Правила мести

Холодный ночной воздух ударил в лицо, словно оплеуха, возвращая к жуткой реальности. Мы стояли, опираясь друг на друга, два израненных, окровавленных силуэта на фоне грязной стены переулка. Вдали нарастал вой сирен – полиция, скорая помощь, все те, кто всегда появляется слишком поздно.

И именно в этот момент мы увидели их.

С другого конца переулка, из-за угла, вышли они. Лука, бледный как смерть, опираясь на костыль так, что, казалось, вот-вот сломает его. И – Джованна Марчелли. Джиа. Она поддерживала его под руку, ее обычно насмешливое лицо было серьезным и сосредоточенным. Они двигались медленно, неуклюже, но вместе.

Увидев нас, они замерли. Четыре пары глаз встретились в немом шоке. Лука смотрел на меня, прижатую к Доменико, на его окровавленное плечо, на мое разорванное платье. Его лицо исказилось от целой бури эмоций – облегчения, что я жива, и ярости, что меня держит он.

Джиа смотрела на брата, на его рану, и ее глаза стали холодными и острыми. Но в них не было ненависти ко мне. Был лишь вопрос.

Это сюрреалистичное молчание длилось вечность. Мы были враги, застигнутые в момент странного, вынужденного перемирия, и никто не знал, как себя вести.

Первыми пришли наши. С разных сторон переулка, словно из самой тени, появились люди отца и люди Марчелли. Они ринулись к нам, образуя два враждебных, напряженных полукруга. Пистолеты были наготове, взгляды – полные ненависти и подозрения.

– Кассандра! – отец подбежал ко мне, его лицо было серым от страха и гнева. Он грубо оттащил меня от Доменико, осматривая с ног до головы. – Ты ранена? Говори!

– Нет, я...я в порядке, – пробормотала я, чувствуя, как странно пусто стало без поддержки Доменико.

– А он? – отец бросил взгляд на Доменико, которого уже окружали его люди. – Это он тебя ранил?

– Нет! – вырвалось у меня громче, чем я планировала. Все взгляды устремились на меня. – Нет...он...он меня прикрыл. Его ранили, когда он защищал меня.

Тишина, повисшая после моих слов, была оглушительной. Люди отца переглянулись. Люди Марчелли насторожились еще больше. Отец смотрел на меня с таким недоумением, будто я говорила на незнакомом языке.

Лука хромота подошел ближе. Его взгляд метался между мной и Доменико.

– Он...защитил тебя? – его голос был хриплым от недоверия. – Марчелли? Тот, кто...

Он не договорил, но все поняли – «тот, кто пытал меня».

– Да, – твердо сказала я, встречая его взгляд. – Если бы не он, меня бы убили. И я... – я глубоко вздохнула, – я тоже выстрелила. Чтобы защитить нас.

Признание далось мне тяжело. Я видела, как вздрогнула мама, подошедшая и молча обнявшая меня. Ее глаза были полны слез, но не удивления. Как будто она всегда знала, что это случится. Ведь она знала, что убивала я один единственный раз..уже второй, а сегодня был третий. Как там говорят...Бог любит троицу? Чтож, надеюсь, что больше такого не будет.

Лука смотрел на меня, и в его глазах шла борьба. Ненависть, привитая с детства, столкнулась с суровой правдой и искрой чего-то еще, когда его взгляд на мгновение скользнул по Джиа, все так же стоявшей рядом с ним, молчаливой и наблюдательной.

Он промолчал, сжав зубы. Но потом, к всеобщему изумлению, он кивнул в сторону Доменико. Коротко, резко, без слов. Не благодарность. Но...признание. Факта. Поступка.

Доменико, опиравшийся на одного из своих головорезов, кивнул в ответ. Такой же короткий, ничего не значащий кивок. Между двумя мужчинами проскочило странное, мгновенное понимание. Они могли ненавидеть друг друга до гробовой доски, но в данный момент они были просто солдатами, выжившими в одной мясорубке.

– Раненому молчать! Разойтись! – крики медиков, наконец-то ворвавшихся в переулок, разрубили напряжение. Нас развели в разные стороны, как воюющие стороны на поле боя после временного перемирия.

Меня усадили в открытую дверь машины скорой, накинули на плечи алюминиевое покрывало. Ко мне подбежал парамедик, начал задавать вопросы, проверять давление. Но я почти не слышала его. Я смотрела на него...

Доменико сидел на борту другой машины. Медик разрезал его рубашку, обнажая перевязанное моей юбкой плечо. Он сидел, откинув голову назад, глаза закрыты, лицо искажено гримасой боли, но он не издавал ни звука.

И в этот момент к нему подошла она. Моя мама.

Она двигалась спокойно и изящно, словно не замечая хаоса вокруг. Ее темное платье было безупречным, лишь легкая взъерошенность волос выдавала пережитый ужас. Она мягко отстранила одного из охранников Доменико жестом, полным такой естественной власти, что тот невольно подчинился.

Доменико открыл глаза, увидел ее, и на его изумрудном от боли лице промелькнуло удивление.

Мама остановилась перед ним. Она не протянула ему руку, не улыбнулась. Она просто слегка склонила голову.

– Мистер Марчелли, – ее голос был тихим, но четким, он нес в себе силу тишины после бури. – Я пришла выразить вам свою благодарность. За жизнь моей дочери. Это была очень храбрая и...благородная черта с вашей стороны.

Он смотрел на нее, пытаясь понять, где подвох. Его взгляд был острым, аналитическим даже сквозь боль.

– Миссис Коста, – он кивнул, скованно и вежливо. – В такой ситуации...стираются границы. Я поступил так, как должен был поступить любой человек.

– Не любой человек, – мягко, но настойчиво поправила его мама. – Любой человек мог бы запаниковать. Спрятаться. Позаботиться только о себе. Вы же рискнули собой. И за это благодарность нашей семьи вам обеспечена.

Она сделала паузу, и ее взгляд стал еще более проницательным. Она обвела глазами его рану, его окровавленную рубашку, его усталое лицо.

– Я также хочу извиниться. За боль, что причинили вам. И...за ту боль, что, я знаю, причинили вам наши семьи друг другу. Войны...они калечат всех. И самых сильных тоже.

Ее слова повисли в воздухе, такие простые и такие невероятные в устах жены Ренато Коста. Доменико смотрел на нее, и его защитная броня из холодности, казалось, дала трещину. В его глазах мелькнуло что-то сложное – уважение, недоумение, может даже тень старой боли, о которой она упомянула.

– Благодарность принята, миссис Коста, – сказал он наконец, и его голос потерял часть своей привычной жесткости. – И извинения...они не нужны. Мы все...просто пешки в игре, которая началась задолго до нас.

Мама кивнула, и на ее губах тронулась легкая, печальная улыбка.

– Возможно. Но даже пешки иногда могут изменить ход партии, если проявят достаточно мужества. – Она снова посмотрела на него, и ее взгляд стал очень теплым, почти материнским. – Вы сегодня проявили мужество. И не только сегодня. Я видела, как вы смотрели на нее. Во время танца.

Он замер, и я увидела, как мышцы его челюсти напряглись. Он не ожидал такой прямоты.

– Это было...неуместно, – произнес он сдавленно, отводя взгляд.

– Нет, – возразила мама. – Это было честно. Искренность – это редкость в нашем мире. И ее нельзя игнорировать, даже если она...неудобна. Берегите свое плечо, мистер Марчелли. И берегите свое сердце. Оно, кажется, еще не совсем очерствело.

Она не стала ждать ответа. Она повернулась и пошла назад ко мне, оставив его сидеть в немом изумлении, переваривая ее слова.

Мама подошла ко мне, ее лицо было спокойным, но глаза сияли глубокой, непонятной мне грустью.

– Поедем домой, солнышко, – сказала она просто, обнимая меня за плечи. – Все позади.

Я позволила ей увести себя к машине, но оглянулась еще раз. Доменико все еще сидел, глядя ей вслед. Его выражение лица было таким, будто он увидел призрак. Призрак возможности, которую он давно похоронил.

Он поймал мой взгляд. И в этот раз в его глазах не было ни войны, ни перемирия. Было лишь тихое, оглушенное понимание. Понимание того, что стены между нашими мирами, возможно, не такие непреодолимые, как ему казалось. И что самый неожиданный союзник может прийти оттуда, откуда его совсем не ждешь.

И пока машина увозила нас прочь от этого ада, я понимала, что мама сделала то, чего не смогла бы я. Она бросила в него камень в тихий пруд его уверенности, и теперь круги от этого камня будут расходиться очень, очень долго. И я не знала, к чему это приведет. Но впервые за эту бесконечную ночь я почувствовала не страх, а слабый, едва уловимый лучик надежды.