Правила мести

Гвоздики. Именно их запах до сих пор стоял в ноздрях, едкий и сладкий, смешанный с порохом и медью. Пятнадцать лет, а память не стирала этот смрашный коктейль. Он чувствовал его каждый раз, когда закрывал глаза, прежде чем отдать приказ, который навсегда изменит чью-то жизнь. Или оборвет ее.

Доменико Марчелли стоял у массивного панорамного окна своего пентхауса в Трайбеке, глядя на ночной Манхэттен. Город сиял, как рассыпанное ожерелье, холодное и безразличное. Таким же холодным и безразличным было и его отражение в стекле. Идеально сшитый костюм Tom Ford, безупречные линии, взгляд, за которым скрывалась пустота, заполненная лишь одним – жгучим, живым, всепоглощающим желанием мести.

Его пальцы сжали тяжелый хрустальный стакан с виски. Лед тихо звенел, единственный звук в огромной, минималистично обставленной комнате. Тишина. Он ненавидел тишину. В тишине всегда возвращались голоса.

«Сильным не рождаются, Доменико. Сильными становятся. Ты – Марчелли. Помни это».

Голос отца. Винченцо. Грубый, но всегда с оттенком гордости, когда он обращался к нему, своему младшему сыну, наследнику. Уроки начались рано. Не в школе – та была для приличия, для легенды. Настоящие уроки проходили в кабинете отца, пахнущем дорогим табаком и старыми кожаными креслами, или на заднем дворе их поместья на Лонг-Айленде.

Он помнил тепло отцовской руки на своем плече, когда тот учил его стрелять. Помнил, как тот поправлял его стойку.

– Не бойся отдачи. Прими ее. Слейся с оружием. Оно – продолжение твоей воли.

Он помнил строгий взгляд матери, Изабеллы, когда она заставляла его и Маттео часами учить этикет, языки, историю искусств.

– La visibilità è tutto, Domenico. Видимость – это всё. Мир должен видеть джентльмена, а не солдата. Джентльмену доверяют. Солдата боятся. Нам нужно и то, и другое.

Его любили. Любили тепло, по-сицилийски щедро. Жесткая дисциплина и безусловная любовь. Наказание за двойку по математике и восторг отца, когда двенадцатилетний Доменико впервые правильно собрал и разобрал пистолет с завязанными глазами. Их любили. Но любовь эта была суровой, как клинок, отточенная необходимостью выжить в мире, где одно неверное слово, один проявленный признак слабости означали смерть.

Он был счастлив. Настояще, по-мальчишески счастлив. Пока не пришел тот день.

Ему было восемнадцать. Выпускной бал уже на следующей неделе. Он примерял смокинг, думая о Саре Эванс, которая наконец-то согласилась пойти с ним. В доме пахло лазаньей – мама готовила его любимое блюдо. Маттео, его старший брат на четыре года, дразнил его, пытаясь испортить белоснежную рубашку. Все смеялись.

Зазвонил телефон. Не мобильный, а стационарный, тот, что стоял в кабинете отца. «Линия». Звонили только по делу. Винченцо поднял трубку, его лицо стало серьезным. Он кивнул, бросил в трубку: «Разберусь сам».

– Пап, все в порядке? – спросил Маттео.

– Пустяки. Коста опять косячит с поставками. Ренато думает, что может играть по своим правилам. Надо напомнить ему о наших. Вернусь к ужину.

Он улыбнулся им всем, поцеловал маму в щеку, потрепал Доменико по волосам.

– Красавчик. Только галстук поправь.

Это были его последние слова.

Он не вернулся к ужину. Не вернулся к полуночи. Телефоны молчали. Лео Вителло, его консильери, был бледен как полотно. «Он поехал на склад один. Сказал, что это ловушка, но что Ренато не посмеет...»

Утром нашли «Кадиллак» Винченцо. Он стоял на причале в Бруклине, дверцы открыты. В салоне – лужи запекшейся крови и тот самый запах. Гвоздики. Кто-то бросил в машину букет. Насмешка. Последнее, что видел его отец, прежде чем...

Доменико сжал стакан так, что хрусталь затрещал. Осколки впились в ладонь, теплая кровь смешалась с холодным виски. Он не почувствовал боли. Физическая боль была ничто по сравнению с той, что разрывала его изнутри все эти годы.

Он видел, как мать в один миг сломалась. Как ее элегантный, стройный стан сгорбился под тяжестью черного платья. Она не снимала его годами. До сих пор носит траур. Ее мир умер вместе с мужем.

И тогда восемнадцатилетний мальчик умер вместе с ней. Родился Доменико Марчелли, босс.

Через неделю после похорон мы собрались в кабинете отца. Пахло старым деревом, дорогим коньяком и его сигарами. Его кресло за массивным дубовым столом пустовало.

Лео говорил первым.

– Твоя очередь, Доменико. Твой отец...он хотел бы этого.

Маттео взорвался. 

– Я старше! Это мое право!

Я не спорил. Я смотрел на него. 

– Ты хочешь вести семью к войне, Маттео. К быстрой, громкой войне. Мы потеряем половину людей. А потом придут копы и добьют остальных. Отец строил это двадцать лет, а то и больше. Чтобы ты все сжег за два?

Он замолчал, сжав кулаки. Я был прав, и он это знал.

– Что ты предлагаешь? – спросил Лео.

– Терпение, – ответил я. – Мы будем сильнее. Умнее. Богаче. Мы вымоем их деньги, переманим их людей, заберем их территории. Мы будем душить их медленно, пока у них не перехватит дыхание. И только когда они будут лежать на дне, слабые и беспомощные, мы нанесем последний удар. Весь клан Коста. До последнего щенка. Я струю с них живьем за то, что они сделали.

В комнате повисла тишина. В моих словах не было эмоций. Только холодный, неумолимый план.

Они возвращали себе утраченное влияние. Доменико учился. Он был не просто бандитом. Он стал стратегом, тактиком, титаном теневого бизнеса. Он строил империю на обломках старой, более сильную, более умную, более безжалостную. Он научился носить маску: на улице – ледяной расчетливый босс, для внешнего мира – харизматичный, немного отстраненный светский лев, инвестор, филантроп.

Но дыру в душе ничто не могло заполнить. Даже когда через десять лет их семья снова стала могущественной, призрак отца не находил покоя.

А потом забрали Маттео.

Глупая, ничтожная стычка из-за пары грузовиков с сигаретами. Засада. Пуля снайпера. Чистая работа. Коста. Доменико знал это. Он видел тело брата. Видел пустое, удивленное выражение на его еще теплом лице.

Он стоял над ним в морге, и вся его ярость, вся боль, все холодное безумие последних лет сконцентрировалось в одну точку. В одно имя. Ренато Коста.

Он построил собственную структуру. Джованна, его сестра, гений цифрового мира, стала его глазами и ушами в финансовых потоках и слежке. Риккардо, его друг детства, — его кулаком, готовым разбить любую преграду. А Лео Вителло — его совестью, которой у него больше не было.

Коста. Эта фамилия стала его навязчивым кошмаром и его единственной молитвой. Ренато Коста. Говорили, он упивался смертью его отца. Говорили, его сын, Лука, хвастался тем, что сделал с Маттео.

Он не плакал. Он дал новую клятву. Уже не просто месть. Полное уничтожение. Он сотрет с лица земли каждого, кто носит эту проклятую фамилию. Мужчин, женщин, детей. Он выкорчует этот род под самый корень.

Он посмотрел на свою окровавленную ладонь, на осколки хрусталя на полированном полу. Холодная ярость затопила его, сменив мимолетную слабость.

Дверь в кабинет тихо открылась. На пороге стояла Джиа. Ее умные, проницательные глаза сразу же перешли с его лица на окровавленную руку и осколки. Ни тени испуга, только понимание и тихая, разделенная боль.

– Лео ждет внизу в машине, – сказала она мягко. – Все готово. Ты идешь?

Доменико медленно, почти ритуально, вытер руку о белоснежное полотенце, лежавшее на подносе рядом. Он кивнул, его лицо снова стало непроницаемой маской.

– Иду. Пора напомнить одному старомудрому врагу, что у мести нет срока давности. И что сын Винченцо Марчелли не забыл. Ни про гвоздики, ни про долги.

Он вышел из пентхауса, не оглядываясь. Мальчик, мечтавший о выпускном бале, остался навсегда в том далеком доме, где пахло лазаньей и смехом. Остался только босс. Орудие возмездия.

И он был готов к бою.