Ядовитые колодцы
Три дня тумен Перуна, словно гигантский уставший змей, сползал по скользким, подтаявшим карпатским склонам, пока наконец не вырвался на простор широкой речной долины. Воздух здесь был мягче, пах влажной землёй и прелой хвоей, а с южных склонов холмов уже смотрела на свет тёмная, почти чёрная почва, лишь кое-где припорошенная кружевными остатками снега. Деревни гепидов, попадавшиеся на пути, стояли пустынными и безмолвными, словно вымершие; их обитатели, опасаясь чужаков, попрятались в глухих лесных чащобах, оставив на произвол судьбы свои скромные пожитки. Но воины Перуна, следуя строжайшему запрету, в селения не заходили, дома не трогали, довольствуясь припасёнными ещё в славянских землях провиантом.
Место для лагеря выбрали удачно — на пологом берегу реки с чистой водой. С высоким холмом для дозора по правую руку и старой, могучей рощей дубов и сосен по левую, что сулила обильный материал для строительства укреплений. Перун поднял руку — и мгновенно, как по волшебству, замерла вся огромная, десятитысячная масса людей, коней и повозок.
— Становись лагерем, — раздался его спокойный, уверенный голос, и приказ, подхваченный десятками голосов сотников, покатился по всему войску.
Началась отлаженная, привычная работа. Сперва землемеры, используя армейские копья как эталон, отмерили и расчертили прямо на земле будущие улицы и кварталы, отметив ключевые точки вбитыми в грунт самострельными болтами. Командный сектор на возвышенности быстро обрёл вид круглой крепости из заострённых и вкопанных в землю брёвен, оплетённых ивовыми ветками и обмазанных глиной. Для простых ратников и ремесленников дружно принялись сооружать двускатные шалаши из коры и дёрна, утепляя мхом и располагая строгими рядами, дабы в случае тревоги можно было быстро выстроить боевые порядки. В центре уже дымил общий очаг — место вечерних собраний и молений. Перун, чтящий Христа, не запрещал старых богов, говоря, что любовь к ближнему, кою несёт Спаситель, живёт в сердце каждого воина, к какому бы пантеону он ни обращался.
Особое внимание уделили оборонительным сооружениям: вырыли ров шириной в два шага, насыпали вал, укреплённый брёвнами, через каждые сто шагов возвели сторожевые вышки. Лагерь превращался в неприступную крепость.
Пока кипела работа, по окрестным деревням отправились конные разъезды с миром, а не с мечом. Везли не угрозы, а топоры, вилы, лопаты — всё то, что нужно в крестьянском хозяйстве. Воины, сами в большинстве своём из землепашцев, чутко понимали опасения местных. Чувствуя на себе внимательные взгляды из-за деревьев, оставляли свои дары на видных местах — на деревенских площадях или у колодцев — и уезжали, не дожидаясь благодарности.
Расчёт Перуна оправдался. Спустя несколько дней к лагерю потянулись первые смельчаки с телегами, гружёными зерном, копчёным мясом и зимними овощами. Торговля завязалась, сначала осторожная, потом всё оживлённее. Крестьяне возвращались в свои дома, убедившись, что эти странные завоеватели не несут угрозы. Мокруша, главная целительница тумена, отправила своих учеников по деревням — лечить больных, не требуя платы. Но благодарные селяне пытались сунуть в руки знахарей горшок с мёдом или кусок домашней ветчины. И обижались, если те отказывались.
Казалось, хрупкий мир и доверие установлены. Перун отдал приказ о строительстве постоянной мельницы и кузницы, намереваясь оставить здесь небольшой гарнизон, чтобы иметь тыловую базу. Ему с войском нужно было продолжать поход к Рейну.
Но тут грянула беда.
Из деревни в десяти верстах к юго-востоку примчалcя запыхавшийся гонец. Люди в деревне падали замертво со страшными признаками: рвота, судороги, почерневшие губы. Умерло уже семеро, трое — дети. И шёпотом, а потом и вслух, люди заговорили: это славяне отравили колодцы, чтобы очистить землю для себя.
Перун и Мокруша выехали немедля. Колодец в деревне казался чистым и глубоким, но знахарку сразу привлек едва уловимый сладковато-гнилостный запах. Осмотр больных не оставлял сомнений.
— Яд, — мрачно подтвердила Мокруша, проверяя воду своими снадобьями. — Не природный. Сложный. Искусственно изготовленный.
В тот же день пришли вести ещё из трёх деревень. Та же картина: смерть, страдания и один и тот же укоряющий шёпот: «Это они! Славяне!». Хрупкий мост доверия, выстроенный с таким трудом, рухнул в одночасье. Торговля прекратилась, дороги опустели, в лесах снова замерцали враждебные огоньки.
Собрав совет, Перун сказал сурово:
— Силой мы лишь подтвердим их худшие подозрения. Молчанием — подпишем себе приговор. Нужна правда. И она должна быть явлена всем.
Он приказал прочесать все леса вокруг, искать тайные тропы, установить дозоры у каждого колодца, предложить щедрую награду — не золотом, а железом и защитой — за любую весть.
Через три дня анты-разведчики донесли: из глухого ельника, где, по словам старожилов, и зверь-то не ходит, струится дымок. Отряд Перуна двинулся туда по весенней хляби.
За полузамёрзшим водопадом они нашли пещеру, превращённую в адскую лабораторию. Полки, уставленные склянками с порошками и жидкостями, мешки с ядовитыми кореньями, книги с чужеродными письменами. А на столе — списки деревень с пометками: «отравлена», «готовится», «под наблюдением». И ящик с пузырьками, помеченными знаком волчьей головой с каплей на клыке — гербом гепидов.
Вскоре был захвачен и весь лагерь диверсантов — двадцать семь человек во главе со жрецом, лицо которого было изрыто ритуальными шрамами. Он пытался сжечь улики, но был схвачен.
Перун не стал вершить суд единолично. Он созвал совет старейшин со всех окрестных деревень, пригласил ремесленников, женщин, всех, кто пострадал. Собрание под открытым небом у реки стало судом народа. Связанные диверсанты стояли на коленях перед лицом тех, кого они обрекли на муки.
— Вы травили воду, — голос Перуна был холоден и твёрд, как сталь. — Убивали детей. И клеветали на мой народ. Зачем?
Жрец, плюнув ему под ноги, прохрипел:
— Гепиды — корень этой земли! Вы — саранча! Мы лишь очищали своё поле!
Его слова потонули в ропоте гнева собравшихся. Перун поднял руку, восстанавливая тишину.
— Этот народ сам решит вашу участь. А я предлагаю дать им испить то, что они приготовили другим.
Старейшины долго совещались. И старший изрёк:
— Пусть пьют свой яд. Кто откажется — будет повешен. Да станет их смерть уроком для всех, кто сеет ложь и смерть.
На следующее утро у реки собрались тысячи людей. Пленникам поднесли кружки с водой из отравленного колодца. Некоторые, сжавшись от ужаса, пили и мучительно умирали. Других, кто отказывался, ждала верёвка. Трое, включая жреца, встретили смерть с диким смехом, крича о мести. Их тела повисли на дубах у дороги, а под ними прибили таблички на трёх языках:
«Они — отравители. Убивали невинных. Обвиняли непричастных. Суд народа свершился».
Через неделю торговля возобновилась с новой силой. И люди шли не только менять товары. Они шли с просьбами о защите, с предложениями союза, приводили сыновей, чтобы те встали под знамёна Перуна. Доверие, выкованное в горниле справедливости, было убедительнее тысячи слов.
А когда пришли вести о том, что гепиды собирают новую армию у истоков Тисы, — никто не побежал в леса. Старейшины пришли к Перуну и сказали просто:
— Веди нас. Мы с тобой.
Ночью у костра старый местный вождь, глядя на пламя, тихо сказал Перуну:
— Ты победил не мечом. Ты победил правдой. А она — острее любого клинка.