только что прервал свой райский сон, а не она.
— Поднимай свою задницу, — МакТавиш сдирает с бёдер девушки одеяло и обхватывает пальцами тонкое запястье, рывком поднимая её на ноги. — Или кровать лейтенанта слишком удобная?
Всё-таки не удержался.
Но всё равно слабовато.
— Джонни. Хватит, — резко обрывает его Райли, а Соуп нарочито громко цокает языком.
Девушка тяжело вздыхает.
— Могу я хотя бы переодеться и зубы почистить?
— Думаю, Гоуст не станет возражать, если ты появишься в столовой в этих... охуеть каких коротких шортах, — хмыкает Соуп, скользя взглядом сначала по ней, потом — по Райли.
Он явно испытывает границы, когда же у Гоуста сорвёт тормоза и он ответит не взглядом и не сухим предупреждением, а, например, задушит его подушкой.
Или проводом от зарядки.
Новак замечает, как под тонкой тканью челюсть Райли сжимается, и он прожигает МакТавиша глазами, но не двигается.
Пока что.
— Ты по утрам раздражаешь просто до пиздеца, — бубнит девушка и неодобрительно смотрит на сержанта через плечо, направляясь к двери.
Соуп театрально прижимает ладонь к груди, будто от полученного удара.
— Боже. Ты стала проводить больше времени с Саймоном, и ты стала более угрюмой, чем он сам. Это что, воздушно-капельным передается? Или через слюни во время поцелуев?
Новак в этот раз намеренно игнорирует его.
Лишь протяжно выдыхает через нос, будто стравливает пар из перегретого котла, из последних сил удерживая себя от того, чтобы не применить к МакТавишу физическое насилие.
Незамедлительное и показательное.
— Идите. Я догоню, — бросает она и проходит мимо лейтенанта, мимоходом касаясь пальцами его ладони.
Лёгкая улыбка непрошено появляется на её губах, когда она чувствует, как рука Райли будто рефлекторно тянется за ней — на долю секунды — прежде чем снова опускается к его боку и исчезает в кармане карго.
Эмили идёт в свою комнату по пустому коридору и буквально чувствует на себе взгляд мужчины — как тёплое давление между лопаток, едва ощутимое.
Девушка быстро хватает чистые вещи из своего шкафа, чёрные джинсы и простую свободную футболку, а затем спешит в ванную, чтобы не заставлять мужчин ждать её слишком долго.
Помещение встречает противным холодом белой плитки, неприятным белым светом флюоресцентной лампы и растрёпанным отражением в зеркале.
Сержант включает воду, облокачивается руками на раковину и смотрит на себя. Обкусанные губы, крапинки на шее от слишком голодных поцелуев Гоуста, лёгкие тёмные круги под глазами от недосыпа.
Эмили включает ледяную воду и умывается, будто пытаясь смыть назойливые мысли, роющиеся в голове.
Потому что она думает, думает, думает, прогоняя произошедшее заевшей пластинкой.
Райли больше не пытался пересечь линию, ту, которую она сама и провела — резко, импульсивно, необъяснимо. Своей реакцией.
Всего лишь прикосновение.
Его прикосновение.
Тёплые ладони, скользящие по животу девушки.
Твёрдо, уверенно, но в то же время так мягко и бережно.
Но этого недостаточно.
Его пальцы коснулись не тела, а памяти.
Той, что она заперла за сотней дверей. Той, которую прятала глубже дыхания. Под кожу, под ногти, в самые чёртовы трещины внутри себя.
Она помнит, как её дыхание неровно сбилось. Горло сжало будто тугими, толстыми верёвками. Взгляд застыл — не на нём, не в комнате, не сейчас. А в тот момент.
Там.
Где всё горело и было липко от ужаса. От ужаса, который не отмыть даже самым едким растворителем, сколько ни лей. Где крик, который никто не слышал.
Когда с губ Новак слетает испуганное «стой» и лейтенант на самом деле останавливается, она почти не верит.
Потому что до этого на её отчаянную мольбу остановиться никто не реагировал. Боль, боль, боль.
Ей становится стыдно.
Она извиняется.
Видит, что мужчина злится и не понимает за что. Но она понимает, хоть и не может сказать этого вслух.
За то, что посчитала Райли угрозой.
Тело Эмили хочет его.
Сердце Эмили хочет его.
Боже, как же она его хочет.
Но память — другое дело.
Память боится.
Почти год прошёл с момента работы Новак под прикрытием рядом с ебучим Макаровым. Почти год прошёл с того момента, когда кто-то трогал её вот так.
Да девушка и не планировала.
Не планировала уезжать из Урзыкстана, не планировала переходить в новую команду, не планировала... влюбляться в своего чёртового лейтенанта, от которого её крышу срывает противоречиями.
— Любовь, — шепчет она, глядя в свои зелёные глаза в отражении, а затем качает головой, как будто пытается выбить это дерьмовое слово из черепа.
Эмили быстро переодевается и вылетает из ванной, кидая спальные вещи комком в свою комнату.
Она выходит из главного здания и рвано вдыхает раскалённый утренний воздух, обжигая свои лёгкие запахом свежескошенной травы и плавящегося под ногами асфальта. Бледная кожа шипит от лучей солнца, и она прибавляет шаг, чуть ли не переходя на бег.
Столовая, несмотря на ранний час, кипит жизнью от количества людей.
Сержант автоматом выхватывает взглядом знакомый, уединённый в углу столик, где уже с подносами, набитыми едой, сидят Соуп, Гоуст и, к её неожиданности, Газ, который выглядит охуеть каким мрачным.
Семь утра и Гэррик — две разные полярности.
Новак падает на скамейку рядом с Райли, инстинктивно прижимаясь к нему чуть ближе положенного.
— Спасибо, — бросает она тихо, когда он пододвигает к ней чашку с крепким кофе и глубокую тарелку с овсяной кашей и фруктами, а затем переводит взгляд на Кайла. — Тоже Соуп разбудил?
Ответа как такового нет — только характерный оскал, меткий, кинутый в сторону МакТавиша.
И тот, хмыкнув, подтверждает её догадку без слов.
— Всех сегодня с утра пораньше выбесить решил? — спрашивает Новак Соупа, слегка растягивая губы в улыбке, и сжимает пальцами ложку, фокусируясь на завтраке.
— Ему даже стараться не нужно, — бубнит Газ и подкладывает ладонь под щёку, упираясь локтём в стол и всем своим видом показывая, что нихера он не хотел начинать свой день так рано.
Девушка криво усмехается и, не поднимая взгляда, продолжает рассеянно водить ложкой по тарелке, раздавливая кусочки фруктов в овсянке.
Она почти не вздрагивает, когда ощущает, как горячая рука Райли лениво ложится ей на плечи. Он мягко притягивает её ближе, и она, не сопротивляясь, чуть сдвигается в его сторону.
Новак краем глаза замечает, как Гэррик резко выпрямляется, едва не ударяясь лбом о стол от собственного резкого движения. Он пару раз локтём тычет МакТавиша под рёбра, кивая в их сторону.
И Эмили замечает, как шотландец закатывает глаза, будто кидает беззвучное, но вполне красноречивое: «Забей».
Девушка не винит Кайла за его любопытство или в какой-то степени шок: лейтенант Саймон «коснёшься меня — и я оторву твои руки, затолкаю их тебе в рот так глубоко, что они выглянут из задницы» Райли добровольно обнимает кого-то.
И не просто кого-то, а сержанта, с которым с первого дня у них было нечто среднее между холодной войной и тихой ненавистью.
Нихуя не тихой, а вполне себе громкой: так, чтобы прямо искры во все стороны.
Оставшаяся часть завтрака проходит в относительном затишье. Большую часть времени команда перебрасывается фразами, перескакивая с темы на тему, а Новак изо всех сил старается не обращать внимания на косые взгляды Газа и остальных, чьи шепотки сливаются в одно гулкое и недоумевающее: «Вы это видели?»
— Все пялятся, — шепчет девушка, чуть наклонившись к Гоусту.
— И?
Его балаклава поднята к носу, что открывает нижнюю часть его лица, и мужчина даже не отрывается от кружки своего чёрного чая с молоком, будто разговоры вокруг и вовсе его не касаются.
Но она чувствует: пальцы на её плече едва заметно сжимаются, вдавливаясь в ткань футболки: небольно, но достаточно, чтобы понять — он всё слышит, так же, как и она.
— Не напрягает?
— Нет.
Эмили тихо фыркает, почти с раздражением, но продолжать спорить дальше не хочет.
Если ему плевать — ей тем более.
— Мы с Саймоном в зал хотим, — лениво протягивает Соуп, развалившись на скамейке, закинув руки за голову и сцепив пальцы в замок. — Пойдёте с нами?
— Иди нахер, МакТавиш, — без малейших колебаний отзывается Газ, качая головой. — Я пойду досыпать.
— А Алехандро и Прайс? — с интересом спрашивает сержант, оглядываясь по столовой, будто надеясь выцепить знакомые лица среди шумного утреннего скопления солдат.
— Они спят, Соуп. Как все, блять, нормальные люди в такую рань.
Джонни закатывает глаза и ожидающе смотрит на Новак.
— Ты, Эм?
— Да, — кивает девушка и мягко стряхивает с себя руку Райли, чтобы встать, — почему нет. Потуплю часик на дорожке.
Команда направляется в тренажёрный зал, который находится в главном здании, и там они разделяются: Соуп и Гоуст — в мужскую раздевалку, Новак — в женскую, а Газ, оставаясь верным своим словам, еле передвигая ногами, плетётся в свою комнату.
Девушка быстро переодевается: из шкафчика достаёт простой топ и тёмные спортивные лосины. Телефон, наушники, бутылка, наполненная холодной водой из шумного кулера, — всё привычно и по отработанному порядку.
Она выходит в коридор и направляется к массивной двери зала.
Новак хмурится, дёргая ручку раз, другой — заперто. Оглядывается по сторонам, не понимая, куда подевались мужчины, как вдруг слышит характерный металлический лязг — в замке с громким щелчком несколько раз поворачивается ключ.
— Зачем закрывать? — спрашивает Эмили, проскальзывая мимо МакТавиша в зал.
— Чтобы никто не зашёл, — отвечает Соуп, многозначительно кивая в сторону Райли, прежде чем закрыть замок снова.
Лейтенант стоит у тренажёра для рук, неторопливо растирая между ладонями сыпучий белый тальк. Узкая чёрная футболка из тонкого трикотажа, будто вторая кожа, обтягивает каждую линию, каждый рельеф, словно его тело не из плоти, а вырезано из камня. Чёрные спортивные штаны плотно сидят на бёдрах, подчёркивая мощную фигуру.
Никакой балаклавы — только открытое, сосредоточенное лицо.
Девушка снова чувствует, как её рот опасно наполняется горячей слюной.
Реакция становится вполне привычной, нормальной на чёртового Райли.
Охуенно.
Девушка хмурится и направляется к беговой дорожке, проходя мимо лейтенанта быстрым, почти упрямым шагом. Но замирает, не дойдя и пары шагов, — что-то внутри резко дёргает на тормоз.
МакТавиш в курсе.
Она хочет.
Так в чём, чёрт возьми, проблема?
Эмили резко разворачивается, возвращается к Саймону и, не давая себе времени на сомнения, поднимается на носочки. Она оставляет на его губах быстрый, но мягкий поцелуй, смакуя каждой клеточкой своего тела удивлённое, несвойственное ему растерянное лицо.
Гоуст хрипло хмыкает, даже не пытаясь скрыть, что уголки его рта едва заметно тянутся вверх, подозрительно напоминая лёгкую улыбку.
С другого конца зала раздаётся протяжный, наглый свист МакТавиша.
— Вы такие милые, что блевать хочется, — бросает он с довольным выражением лица, но яда в его комментарии совсем нет.
Засранец все эти полгода переживал за сложные отношения Новак и Райли больше, чем они сами.
Но никто же не запрещает ему делать из каждого их движения ебучую шутку, ведь так?
Девушка заказывает глаза и наконец отходит от лейтенанта, ловко запрыгивая на беговую дорожку.
Она плотно затыкает уши наушниками и включает бодрую музыку, стараясь заглушить бесконечный поток бубнежа Соупа где-то сбоку и односложные ответы Гоуста, чтобы сосредоточиться на тренировке и оставаться в ритме. Максимальная скорость, ровное дыхание под каждый отрывистый шаг.
Позади — час времени и двенадцать километров, светящиеся зелёными цифрами на тёмном дисплее.
Эмили краем глаза замечает приближающегося Джонни и сбавляет темп, а затем ловко спрыгивает с дорожки в момент полной остановки.
Икры горят тяжёлым свинцом, реагируя на каждое движение тупой, пульсирующей болью. По лицу стекают капли пота, щекоча кожу и впитываясь у горла в край топа, намокшего и липнущего к телу.
— Ты всё? — спрашивает мужчина, когда видит, что Новак вытаскивает наушники из ушей.
Чуть в стороне замирает Гоуст, скрестив руки на груди так туго, что бицепсы напрягаются ещё сильнее. Вены на шее и предплечьях вздуваются от работы с тяжёлым железом, прокладывая под кожей плотные, будто выжженные рельефные дорожки. Футболка промокает до последней нити и прилипает к телу, как вторая кожа, — чёрная, натянутая, подчёркивающая каждую деталь его выточенной до грубости фигуры.
Мать твою.
Соберись, Новак.
Девушка с трудом отводит от лейтенанта взгляд и открывает свою бутылку, делая большой глоток всё ещё холодной воды.
— Да. Вы?
— Ага. Погнали. А то скоро сюда начнут ломиться «Вакерос».
Говорит Джонни и, не торопясь, направляется к двери, бросая взгляд через плечо. Он внимательно следит, как Гоуст молча натягивает балаклаву прямо на влажную кожу, возвращая себе привычную, непроницаемую маску.
Сержант отпирает замок, дверь с тихим щелчком поддаётся, и он выходит в коридор, останавливаясь на пороге, — ждёт.
Райли и Новак идут рядом, и девушка тихо выдыхает, когда он обвивает руку вокруг её тонкой талии и прижимает к своему боку. Вымокшие ткани их одежды липко соприкасаются, впиваясь в кожу неприятной влажностью и холодом.
— Мы же оба потные. Перестань, — пытается вырваться Эмили, но лейтенант явно не планирует отпускать.
— Нет.
Гоуст внезапно замирает и, прежде чем она успевает сообразить, сжимает её ещё крепче, ставя быструю, точную подножку. Эмили летит вперёд, но не успевает упасть — он ловит её в движении, сильнее сжимая живот, и несёт под своей подмышкой, как чёртов мешок с картошкой.
Только живой.
И слегка матерящийся.
— Тебе самому не противно? — ворчит девушка и поднимает на него голову.
Она готова поклясться, что под тканью балаклавы Райли улыбается.
Пусть и еле заметно.
— Нет, — снова отрезает Райли невозмутимым голосом.
Лейтенант выносит её из зала мимо Соупа, который уже трясётся от сдерживаемого смеха, не в силах отвести взгляд от этого цирка. Вид беспомощной, болтающейся в руках Гоуста Новак явно доставляет ему дикое удовольствие. И факт того, что она ничего не может сделать из-за разницы в весовой и силовой категории, — тоже.
— Предатель, — бурчит девушка, швыряя сердитый взгляд в сторону сержанта.
Гоуст решает сменить позицию.
Одно резкое движение — и девушка перекинута через его плечо. С губ слетает удивлённый вскрик, когда рёбра практически болезненно втыкаются в твёрдое тело мужчины, выбивая из лёгких весь остаток воздуха.
— Я не тряпичная кукла, ты в курсе? И я вообще-то переодеться в раздевалке хотела, — футболка на её боку поднимается от резкого движения, и своим боком она чувствует жар от кожи шеи мужчины. — Ты горячий.
— В комнате переоденешься, — спокойно отвечает лейтенант, а затем добавляет. — Это был комплимент?
— Нет, — фыркает девушка, закатывая глаза.
Новак лениво брыкается в руках мужчины, пытаясь найти более удобное положение, на что Райли только усиливает свою хватку, вжимая предплечье в заднюю часть её бедер под задницей.
— Вредная, — негромко и хрипло говорит Гоуст, слегка качая головой, будто в неодобрении.
— А ты ведёшь себя как пещерный человек.
— Каюсь.
— Нихера ты не каешься, — шепчет она и, не удержавшись, улыбается.
Она успокаивается, позволяя себе просто ехать у него на плече, когда замечает Джонни, идущего позади них. У того на лице такая довольная ухмылка, будто он в шаге от того, чтобы вытащить телефон и заснять лучший контент своей жизни.
Засранец.
Комната Эмили — первая по дороге, и сто сорок первые останавливаются.
Райли становится боком, удерживая девушку на плече, чтобы и она, и он могли видеть лицо Соупа, который, судя по восторженному лицу, в полной готовности подкинуть очередную тупую идею.
— Может, по банке пива вечером? У меня есть запасы.
Не такую уж и тупую.
— Я за, — не задумываясь отвечает Новак.
Гоуст лишь рвано пожимает плечами, но оба сержанта знают, это — его версия «да».
— Заходите ко мне часов в семь, — предлагает Эмили.
— Договорились, — ухмыляется МакТавиш, подмигивает и уходит дальше по коридору, насвистывая себе под нос какую-то простенькую мелодию.
Лейтенант издаёт короткий, сухой смешок и свободной рукой распахивает дверь в её комнату. Заходит внутрь и захлопывает за собой, оставляя их в слишком знакомом пространстве, которое вдруг кажется тесным.
Тесным из-за него.
— Пусти, — снова повторяет Новак.
— Не хочу.
Девушка практически рычит от недовольства, от того, что она не владеет ситуацией.
Владеет он.
Чёртов Райли.
Он аккуратно стаскивает её со своего плеча и, будто это самое естественное движение на свете, перехватывает в воздухе, заставляя Эмили обвить его талию ногами. Одна рука уверенно сжимает её бедро, вторая — скользит к затылку, запутываясь во влажных светлых прядях.
Новак прищуривается, раздражённо, но подыгрывает ему, отодвигая ненужное сопротивление на последний план. Вместо этого лишь сильнее цепляется за него ногами, а ладонями упирается в твёрдую грудь.
— Вообще моего веса не чувствуешь?
— Нет. Слишком лёгкая, — усмехается он негромко и задирает свою балаклаву на переносицу.
— Показушник, — уголок рта девушки дергаётся вверх.
— Имею право.
Мужчина оставляет на её губах невесомый поцелуй, прежде чем аккуратно поставить её на землю. Но не выпустить из своих рук.
— Чем займёшься?
— Офис. Отчёты. Тренировка с рекрутами, — отвечает он и поднимает руку, чтобы убрать упавшую на лицо прядку волос с её лица. — Ты?
— Последую примеру Кайла. Буду досыпать, — слегка улыбается она и чуть склоняет голову, словно тянется за его прикосновением.
Райли коротко хмыкает, отводит руку и натягивает балаклаву обратно на подбородок. Затем делает шаг назад, к двери, — будто напоминая себе, что пора выходить из этого маленького мыльного пузыря, где он мог не скрываться от всего мира.
— До вечера? — спрашивает Новак, направляясь к шкафу за чистыми вещами, в то время как лейтенант уже обхватывает дверную ручку.
Он кивает коротко, отрывисто, глянув на неё через плечо, — тёмные глаза цепляют её взгляд всего на секунду.
— И, Гоуст? — окликает она, прежде чем он успевает выйти.
Мужчина замирает.
— Прими душ. От тебя реально воняет, — добавляет она с невинной улыбкой, даже не оборачиваясь.
Где-то за спиной доносится глухой, хриплый смешок — и дверь мягко захлопывается.
Эмили лениво роется в своих вещах, не переставая улыбаться как настоящая идиотка.
Где-то на подкорке сознания трепыхается здравый смысл, отчаянно машет руками, пытается напомнить о границах, уставах, правилах.
О том, что между ней и Райли не должно быть ничего, кроме приказов и общей частоты в наушниках.
Пока всё не зашло слишком далеко, пока всё ещё можно вернуть назад.
И всё-таки это дерьмовое, до ужаса раздражающее слово продолжает вспыхивать в её мыслях навязчивой идеей.
Любовь.
***
Когда на базу опускаются густые сумерки, а шум на улице начинает затухать, подобно солнцу на кромке горизонта, к Эмили приходит Джонни.
В руках сержанта две упаковки пива, в каждой из которых по дюжине стеклянных бутылок с яркими этикетками, которые стукаются друг о друга при каждом движении.
— Ты же сказал по банке? — улыбается девушка и отходит в сторону, пуская МакТавиша в комнату.
— Я подумал, что это несерьёзно.
— Кто бы сомневался, — бубнит девушка.
Соуп ставит упаковки на тумбочку с характерным глухим стуком, а Новак скидывает с кровати подушку, освобождая место, чтобы устроиться поудобнее.
Джонни вытаскивает из упаковки две бутылки, ловко открывает их с характерным, почти удовлетворённым щелчком — и протягивает одну Эмили.
Новак кивает в знак благодарности и делает глубокий глоток, издавая довольное «м-м-м», когда холодные пузырьки приятно щекочут горло, скользя вниз.
Они оба устраиваются на кровати Эмили — небрежно, по-домашнему, каждый со своей бутылкой в руке, когда раздаётся короткий, но уверенный стук в дверь.
Секундой позже в комнате появляется Гоуст.
Райли скользит взглядом по комнате: сначала — по Новак и МакТавишу, удобно расположившихся на кровати, потом — по стоящим рядом упаковкам пива.
Под балаклавой еле заметно дёргается бровь, и даже через ткань читается немой вопрос.
— Не делай вид, что ты расстроен, — фыркает Джонни, едва сдерживая улыбку.
— И не собирался, — коротко отзывается лейтенант и закрывает за собой дверь, словно отсекая их от внешней суеты.
Мужчина стягивает балаклаву, небрежно сминая её в руке и запихивая в карман худи. По пути к кровати хватает бутылку, открывает её движением, не терпящим пауз, и с тихим вздохом буквально падает рядом с Эмили.
Кровать пружинит под его весом, и она невольно улыбается, невзначай пододвигаясь к нему слегка ближе.
Вечер течёт в непривычно лёгкой обстановке — без приказов, напряжения и вечной оглядки через плечо.
Пива становится всё меньше, смех МакТавиша и Новак становится всё громче, а споры становятся всё жарче.
Какое оружие лучше? Виски и бурбон? Сколько сраных сигар требуется в день Прайсу, чтобы он был доволен?
Гоуст остаётся внешне сдержанным — всё тот же мрачный, немногословный лейтенант, будто по привычке держит образ, с которым он сросся много лет назад.
Но Эмили видит больше.
Она замечает, как его плечи с каждым моментом расслабляются больше, как взгляд становится мягче, чем обычно, как губы то и дело дрожат в предательском подобии улыбки, которую он пытается скрыть за очередным глотком алкоголя.
И чувствует, как его пальцы, лежащие на её бедре, неторопливо вырисовывают замысловатые круги.
И ей, чёрт возьми, нравится такой Райли.
— Эм, так что там с этим... как его, — вдруг начинает Джонни, открывая ещё одну бутылку.
— Дювалем, — подсказывает лейтенант.
— Да, — кивает МакТавиш.
Новак выдыхает и встаёт с кровати, с лёгкостью выпутываясь из тёплого кольца рук Гоуста.
Она надеялась, что они не вспомнят и не начнут развивать эту тему.
Не вышло.
Сержант находит свои джинсы, небрежно брошенные на спинку стула, и вытаскивает из кармана помятую пачку сигарет.
Открывает окно, и в комнату сразу врывается теплый и влажный вечерний воздух. Эмили удобно устраивается на широком подоконнике, поджимая одну ногу под себя.
Она смотрит на Райли, безмолвно спрашивая, можно ли ей тоже побыть бунтаркой и против правил закурить в комнате.
И, получив от него лёгкий кивок, тихо щёлкает зажигалкой и делает первую затяжку — долгую, жадную, мгновенно смешивая табак со вкусам пива на своём языке.
— Всё ты помнишь, — хмыкает девушка и выдыхает плотный, тугой клубок дыма, глядя на Джонни сквозь рассекающий воздух сигаретный туман.
— Интерес. Ты была очень воодушевлена, когда Ласвелл произнесла это имя, — пожимает плечами МакТавиш.
Кто бы сомневался.
— Матье Дюваль, — произносит Эмили и пялится в одну точку, глубоко погружаясь в пучину воспоминаний. — Он в конце девяностых был посредником между Европой и южноамериканскими картелями. Оружие, припасы. Иногда люди. А в середине двухтысячных создал свой собственный картель. В гибриде с частной армией. Кейт и мой отец охотились за ним почти десятилетие. Потому что он вышел за рамки. Начал играть в политику, давить на локальные режимы, угрожать интересам не только США, но и России, Китая, Европы. Умный, жестокий, и дохуя живучий.
— Твой отец тоже служил? — с интересом спрашивает Джонни, заставляя Новак перевести взгляд на него.
— Да. Офицер. Российский спецназ.
Отец никогда не делился с Эмили деталями того, чем на самом деле занимается. Старался оберегать. Как мог. Держал её подальше от грязи, от теней, от правды, которая без труда ломает даже взрослых, не то что хрупкое, ещё детское восприятие мира.
Они всегда были только вдвоём, полагаясь лишь друг на друга.
Он — в ужасе от того, как в одиночестве растить дочку, когда он знает только то, как держать в своих руках винтовку, а не ребёнка.
Она — в мучительной надежде, что он никогда не нарушит своё обещание и не оставит её одну.
Только когда девушка стала старше и связала свою жизнь с этим бесконечным адом, она буквально заставила раскрыть Ласвелл все секреты — те, что так долго, незаметно царапали душу девушки изнутри, оставляя глубокие, незаживающие раны.
Антон Новиков.
Русский офицер спецназа, служивший в подразделении, о котором даже в самой России предпочитали не говорить вслух. Так, на всякий случай.
В девяностых — всевозможные горячие точки.
В двухтысячных — борьба с организованной преступностью.
А потом... странный поворот.
— Как вышло, что твой отец начал работать с Кейт? — Джонни делает ещё один большой глоток пива. — Не пойми неправильно, но у США с Россией отношения никогда тёплыми не были. А чтобы русский спецназовец работал с ЦРУ...
Новак кивает, снова делая затяжку, понимая, как странно всё это выглядит со стороны для Райли и МакТавиша.
— Всё началось с Латинской Америки. Официально — международное сотрудничество. Неформально — война без флага. Мой отец. Кейт. Пара агентов из Израиля, британская разведка... Там и не пахло союзничеством. Они были вынужденной мерой. Необходимостью. Но у Ласвелл и моего отца со временем, к их собственной неожиданности, совместная работа переросла в крепкую дружбу.
Новак, несмотря на то, что ей было всего шесть лет, прекрасно помнит, как всё это было.
Отец ушел на очередное «особое» задание, оставив лишь стандартное обещание вернуться к ней поскорее: живым и невредимым.
На деле, с воспоминаний Кейт, — работа по линии совместных операций с западными структурами.
Цель — международный картель.
Охуенная причина, чтобы закрыть глаза на политику.
Тогда и произошла судьбоносная встреча с Ласвелл.
Агент ЦРУ, с которым судьба свела Антона в Латинской Америке — опасной, гнилой и насквозь пропитанной кровью.
Кейт ненавидела всё, чем он был.
Но уважала то, как он работал.
Холодно, точно, без лишних вопросов.
И работа сообща на поле боя выковала взаимное доверие, которое они позже пронесли своей дружбой через десяток лет.
— Всегда служить хотела? — впервые за весь разговор подаёт голос Гоуст.
— Нет, — качает головой Эмили и скидывает тлеющий бычок в пустую бутылку на тумбочке, подтягивая под себя вторую ногу. — Отец всегда старался огородить меня от этой жизни. И старался растить меня типа как... девочку. Музыкальная школа, балет, розовые платья, бантики. А потом его убили. И меня переклинило.
— Дюваль, я предполагаю, — хрипло говорит лейтенант.
Новак отрывисто кивает.
Хмурится, отводит взгляд в сторону окна — туда, где над базой раскинулось тёмное, безразличное небо, усыпанное холодными звёздами. Она старается зацепиться за них взглядом в попытке избавиться от хаотичных мыслей в голове, прежде чем снова повернуться лицом к мужчинам.
— Да, — тихо произносит Эмили. — Кейт после этого взяла меня под своё крыло — и всё пошло по накатанной.
— А мать? — снова в лоб спрашивает Гоуст.
— Аневризма (прим. атологическое расширение или выпячивание стенки кровеносного сосуда, возникающее из-за её ослабления; может привести к разрыву сосуда и внутреннему кровотечению). Когда мне был месяц.
Мамы у Эмили никогда не было. Ни в памяти, ни в жизни. Всё, что осталось, — несколько выцветших фотографий, которые отец бережно хранил в отдельном альбоме, словно это было самое ценное, что у него когда-либо было.
А потом не стало и Антона.
Всё, что осталось от него у девушки, после того, как он ушёл на то самое задание — молчаливый гроб и табличка на мраморном камне.
Именно тогда Ласвелл оказалась рядом.
Не потому, что была обязана, а потому, что, по её собственному признанию, отец Новак однажды сказал ей:
«Если со мной что-то случится — не бросай мою дочь. Найди её. У неё стальной позвоночник, как у матери. Но ей понадобится кто-то, кто напомнит, как держать голову прямо».
— И как Кейт затащила тебя в спецназ?
Девушка слегка улыбается и неторопливо спрыгивает с подоконника, прихватывая по пути новую бутылку пива.
Она опускается на кровать и удобно устраивается, откидываясь спиной на твёрдое изголовье, и без лишних слов перекидывает ноги через колени Райли — спокойно, уверенно, будто делает это не в первый раз.
— Я сама захотела, — отвечает Эмили, делая большой глоток. — Говорю же, после смерти отца мне полностью башню снесло. Кейт была категорически против. Потому что дала отцу слово оберегать меня, держать подальше от этого дерьма. А я по иронии буквально планировала вляпаться в него с улыбкой на лице и флагом в руках. Но я умею стоять на своём. И она сдалась.
Райли хрипло хмыкает и кладёт свою горячую ладонь на острую коленку, слегка сжимая кожу под тканью узких джинс.
Он знает о её упрямстве не понаслышке.
Как и все сто сорок первые.
— Сколько тебе было лет? — любопытно спрашивает МакТавиш.
— Когда умер отец, было шестнадцать. Кейт дала мне год. На подготовку. На то, чтобы доказать, что я не просто сгоряча решила. Что я действительно этого хочу, — продолжает Эмили, бездумно прокручивая бутылку в руке. — А когда стукнуло семнадцать, отправила меня в Англию. Там у неё был близкий знакомый в спецназе, капитан. Он был согласен взять меня, несмотря на то, что я была несовершеннолетней.
— И как к тебе отнеслись? — продолжает давить Джонни.
Новак сухо усмехается, но отвечает не сразу.
Взгляд на танцующих на стенках бутылки пузыриках становится тяжелее, когда она вспоминает.
Как к тебе отнеслись?
Как к ебучей обузе.
Как к девчонке, которая в лучшем случае не выдержит морально, расплачется и сбежит, кидая на ходу проклятия в сторону жестокого мира.
А в худшем — подведёт команду, убьёт кого-то, когда попадёт с тренировочного поля на настоящую миссию.
Ни имени, ни опыта, ни права на ошибку.
Только слишком молодой возраст, русский акцент и знакомство с нужными людьми.
Лишняя головная боль.
Все ждали, что она сломается.
Чёрт возьми, да она сама в какой-то момент ждала этого, когда с каждым днём становилось всё тяжелее, невыносимее.
Каждый день — вызов.
Проверка на прочность.
Но она выдержала.
Выдержала, потому что не позволила себе иначе.
Потому что жалость — роскошь, которую она выбросила первой. Заперла глубоко внутри, как ненужный, опасный балласт.
Потому что её отец не знал, что такое жалость к себе. А она стремилась стать его копией.
Когда грязь под ногтями вместо привычного маникюра стала извечным спутником. Когда перестало тошнить от запаха и вида собственной крови. Когда привыкла к громким, недовольным крикам инструкторов, когда она в очередной раз делала что-то не так.
Тренировок — больше.
Сна — меньше.
И всё начало меняться.
Сначала перестали смеяться.
Потом перестали смотреть сквозь, как на что-то ненужное, от чего они не могли избавиться.
А потом, едва уловимо, начали видеть в ней не «ту самую девочку», а бойца.
И тогда она поняла — место в этом мире не получают.
Его вырывают.
Зубами, ногтями, характером.
И она вырвала своё.
— Хуёво, — наконец поднимает Эмили глаза на мужчин, подытожив свой собственный внутренний монолог. — Это был восемнадцатый год, и тогда только начали интегрировать женщин в спецназ после снятия всех гендерных ограничений. И отношение ко мне было...необычным.
Гоуст и Соуп понимающе кивают, прекрасно зная, как некоторые в армии относятся к слабому полу.
До сих пор, между прочим.
— Но я прошла базовую подготовку. Потом получила допуск к расширенной. Тогда ещё нельзя было официально оформлять женщин в состав, но...
— Кейт договорилась, — продолжает мысль Новак лейтенант.
И он прав.
Официально девушку распределили в разведывательный корпус, где ей можно было служить и даже выполнять какие-то важные задания.
Неофициально — она проходила ту же подготовку, что и бойцы спецназа.
Тесты, марш-броски, полевые задачи.
Она была «внутренней подготовкой». Невидимой тенью среди действующих бойцов. Спрос с неё был такой же, как и с остальных, но на бумаге она числилась в другом статусе.
Как однажды сказал ей один из инструкторов:
«Выдержишь — будешь полезна».
— Да, — кивает девушка, снова поднося бутылку к губам. — Она знала, кого просить: кто посмотрит не на пол, а на результат. А результат у меня был неплохой.
— То есть ты была в спецназе до того, как это стало официально разрешено, — резюмирует Соуп, поставив пустую бутылку к остальной куче на полу.
— Да. А в двадцать первом это узаконили, но я уже была внутри. Только все перестали делать вид, что меня нет.
Эмили выворачивается и хватает с тумбочки свой телефон, открывая фотогалерею. Листает вверх на три долгих года назад, проходясь глазами по забытым воспоминаниям, пока не натыкается на нужную фотографию.
Её первый день на тренировочной базе.
Форма висит мешком на худом, но уже подтянутом от тренировок теле — грубая, как будто с чужого плеча. Оружие в руках — тяжёлое, неудобное, пальцы держат его неуверенно, будто боятся выронить.
В глазах — смесь растерянности и страха, тщательно скрываемая за упрямо сжатыми губами.
Она протягивает телефон Райли, который наклоняет его так, чтобы Джонни тоже без проблем видел экран.
— Мать твою, — шепчет Джонни, поднимая брови в удивлении. — Ты тут совсем ребенок. Твоё лицо...
Эмили прекрасно понимает, о чём он говорит: на экране — девочка. Настоящая.
Молодая до невозможности, до тревожного щелчка в голове нормального человека.
Лицо узкое, почти подростковое, с мягкими, ещё не до конца оформившимися чертами. Чистая кожа, лёгкие веснушки, высокий лоб, немного детская округлость щёк.
И всё это — в контрасте с формой и оружием в руках.
Глаза — огромные, настороженные, с тем взглядом, в котором слишком рано исчезла беззаботность.
Но всё равно в них видно возраст.
Семнадцать.
— Можете полистать, — подначивает девушка.
Райли начинает скролить вправо, рассматривая с нескрываемым интересом моменты из жизни девушки.
— А это когда? — спрашивает МакТавиш, останавливая палец лейтенанта резким движением.
Новак слегка отрывает спину от изголовья, чтобы заглянуть в телефон.
На фото она лежит звездой, распластавшись на зелёной траве.
Глаза закрыты, лицо пылает яркой краснотой, а на щеках блестят не успевшие высохнуть дорожки от слёз. Рядом лежит огромный тактический рюкзак: больше чем в половину её роста.
— Это после ебучего «Длинного похода» (прим. неофициальное название одной из самых жёстких фаз отбора в британский спецназ (SAS), представляющей собой длительный марш-бросок по пересечённой местности с полной выкладкой. Задача — преодолеть десятки километров (часто более 60) за 20 часов. Во время похода кандидаты должны нести с собой 25 кг груза, винтовки, продовольствие и воду. Кандидатам запрещено использовать изведанные маршруты, они должны ориентироваться исключительно по карте и компасу). — Девушка слегка передёргивает плечами, как будто воспоминание делает ей физически больно. — Я так рыдала на последних трёх километрах. Очень хотелось соскочить и послать всё нахер.
— У нас тоже многие рыдали, — вспоминает Джонни свою собственную подготовку.
Новак почти что открывает рот, чтобы спросить, плакал ли он и Райли, но вовремя одёргивает себя, чтобы не показаться абсурдной.
Потому что тупой вопрос.
Конечно же, нет.
— Пожалуй, это было самое сложное, — выдыхает девушка и болтает остатки пива на дне бутылки.
— А как же допрос (прим. еще одна из жёстких стадий отбора в спецназ SAS, где кандидатов подвергают моделированному плену: лишают сна, держат в изоляции, допрашивают с психологическим давлением. Цель — проверить устойчивость к стрессу и способность хранить секретную информацию)? — ухмыляется МакТавиш, наклоняясь вперёд, чтобы видеть её лицо через лейтенанта. — Я почти провалил.
— Потому что чуть ржать не начал? — поддевает Новак с полуулыбкой.
— В точку, — смеётся сержант, качая головой. — Тот чувак был слишком театральным. Я держался как мог.
— А ты? — Эмили смотрит на Гоуста. — Были с чем-то проблемы?
Очередной тупой вопрос?
— Нет, — отрезает Гоуст таким тоном, будто она только что спросила, умеет ли он дышать.
Естественно.
Новак едва заметно закатывает глаза на его самоуверенность.
Райли отдаёт её телефон обратно и кладёт свою ладонь ей на бедро, практически полностью охватывая плоть своими длинными пальцами.
— А что дальше? После спецназа? — продолжает Джонни импровизированный допрос, зная, что язык Эмили достаточно развязан от выпитого алкоголя.
— Кейт хотела, чтобы я работала под её надзором, — говорит Эмили, усмехаясь уголком губ. — Она тогда внимательно мониторила все мои отчёты, просматривала каждое действие. И довольно быстро поняла: я бешеная. И что мне нужен постоянный контроль, чтобы я не натворила глупостей.
Она опускает взгляд на руку Гоуста, лежащую у неё на бедре, и мягко накрывает её своей. Подушечками пальцев едва ощутимо проводит по жёстким, натруженным костяшкам.
— В общем, у неё включился режим мамочки. — Лёгкий вздох срывается с губ девушки. — И она дала мне два варианта: либо остаться и работать на ЦРУ под её полным контролем, либо поехать в Урзыкстан, где она тоже сможет за мной приглядывать. Я выбрала второе. А потом...
— Потом появился Макаров, — в этот раз Джонни продолжает её мысль, складывая в голове хронологию.
Новак отрывисто кивает.
Самые, блять, неприятные воспоминания.
— ЦРУ и МИ-6 скооперировались и взяли устранение Макарова под свой контроль, — продолжает она. — Только действовать хотели тихо, без шума, без лишних тел. Им нужен был человек, которого можно было внедрить. Надёжный агент, способный держаться рядом и передавать всё в реальном времени. Каждый шаг русского, каждый его сраный вздох.
— И выбрали тебя? — уточняет Райли.
Эмили криво морщится, тяжело выдыхает.
Потому что в этот раз он не угадал.
— Сама вызвалась, — девушка говорит тихо, будто то, что срывается с её языка — неправильно, ненормально, стыдно.
И так оно и есть.
— Спецслужбы не были против. Пока я работала в Урзыкстане, участвовала в операциях схожего уровня. Не в таких масштабных, конечно, но... — Она пожимает плечами. — У меня всегда хорошо получалось втираться в доверие всяким ублюдкам. Слишком хорошо. А вот Кейт была категорически против.
Новак ставит пустую бутылку на пол и тянется за другой, тут же открывая крышку с приятным щелчком. Ей кажется, что вливать в себя алкоголь и делиться сокровенным, открывая душу, — легче.
— Она тогда на меня так орала, — усмехается Эмили, но в голосе — ни капли веселья. — Я думала, она вылетит из Вашингтона, прилетит в Урзыкстан и собственноручно прикуёт меня к койке, лишь бы я не ввязывалась в это дело. И лучше бы я тогда её послушалась.
Новак жалеет.
Как же она, мать твою, жалеет.
Что в тот момент высокомерность переборола здравый смысл.
Что пошла наперекор Ласвелл, думая, что знает лучше, чем она.
Что Макаров чуть не сломал её.
Нет, не чуть.
Он сломал.
Разбил по кускам. Оставил вместо неё выжженную, пустую оболочку, которую она сама едва ли узнаёт.
Райли, будто чувствуя, как всё внутри неё в очередной раз начинает трескаться, чуть сильнее сжимает её бедро.
Молча.
Он не смотрит на неё, продолжая упрямо держать взгляд на тёмном стекле бутылки в своей руке.
Но его прикосновение, как всегда, говорит громче любых слов.
Я рядом.
— А что сделали спецслужбы? — Джонни неловко ёрзает на своём месте, пытаясь разрядить обстановку. — Когда ты говоришь о них — с нами или с Кейт — ты звучишь так, будто говоришь не об одних из самых крутых в мире структур, а о сборище самых последних обмудков.
Новак усмехается.
Уже спокойнее.
— Потому что они и есть обмудки, — равнодушно пожимает плечами Эмили. — Когда они узнали, что Макаров плотно работает с «Ковенантом», они понизили роль Кейт в этом деле. И посадили на её место какую-то тупую суку из МИ-6, которая сидела в своём уютном кабинете в центре Лондона и искренне верила, что всё, что мы делали до неё, — это пустая, бесполезная хуйня.
Девушка начинает нервно отстукивать ногтями чёткий ритм по горлышку бутылки, вспоминая, какую безысходность и злость она чувствовала в тот момент.
— Ей нужна была информация здесь и сейчас, — продолжает Новак: голос всё ещё спокойный, но в нём нарастает металлический надлом. — Она хотела быстрых результатов, красивых отчётов, галочек в своих протоколах. И её самая большая ошибка была в том, что она всерьёз считала себя и весь тот цирк, что сидел у неё за спиной, — умнее Макарова. А он был не глупым. Ни капли. Он будто чувствовал, что что-то не так, что происходит что-то, идёт не так. Он начал скрывать свои планы от всех, даже от своих самых ближайших соратников. Даже от меня.
Эмили резко делает глоток. Один, глубокий, почти злой. Пиво уходит наполовину, горло обжигает алкоголем, но это лучше, чем вспоминать, как всё начало рушиться.
— Но я пёрла вперед, потому что я потратила на этого ублюдка целый год своей жизни и какая-то тупая пизда из спецслужб не могла мне помешать. Я подобралась к «Ковенанту» вот настолько близко. — Свободной рукой она показывает расстояние между пальцами — указательный и большой почти смыкаются.
Пауза.
— Но потом спецслужбы вплели вас, чтобы ликвидировать его. Что у вас, естественно, получилось. — В голосе девушки нет обвинения, злости — лишь сухой факт. — Только в итоге всё, что я делала, все эти месяцы, вся боль, все риски оказались пустой тратой времени. Так что да — я не очень жалую спецслужбы.
— Пиздец, — шепчет МакТавиш, качая головой.
Новак сухо хмыкает.
Она может придумать сраный миллион слов, которыми можно было описать сложившуюся ситуацию.
И слово «пиздец» не входит даже в топ-десять.
— Когда закончилась вся эта канитель с Макаровым, со спецслужбами и всем остальным, я вернулась в Урзыкстан, — продолжает Эмили, подводя рассказ к своему логическому завершению. — А потом «Ковенант» начал действовать более открыто и дерзко. И Кейт — как всегда, со своей сраной стратегией на пять шагов вперёд — решила, что мне не помешает поработать с известной сто сорок первой. И заставила меня прилететь в Мексику.
— Заставила? — Поднимает бровь лейтенант, глядя на неё из-под тяжёлых век почти что с насмешкой.
— Конечно. — Ухмыляется Новак, скользя взглядом то на Райли, то на Соупа, с тем самым выражением, в котором сарказм мешается с искренним весельем. — Вы, естественно, ни в чём не виноваты, это всё спецслужбы и бла-бла-бла. Но как же вы мне всё обосрали.
Джонни с показушной обречённостью кладёт руку на грудь, трагично качая головой.
— Сердце мне разбила, — говорит он, едва сдерживая смех. — Мы это запомним.
— Вы меня любите.
— Теперь чуть меньше, — парирует Соуп.
Новак и МакТавиш начинают заливисто смеяться, и даже Гоуст позволяет себе короткий, хриплый смешок, едва заметно склонив голову в сторону девушки, явно смакуя её реакцию.
Будь Эмили проклята, если она когда-нибудь перестанет быть благодарна Кейт.
Потому что, чёрт возьми, та толкнула её в самое правильное дерьмо за всю жизнь.
Новак нашла не просто союзников, не просто тех, кто прикроет спину на задании.
Не просто друзей.
Она нашла семью.
***
Новак просыпается посреди ночи от настойчивой вибрации телефона на прикроватной тумбочке.
С трудом разлепляет глаза и, прищурившись, смотрит на яркий экран: половина пятого утра.
Джонни ушёл за полночь после их небольшой посиделки, а они с Райли ещё какое-то время просто лежали в её кровати, перебрасываясь случайными фразами.
В основном говорила она, а Гоуст как всегда молча слушал, но это не имело значения.
Взгляд Эмили опускается ниже на белые буквы, сияющие белым светом на экране: Кейт.
Эмили поднимает трубку, с трудом удерживая телефон неуправляемой от сна рукой, и бросает взгляд на Райли — тот уже проснулся и приподнялся на локтях, глядя на неё полусонным, но настороженным взглядом карих глаз.
— Кейт... Господи, такая рань, — бормочет Новак, сжимая пальцами переносицу, будто это поможет отогнать остатки сна. — Что случилось?
— Эмили. Слушай меня. Внимательно.
Охуенное «доброе утро».
Из динамика доносится тяжёлое дыхание.
На фоне — прерывистый свист, будто Ласвелл очень быстро бежит, шелест бумаг, хлопки открывающихся дверей.
Эмили мгновенно выпрямляется, опуская ноги на холодный пол, а усталость и недосып летят к чертям.
— У нас проблема, — голос Кейт срывается, и в нём уже нет ни грамма спокойствия.
Новак включает громкую связь, чтобы и Райли, который уже вскочил с кровати и натягивает балаклаву, всё слышал.
— Все сто сорок первые. Немедленно. Уходите. С базы.
Каждое слово Ласвелл выстреливает в уши, как приказ под обстрелом.
— Чего? — переспрашивает Новак, потому что слова будто скользят мимо сознания, не успевая осесть.
Райли не ждёт повторений.
Его рука хватает девушку за запястье, ставит на ноги и тут же суёт ей в руки открытый рюкзак, который он берёт рядом с тумбочкой. Второй — слишком резко дёргает дверцу деревянного шкафа, сбрасывая внутрь с полок все имеющиеся вещи.
— Внимательно, — повторяет Кейт, голос режет слух, как лезвие. — За вами идут. У вас есть минут пятнадцать. Может, двадцать. Не больше.
— Кто идёт? — слишком резко, почти срываясь, спрашивает Новак.
Ответа сразу нет — только хрип дыхания.
Пока тишина на другом конце пугает, Райли уже действует: ловко захлопывает молнию на её рюкзаке и тут же тянется за обувью сержанта, бросая первые попавшиеся кеды к ногам девушки.
Эмили молча подчиняется.
Пальцы дрожат, но она быстро зашнуровывает длинные шнурки, вцепившись в предплечье мужчины, чтобы не потерять равновесие.
— Позже. Нет времени. Я... — начинает Кейт, но её голос внезапно тонет в резком грохоте, и на фоне слышится тихое, но яростное: — Блять.
На мгновение звук из динамика полностью пропадает.
Эмили замирает, не в силах отвести взгляд от экрана: звонок всё ещё идет. Связь не прервалась, потому что цифры на экране мучительно медленно отсчитывают время разговора.
Сердце в груди колотится так громко, что ей кажется, что лейтенант, который стоит рядом с ней, прекрасно слышит этот невозможный стук за её ребрами.
— Кейт? — выдыхает Новак.
В горле пересохло, голос дрожит, почти не выходит.
Наконец, голос Ласвелл снова прорывается в динамике — хриплый, сбивчивый, но живой. Новак выдыхает, прикрывая глаза, будто на короткий миг разрешая себе слабость.
— Вам нужно пересечь границу с США. Но не через официальный пункт. Придётся лезть через стену. Как только будете по ту сторону — пусть Прайс наберёт Янгу. Он всё объяснит. Не переживайте за остальных на базе, они им неинтересны. Нужны только вы. Не могу больше говорить. Свяжусь при первой возможности.
Эмили хватает телефон с тумбочки и сжимает его в руках, уже открывая рот, чтобы потребовать объяснений, но не успевает.
Вместо слов — гудки.
Вместо ответов — тишина.
Экран тухнет, комната вновь погружается в полумрак, который давит куда сильнее, чем раньше. Как будто с этой тьмой врывается нечто большее — угроза, настоящая и осязаемая. Которая бьёт в Новак страхом в каждую сраную клеточку тела.
Она быстро поднимает глаза на Райли, пытаясь найти в его взгляде необходимые ей ответы.
И Эмили находит.
Лейтенант уже не просто проснулся.
Он переключился.
Его мозг работает быстро, точно, расчётливо. И в этом взгляде, несмотря на тревогу, Новак читает главное — уверенность в действии.
Он не тратит время на ненужную панику.
Гоуст крепко обхватывает её за талию и без лишних слов тянет за собой в коридор, прочь из её комнаты.
Мужчина двигается быстро, почти рывками, а она идёт за ним, чувствуя, как с каждой секундой гул в ушах становится громче. Пол под ногами будто проваливается, стены давят, а воздух кажется тяжёлым, как перед бурей.
И несмотря на то, что рядом с ним — с этим несгибаемым, до невозможного бешенства собранным лейтенантом — она чувствует себя в относительной безопасности, в голове крутится только одна мысль:
Что, блять, происходит?