глава 17
Лалиса
Я никогда не ходила в бар без компании.
И не могу сказать, что когда-нибудь представляла, что мой первый одинокий набег на выпивку произойдёт в захудалом баре в окрестностях Бар-Харбора, городка из штата Мэн. Но сегодня я себя заставила.
В последнее время меня приводила в ужас мысль о том, что затворничество Чонгука окажется заразным. Будто, не пообщавшись с людьми вне дома, я превращусь в такую же враждебную какашку, как он, и стану таким же несчастным зверем, который не считает себя обязанным брать ответственность за своё истеричное поведение.
Честно говоря, я не только поэтому ушла сегодня из дома. Полная правда? Я надеялась, что он пойдёт за мной. Я не просила. Намеренно не просила, будучи достаточно глупой, чтобы предположить, словно мысли о полном одиночестве подтолкнут Чонгука покинуть дом по собственной воле.
В мой план входило создать видимость того, будто я хотела, чтобы он остался.
Приготовила еду по «Всемирно известному рецепту приготовления Чили», как это было названо гуглом, избегала Чонгука весь день (на самом деле, это он меня избегал, но не суть) и тщательно подобрала наряд, предназначенный быть сексуальным, но не слишком. Сами понимаете, девушка уезжает развлечься в город, но если так случится, что она повстречает милого парня, тогда, эй, почему бы и нет?
Но Чонгук не заглотил наживку. Наверное, стоило счесть прогрессом то, что он выбрался из своего логова в поисках еды, но если говорить начистоту, то я разочаровалась.
Просто это неправильно, что парень двадцати с лишним лет прячется годами дома. Сколько времени пройдёт до того момента, как изоляция превратит его в одного из тех жутких отшельников, которые не в состоянии функционировать в нормальном обществе, даже если бы захотели?
Я припаркована у «Френчи». Хочу повернуть назад и поехать домой, но лекция Линди, которую она прочитала мне днём, всё ещё гремит в моём мозгу. «То, что он хочет изображать мёртвого, не означает, что и ты должна следовать его примеру. Может, мы и не в Нью-Йорке, но у нас здесь есть хорошие люди. Займись делом, сестрёнка».
Итак, разговор получился отчасти милым, отчасти неловким, но Линди сделала хороший вывод. Я не хочу закончить, как Чонгук: социально неразвитой, застрявшей на односторонней улице, ведущей к уродству.
Я выхожу из машины.
С улицы «Френчи» — подозреваю, такое название взято из-за его местоположения, на «Френчмэн Бей» — выглядит как комбинация горнолыжной базы и придорожной забегаловки. Деревянные балки придают ему домашний, гостеприимный вид, который разбавляется неоновыми вывесками на окнах, изображающими пивные значки, и это добавляет нужное количество барной атмосферы. По правую сторону от строения расположена крытая терраса, которую я представляю переполненной ясным летним днём, но в конце сентября она безлюдна.
Впрочем, едва слышные удары музыки доказывают, что, по крайней мере, внутри какая-то активность есть.
Я глубоко вдыхаю и открываю дверь
Худшее развитие событий — все посетители затихают, повернувшись взглянуть на новоприбывшего. А лучшее — никто меня не замечает, я нахожу свободный стул у бара, где-нибудь в конце, где могу сесть и осмотреться.
Реальность преподносит несколько усреднённый вариант. Играет старенький рок, когда я ступаю внутрь, и, хотя большинство посетителей слишком заняты своими виски и пивом, чтобы обратить внимание на моё появление, люди, сидящие за столиками неподалёку от двери, оборачиваются посмотреть на меня. А потом ещё раз посмотреть.
Линди заверила меня, что я смогу влиться в эту местную тусовку, но, кажется, она забыла о совсем не крошечной детали — я не местная.
Я не впишусь. Вообще никак.
Даже если моя одежда не кричит «городская девчонка» (а она кричит), я выделяюсь уже только потому, что являюсь девушкой. Здесь находится, наверное, пять женщин, но всё равно большинство посетителей — мужчины.
Рыбаки, судя по обмундированию.
Тем не менее, это не та мучительная сцена, которой я так страшилась. Неуютно, конечно, но в основном взгляды любопытные, а не плотоядные или развратные. Я робко улыбаюсь парочке средних лет, и женщина одаривает меня полуулыбкой в ответ, в то время как её компаньон, абсолютно незаинтересованный, возвращается к своему телефону и пиву.
Хотя вокруг немало свободных столиков, сидеть за одним из них без спутника ощущается как-то совсем уж одиноко, учитывая, что я ищу человеческого общения, поэтому пробираюсь к скоплению пустых барных стульев.
Почти сразу же передо мной появляется стакан воды, а за ним белый бумажный подстаканник с нацарапанным посередине «Френчи».
— Что я могу вам предложить? — интересуется приветливый голос.
Бармен — симпатичная веснушчатая брюнетка с тёплыми медово-карими глазами. Её волосы стянуты в небрежный пучок, придающий некоторым девушкам очарование. И она именно такая.
— Эм, белого вина? — спрашиваю, надеясь, что не допускаю ужасного промаха.
— У меня есть Шардоне или Пино гриджио. Шардоне, кстати, лучше.
— Тогда мне его, — произношу я, отвечая ей доброжелательной улыбкой.
Она ставит передо мной бокал, прежде чем отправиться к холодильнику за бутылкой белого вина.
— Не многие пьют вино? — задаю я вопрос, замечая, что бутылка неоткрыта.
Она пожимает плечами.
— Чаще всего заказывают пиво, конечно, но многие стали брать вино, после того как я избавилась от сахарного пойла, к которому они здесь привыкли.
— Ого, — выдаю я, в то время как она наполняет мой бокал до краёв.
— Выглядишь так, будто тебе это нужно, — подмигивая, произносит она, прежде чем отправиться проверять других клиентов.
Она не ошибается в обоих случаях — Шардоне очень вкусное, и мне это действительно нужно.
Я наблюдаю за ней краем глаза, пока она болтает с пожилым мужчиной в конце бара, долго и искренне смеясь над его рассказом о выходках внука.
Линди не описала мне загадочную Кали, сказав только, что она «хорошо выглядит», но возраст примерно тот же, вот мне и интересно, она ли подруга детства Чонгука?
Когда девушка вновь возвращается подлить мне воды, я собираюсь с мужеством и спрашиваю.
— Да, Кали — это я, — отвечает она, выглядя слегка удивлённой моим вопросом. — Мы знакомы?
— Нет, я здесь новенькая.
— Да, я догадалась по шёлковой блузке, — говорит она доверительным шёпотом. — Могу поспорить, она дороже большинства наших автомобилей. Туристка?
— Типа того, — уклончиво отзываюсь я. — Я работаю в доме Лэнгдона.
С её лица сползает улыбка.
— У Чонгука?
— Да.
Она выпрямляется, упираясь ладонями в стойку, пока изучает меня почти с осторожностью.
— Ты не выглядишь как сотрудница Лэнгдонов.
Её тон не злой, но она явно меня оценивает.
— А как я выгляжу?
Она пожимает плечами.
— Несколько лет назад я бы расценила тебя как девушку Чонгука. Но сейчас...
Мы устанавливаем зрительный контакт, и между нами возникает странный момент женского взаимопонимания. Мы обе знаем, что он больше не заводит девушек.
— Я новая сиделка, — тихо произношу я. — Хотя это слово совершенно неподходящее.
— Да, Чон никогда не нуждался в уходе. По крайней мере, насколько я помню.
Я немного подаюсь вперёд, отчаянно пытаясь заставить её продолжить говорить, но не желая показаться назойливой.
— Вы с ним ни разу не виделись с тех пор, как он вернулся?
Она качает головой и без надобности наполняет мой бокал — хороший знак, она не пытается от меня избавиться.
— Не-а. Мои родные живут недалеко от него. Знаешь, Лэнгдоны раньше арендовали дом, в котором сейчас живут. Отец Чонгука купил его несколько лет назад, когда Чонгуку понадобилось больше времени, эм, для уединения. Сейчас я живу поближе к городу, но, когда мы были детьми, я жила ради дня, когда Чонгук приедет на несколько летних недель.
Я спешно подавляю всплеск ревности. Ради Бога, они были всего лишь детьми. Друзьями.
По крайней мере, я думаю, что они были всего лишь друзьями. И это не моё дело, было ли между ними нечто большее.
— Он знает, что ты здесь? — интересуется она небрежным тоном. Слишком небрежным. Я понимаю, что на самом деле она спрашивает: «Почему он не пришёл увидеться со мной?»
— Он, эм... он не очень общительный, — говорю я.
— Да, — бормочет она. — Я поняла это, когда он целый месяц после своего переезда не открывал мне двери.
Сердце сжалось от печали в её голосе.
Какого чёрта, Чонгук? Теперь ясно, что он одинок и не имеет друзей, так как сам этого хочет. А не потому, что все его остерегаются.
— Как он? — спрашивает она. — В смысле, все мы слышали разное, но ты же знаешь о сплетнях в маленьких городках. Вытянуть из них правду непросто.
— Наверное, он такой, как о нём говорят, — отвечаю я, выдерживая её взгляд. — Грубый, злой и в целом малоприятный.
— Ну что ж, — раздаётся низкий голос за моей спиной. — От такого у любого парня сердце удар пропустит.
Я замираю, услышав знакомый голос.
Запоздало осознаю, что, не считая играющей музыки, воцарилась тишина. Я оборачиваюсь, понимая, что дело, наконец, дошло до ожидаемых мной неловких взглядов.
Вот только они глазеют не на меня.
Они глазеют на Чонгука.
Его глаза задерживаются на несколько мгновений на моих, большой палец поглаживает головку трости, прежде чем он поднимает взгляд поверх моего плеча, упирая его в девушку, стоящую за стойкой.
— Привет, Кали.
«Прошу, не отвергай его, — безмолвно взмолилась я. — Прошу, пойми, как важен для него этот момент».
Не знаю, услышала ли она мою невысказанную вслух мольбу, или Кали просто по-настоящему хороший человек, потому что она не швыряет ему в лицо пиво и не делает мерзких замечаний. Вместо этого, бросившись через бар, она забрасывает руки ему на шею. Обнимая. Ошеломлённое удовольствие, отразившееся на его лице, почти разбивает мне сердце.
Когда Кали отпускает его, Чонгук дарит ей почти застенчивую улыбку и собирается уже было занять стул по правую сторону от меня, но вдруг почему-то переходит к стулу по другую сторону.
Давление в груди усиливается, когда до меня доходит, что он только что сделал. Осознанно сел искалеченной стороной лица ко мне, повернувшись к остальным другой, целой частью.
Он доверяет мне.
Понимание этого порождает во мне дурацкое тепло.
— Что мне принести? — спрашивает Кали. — В последний раз, когда мы выпивали вместе, это была цитрусовая водка, тайком украденная из кабинета твоего отца.
Чонгук разражается смехом.
— С этим я покончил. Как насчёт виски с колой?
Кали ставит перед ним выпивку, а потом неохотно удаляется в бар, реагируя на оклик клиента.
Несколько человек перешёптывается, всё ещё пялясь в нашу сторону, но Чонгук, кажется, решает игнорировать их, и я следую его примеру.
— Значит, моё чили оказалось настолько плохим? — осведомляюсь я, отпивая глоток вина.
Он ударяет по льду палочкой для перемешивания.
— Я съел немного. Не так уж и ужасно.
— Оно получилось восхитительным, и ты это знаешь. Возьми назад свои слова о том, что я не умею готовить.
Уголок его рта слегка дёргается вверх.
— Я нашёл сэндвич в холодильнике. Так понимаю, ты сделала его на обед, но потом убрала из-за того, что я прятался, как маленькая сучка?
Я стучу себя по носу. Бинго.
Он расплывается в ухмылке.
— Ну, я откусил от него. На вкус совсем пресный.
— Там была индейка с сыром чеддер на хлебе. А какого чёрта ты ждал на ланч? Какое-нибудь суфле азиаго и салат эскариоль?
Чонгук фыркает:
— Нью-Йоркские замашки налицо.
В его словах есть смысл. Я давнишний завсегдатай дорогих винных баров и вычурных ресторанов. Суфле Азиаго — привычное составляющее обеда в среду.
Пусть я в Мэне всего несколько недель, такое ощущение, будто с тех времён прошла целая вечность. Совершенно правильным кажется сидеть, взгромоздившись на истёртый кожаный стул в отделанном деревом баре, который выглядит старше меня, рядом с парнем — отчасти прекрасной тайной, отчасти непредсказуемым зверем.
— Можешь расслабиться, — тихо говорю я.— Все вернулись к своим делам.
— Только потому, что с такого ракурса они не видят шрамы. Если бы увидели, то тут же бросились бы к двери, либо их вывернуло бы луковыми кольцами.
— Я вижу их, но не мчусь к двери.
Его взгляд устремляется к моим глазам, и на мгновение между нами повисает этот момент.
А потом возвращается Кали, и всё исчезает. Я не злюсь на неё. Не сильно. Она олицетворяет собой нормальную сторону Чонгука, к которой у меня так и не появился доступ — каким он был до Афганистана. И её реакция на его новый облик не могла быть более идеальной.
Но это не значит, что мне должен нравиться его смех над всем, что она говорит, или то, как они раскидываются именами общих друзей, о которых я никогда не слышала. Ещё пять минут назад Кали казалась мне милой и симпатичной — определённо образец лучшего друга на веки вечные. Но теперь я ненавижу её симпатичность и милость. Я почти презираю то, с какой лёгкостью Чонгук улыбается рядом с ней. Он никогда не улыбается так со мной.
Соберись,Лалиса. Именно этого я для него и хочу. Нормальной социальной жизни. Общения с людьми. Девушек, способных разглядеть его за шрамами.
И-и-и-и-и теперь ладонь Кали лежит на его руке. И он её не убирает. Круто. Я делаю огромный глоток вина, прежде чем наклоняюсь и прерываю их милую беседу.
— Эй, Кали, не подскажешь где дамская комната? — спрашиваю у неё.
Она обращает ко мне приветливую улыбку и убирает свою ладонь с руки Чонгука — умница, — чтобы показать мне дорогу.
— Прямо, а потом налево. Дамская комната в конце коридора справа.
Принимая во внимание, что туалеты находятся в противоположной от входа стороне, я прохожу через целую вереницу новых столиков, где понимаю: может, всё-таки я чуть-чуть поспешила с выводом о том, что умудрилась избежать наихудшего — людских взглядов, устремлённых на «новенькую». Пара мужчин в углу, то ли слишком тупые, то ли слишком пьяные, чтобы озаботиться тем, насколько это заметно, плотоядно оглядывают меня. Но мне пофиг. В Нью-Йорке у нас и не такое есть. Иду дальше.
За следующим столиком расположилась группа пожилых женщин, которые награждают меня оценивающим, хотя скорее «вот бы вновь стать молодой» взглядом. Это достаточно универсальный женский язык, поэтому я одариваю их дружелюбной улыбкой.
Последний столик перед уборной самый шумный. За ним сидит компания парней примерно моего возраста. Все они одеты в именные свитшоты, предоставленные колледжем, с логотипом на рукавах, который я не сумела разобрать, даже преодолев их столик (и несколько вульгарных свистков, могла бы я добавить). Может, гребля? Увы, со спортом у меня так и не получилось подружиться, впрочем, об этом я особо не задумывалась.
Однако парни забыли обо мне не так быстро, как я о них. Мне едва удаётся вернуться в главный зал, справив нужду, как они припирают меня к стене. Не сказать, что прям угрожающе. Они выглядят скорее подвыпившими и глупыми, нежели опасными, но я совсем не в настроении.
Начинаю проталкиваться мимо, когда привлекательный парень, надо признаться, с замечательной — для акулы — улыбкой, аккуратно берёт меня за плечо.
— Эй, можно мы угостим тебя?
Мои глаза перебегают на стол, на котором стоит несколько полупустых кувшинов из-под пива.
— Нет, спасибо, — я одариваю его своей лучшей незаинтересованной улыбкой и уже было снова собираюсь пройти мимо, но он смещается так, что остаётся передо мной. Всё ещё не угрожающе, но уже раздражающе.Я озираюсь по сторонам, как будто удивляясь.
— Ох, прости. Неужели я воспроизвела какие-то вибрации, из-за которых, вернувшись, оказалась окружена группой мальчишек? — удар ниже пояса, учитывая, что они, по всей видимости, мои ровесники, хотя я и рассчитывала именно оскорбить.
Красавчик прищуривается.
— Необязательно строить из себя стерву.
— Обязательно, раз ты не даёшь мне вернуться к моему парню.
— Парню? — он скрещивает руки на груди. — Что ещё за парня девушка вроде тебя могла найти в таком месте?
— Хуже которого не придумаешь, — раздаётся за спиной моего домогателя низкий голос.
Чонгук.
Я тут же начинаю заверять его, что ничего страшного не происходит, что эти парни сейчас меня отпустят, но потом вижу его лицо.
Это не тот дружелюбный, непринуждённый Чонгук, который разговаривал с Кали у бара.
Это другой Чонгук.
Морской пехотинец, взбешённый на весь мир, искалеченный так жестоко, что даже малейшей искре по силам заставить его ступить на опасный путь.
И тогда становится хуже.
Глупый ребёнок оборачивается и заметно дрейфит при виде израненного лица Чонгука. Но потом его лицо приобретает выражение жестокости, когда он издаёт злобный смех.
— Это твой парень? — спрашивает он у меня, прохаживаясь вокруг Чонгука, как вокруг циркового представления. — Этот урод?
— Не надо, — шепчу я, не совсем понимая к кому обращаюсь: к придурку или к Чонгуку. Но это и не важно, потому что никто из них не обращает на меня внимания.
— Ты что, персонаж из ужастика? — произносит паренёк, поддерживаемый своими тупыми пьяными дружками.
Я закрываю глаза. Вот почему Чонгук не выходил из дома. А я его заставила.
Рискую бросить на него взгляд, но он не выглядит обиженным, задетым или хотя бы обеспокоенным. На самом деле, он кажется позабавленным. Смертельно позабавленным.
Вот только пьяные придурки зашли слишком далеко, чтобы обратить внимание на нюансы, и продолжают потешаться, не видя того, что «калека» перед ними вполне способен справиться с каждым из них одним взмахом своей трости.
— Почему бы тебе не поехать домой с нами, милая? — говорит зачинщик, скользнув рукой вокруг моей талии. — Разве ты не хочешь быть с кем-то, от кого у тебя не пропадёт аппетит?
Уже было упираюсь руками ему в плечи, чтобы оттолкнуть его, но Чонгук оказывается быстрее.
Распускающий руки кретин воет от боли и падает на землю даже раньше, чем понимает, что произошло. Движимая инстинктом, я опускаюсь на колени рядом с корчащимся парнем, но замираю, когда замечаю выражение ледяной ярости на лице Чонгука.
Руки трясутся, когда я вновь выпрямляюсь, хотя и не знаю точной причины: из-за того, что оказалась загнанной в угол парнями из братства, или из-за этой жестокой, неконтролируемой стороны Чонгука.
Но и это не совсем правда. Жестокая, да. Но контролируемая. И, кажется, я бы предпочла, чтобы это было так, потому что этот Чонгук — смертельная машина.
Парень, растянувшийся на полу, видимо, осознав, что не так уж и пострадал, как ему показалось сначала, нацеливается на покалеченную ногу Чонгука. Но Чонгук вновь оказывается быстрее. Он дёргает его одной рукой за ногу секундой раньше, чем другая его рука, зажатая в кулак, сталкивается с носом мальчишки из братства.
Забытая трость со стуком падает на пол, а кураж неторопливо исчезает с лиц остальных напившихся парней.
— Чон, — шепчу я.
Но он не закончил.
— Извинись, — он склоняется к вытирающему с носа кровь заводиле.
— Иди на хрен, чувак. Ты урод.
Чонгук придвигается ближе.
— Извинись перед ней.
— Зачем? — произносит идиот. — Я не делал ничего, чего бы она не хотела.
Я прищуриваюсь, но прежде чем успеваю посоветовать ему научиться хорошим манерам и к чёрту свалить из бара Кали, один из его приятелей, наконец, находит яйца и встаёт на защиту дружка, ударяя Чонгука в живот.
Ошибка.
В следующее мгновение всё размывается, и прежде чем у меня появляется возможность попросить их взять под контроль тестостерон, в воздух взлетают кулаки. Парочка попадает в Чонгука, но основная масса, кажется, исходит от него. Даже превосходящему числу налакавшихся пивом деток опытный солдат не по зубам.
В конце концов, один за другим, они отступают. Главарь-идиот выглядит так, будто хочет схлопотать ещё удар напоследок, несмотря на окровавленный и подбитый глаз, под которым скоро покажется синяк, но он умудряется только расплыться в презрительной усмешке и пробормотать «Урод!», перед тем как повести свою банду пьяных дебилов на выход из бара. Проходя мимо Чонгука, некоторые из них ударяют его плечом, как это обычно делают парни, но Чонгук, кажется, этого не замечает. Или остаётся равнодушен.
Я запоздало понимаю, что весь бар погрузился в тишину. Все пялятся. Но Чонгук и этого не замечает.
Я начинаю двигаться в сторону Чонгука, но он останавливает меня своим ледяным взглядом, прежде чем медленно наклониться за тростью.
Он не пользуется ею, пока идёт к выходу, но хромает. И пусть я и умираю от желания помочь ему, после того, во что только что его втянула, меньшее, что я могу сделать, — позволить ему уйти самому. Неохотно я отпускаю его.
Я закрываю глаза. Чёрт.
До меня запоздало доходит, что нам нужно расплатиться с Кали, но когда я смотрю в её сторону, она едва заметно качает головой, а потом отмахивается от меня. Я её должница.
Ей стоило бы вышвырнуть нас, а не оплачивать наш счёт. Однако быстрый осмотр по сторонам показывает мне, что на нашей стороне не только Кали. Несколько других людей ловят мой взгляд и награждают меня кратким кивком.
Тогда я понимаю то, что и так должна была знать: это маленький городок. Чонгук, может, и не позволяет себе подружиться с этими людьми, но он один из них. Поэтому они дарят ему этот момент.
Я выдаю им слабую признательную улыбку, когда ухожу в ночь вслед за ним.
— Чон? — зову, оглядывая полупустую парковку.
Слышу сигнал автомобиля, когда он отключает сигнализацию, но не поднимает головы.
—Чонгук!
Я иду к нему, но взгляд, который он бросает на меня, убийственно хладнокровен. Я останавливаюсь в полушаге, а сердце сжимается от вида крови на его лице.
— Я поеду с тобой, — говорю я сбивчиво.
Вместо ответа он опускается на водительское сиденье и захлопывает дверь.
Тридцатью секундами позже я остаюсь в полнейшем одиночестве посреди пустынной парковки, спрашивая себя, как много вреда только что нанесла и без того израненной душе.