Глава 3: "То, что ближе к сердцу"
Лондон не спал.
Лужи, отблески неона, запах дождя, перемешанный с бензином и чужим потом. Район жил своей жизнью — суровой, прямой, без сантиментов.
Но этой ночью в одной квартире на втором этаже дома с облупленным фасадом было по-настоящему тихо.
Эмма проснулась на рассвете.
Сначала не поняла, где она. Смущённые тени на потолке, чужая куртка на ней — пахнущая табаком и мужским, немного грубым, но уютным запахом.
Потом — взгляд вбок. Пит сидел на полу у стены, с книгой в руках.
Она не знала, что удивляло больше — то, что он читал, или то, как спокойно выглядел.
— Ты не спал?
Он поднял глаза.
— Не хотелось. Ты слишком мирно спала. Не хотел шевелиться.
— Это первая ночь за долгое время, когда я не проснулась в панике.
Он молча закрыл книгу и сел ближе.
— Ты боишься, что он вернётся?
— Я знаю, что он не ушёл. Он не умеет уходить. Только возвращаться.
Он взял её ладонь.
— Если он посмеет подойти — я его сожгу.
Она хмыкнула.
— А ты всегда такой драматичный?
— Только когда дело касается тебя.
— Мы ведь почти не знаем друг друга.
— Может, это и к лучшему. Меньше мусора между чувствами.
Эмма сжала его руку крепче.
— Не думала, что ты такой.
— Какой?
— Настоящий.
Он смотрел на неё долго, как будто хотел выучить наизусть.
— Просто помни это. Когда я снова буду злым. Или грязным. Или в крови.
— Я уже знаю, кто ты. И мне не страшно.
⸻
Паб "Дагмар" в тот вечер был забит под завязку.
Футбол, орущие мужики, сигаретный дым. Пит был среди своих — уверенный, дерзкий, резкий. Он громко смеялся, рассказывал, как отшвырнул кого-то из «Форест Гейт» так, что тот сломал забор.
Эмма стояла за стойкой, наблюдая.
Он был другим среди них — жестким, шумным, настоящим альфой.
И она вдруг почувствовала...
Неприятное жжение.
У него на плече повисла рыжая.
Линия губ слишком близко к уху.
Голос слишком громкий — кокетливый.
Из тех, кто привыкла быть "любимицей" фирмы.
— Пииит, ты же помнишь, как мы... —
— Нет. Иди налей себе воды.
— Ну не будь ты букой! Мы же знакомы не первый день.
— Вот именно. И за эти дни ты всё ещё не поняла, что мне плевать.
Но Эмма всё равно почувствовала, как внутри что-то сжалось.
Он мог бы просто оттолкнуть. Или проигнорировать.
Но он слишком вежливо отвернулся. Слишком привычно.
"Сколько таких было до меня?" — пронеслось у неё в голове.
"И будет ли разница — для него?"
Она пошла в подсобку.
Не плакала. Просто нужно было минуту — отдышаться.
Когда дверь открылась, и Пит вошёл, она стояла, глядя в пол.
— Что не так?
— Ты знаешь.
— Если это про Шарлотту — она ноль. Забудь.
— Легко тебе говорить. А мне — смотреть.
— Ты ревнуешь? — впервые в его голосе появилась странная, мягкая усмешка.
— Я не имею на тебя права, верно?
Он подошёл.
— А если я хочу, чтобы имела?
Она вскинула взгляд. В нём было всё — и гнев, и страсть, и страх.
Он дотронулся до её лица.
— Я не сплю с другими. Не флиртую. Не думаю ни о ком.
— Почему?
— Потому что с тех пор, как ты уснула у меня на плече — я больше ничего другого не хочу.
Он поцеловал её.
Резко. Глубоко. По-мужски. Без сомнений.
Так, как целуют не наигранно — а будто в последний раз.
Её пальцы вцепились в ворот его куртки. Он прижал её к стене, но осторожно.
Она ответила жадно, будто вся боль последних лет нашла выход в этом прикосновении.
— Скажи, если хочешь, чтобы я остановился, — прошептал он, прерываясь на каждый вдох.
— Не останавливайся.
— Тогда держись.
Он взял её за руку, сжал её ладонь — крепко, словно просил разрешения.
И она кивнула, не отрывая взгляда.
С этого всё и началось.
⸻
Позже — в его квартире, где свет падал через жалюзи полосами на тёплый пол, они были одни.
Музыка на старом магнитофоне играла почти шёпотом. The Clash, как и всегда.
Он касался её медленно, будто запоминал каждую черту заново.
Словно не торопился — не потому, что не хотел, а потому, что боялся спугнуть.
Он целовал её ключицу, плечо, линию шеи, и в каждом касании было не только желание — было обожание.
Её дыхание становилось всё прерывистее. Она прижималась к нему ближе, будто хотела раствориться — и одновременно удержать его навсегда.
Когда он снял с неё рубашку, он не смотрел с голодом — он смотрел, как будто видел что-то красивое. Что-то ранимое. Что-то, что он никогда не позволит снова сломать.
— Ты дрожишь, — прошептал он.
— Я не боюсь тебя. Просто...
— Просто впускаешь меня.
— Да.
Он провёл пальцами по её щеке.
— Тогда я буду рядом. До самого конца. Пока ты не скажешь иначе.
Когда их тела наконец соединились, всё было без суеты, без стонов — только дыхание, тихие слова, скользящие пальцы и сердца, которые впервые стучали в такт.
Они не занимались любовью, как в кино — они возвращали друг друга к жизни.
И в какой-то момент, среди темноты и её теплоты, он прошептал:
— Я не знал, что можно так чувствовать.
Она улыбнулась, прижавшись лбом к его щеке:
— Я забыла, что так вообще можно.
⸻
Они не спали до рассвета.
Он обнял её, как будто боялся, что она исчезнет.
Она уснула, наконец, в безопасности.
А он лежал, глядя в потолок, зная только одно: теперь он сделает всё, чтобы её никто больше не тронул.
Но утро не принесло покоя.
У двери был конверт.
Без марки. Без подписи.
Пит открыл.
Внутри — чёрно-белая фотография.
Сделанная явно с улицы.
Эмма — у его квартиры.
Целует его на прощание.
Подпись на обороте:
"Ты не сможешь спрятать её от меня. Ты — не её спасение. А я — всё, что у неё было."
Пит сжал бумагу.
Пламя в груди поднялось резко.
Теперь это была война.
Он посмотрел в окно, потом на дверь, где спала Эмма, свернувшись под его курткой.
Он поклялся про себя:
"Ты не прикоснешься к ней. Я сам тебя уничтожу."