Глава 23
– Таня?
– Вить, я не знаю.
– Господи, до чего же ты у меня упрямая! Мне досталась нерешительная Колючка!
– Ну, спасибо!
– Пожалуйста! Что есть, то есть! Упрямая, капризная и вредная!
– Что?! – я действительно поражаюсь его ответу. – Вредная? Я?!
– Ты! – смеется Рыжий и тут же переворачивает мой мир с ног на голову, крепко прижимая к груди. И вот уже я сама тянусь к нему, чтобы погладить волосы надо лбом, забыв все обиды, коснуться ладонями щек, шеи, плеч… Чтобы встретить поцелуй, который не разорвать. Томительно-сладкий, глубокий, нежный и взыскательный в одночасье. Прогоняющий из тела чувственную сытость. Разгоняющий кровь до огненного потока, перекрывающего дыхание, сплетающего наше общее желание в неразрывные узлы.
– Как жаль, что у тебя нет шоколада. Я знаю столько мест, где его можно растопить.
Он в одну секунду вскидывается вверх, подмяв меня под себя, оказавшись вдруг за спиной. Обхватив крепкой рукой под животом, другую медленно ведет вдоль позвоночника к шее, пригибая мою послушную голову, осторожно покусывая натянувшиеся нитью позвонки. Легонько толкает, так, что щека упирается в подушку, а задница оказывается где-то на уровне груди Рыжего, чтобы прижаться губами к тонкому шраму. Тому, что на рваной ягодице.
– Я заставлю тебя забыть о похоти, слышишь! Мне не нравится это глупое слово. Оно не про нас, ты поняла?
– Да.
– Не про тебя.
– Да.
– Не про меня.
– Да.
– Больше – не про нас. Я хочу тебя, Танька. Так сильно, как никогда никого не хотел. Меня заводит одна мысль о тебе, о том, что могу касаться тебя, где захочу. Могу видеть все, что хочу. Могу тебя чувствовать такую, как сейчас. Если бы ты могла слышать мои мысли. Черта с два это просто похоть! Черта с два!
Если можно нежно искусать попу, то это про Рыжего. У меня захватывает дух от того, с каким наслаждением он это делает. С каким удовольствием прикасается ко мне, гладит, исследует бесстыжими губами каждый сантиметр пылающей от его поцелуев кожи, проводит ладонью по животу, где в болезненном ожидании эйфории бьются крыльями разноцветные бабочки.
Он переворачивает меня на спину и смотрит в глаза. Целует коротко, крепко, лишая последних сил. Отстраняется на миг, чтобы снова вернуться, прижать к себе и поймать ртом мое дыхание: заполошное, мелкое, частое, бьющееся мотыльком на раскрытых, припухших губах.
– Как я люблю твои губы, Коломбина. Хочу их, хочу тебя, хочу…
Грудь тоже не остается без внимания. Рыжий ласкает ее, играет, нежит. Влажный язык скользит к животу, забирается внутрь пупка, спускается ниже, оставляя горячую дорожку у сгиба бедра… Колени подгибаются сами, как и пальцы ног. Руки все туже сжимают в кулаках простынь…
В этот раз я забываю задушить крик. Он вырывается из горла бесстыдным стоном чистого удовольствия. Отражается от спящих стен, медленно угасая в тишине комнаты.
– Все, Таня. Тише, тише! Соседок разбудишь. Ты моя умница!
– Я твоя должница, Артемьев.
Он снова важничает, укладываясь сбоку. Улыбается счастливой улыбкой довольного жизнью человека, притягивая меня к себе на грудь.
– Тебе, вредина, я все долги прощаю.
Ну уж нет. «Такое» – прощать нельзя!
– Но я хочу, Вить, – я тоже умею быть благодарной и припадаю щекой к его шее. – Очень! Не заставляй меня набрасываться на тебя и связывать руки. Тем более что есть чем, – намекаю на снятые им чулки. – Вот только ноги перестанут дрожать, и ты получишь мои губы, как хотел. Раз уж они тебе так нравятся. И не только губы…
– Танька, повтори еще раз! – И почему-то такой нетерпеливый вдох полной грудью, что я не могу сдержать смех.
Тоже мне, великодушный нашелся!
Скоро рассвет. Еще темно, но луна давно исчезла за коньком соседней крыши, звезды потускнели, и мы оба чувствуем, как в тишине ночи затаился мир перед неизбежным пробуждением.
Я все же сжалилась над Рыжим и сейчас смотрю, как он стоит у окна и курит в форточку. Рассматриваю темный силуэт парня, утопив щеку в подушку, вспоминая нашу первую встречу, первый разговор, первую ссору… Слезы обиды и мой отчаянный побег в зимний вечер с загородной дачи Алины Черняевой. Могла ли я подумать два с половиной года назад, что наша встреча с Рыжим закончится такой вот щедрой на ласки ночью?.. Нет, конечно же, не могла.
За это время мы изменились. Оба изменились. Я действительно была слишком наивной и простой девчонкой в тот зимний вечер, а он… Он возмужал. Стал увереннее, сильнее. Я хорошо почувствовала разницу, когда пришла к нему в клуб просить за Мишку. Теперь я знаю, каким чужим и равнодушным он может быть, если захочет.
Мишка. Друг. Товарищ по играм. Первый мужчина… Ты мог никогда не случиться в моей жизни, если бы не Рыжий и его слова. Если бы не дурацкое платье и смешные носки. Если бы не злой кулак, обида и неуверенность, толкнувшие меня на глупость. Если бы не все это, я бы хотела, я бы так хотела, чтобы на твоем месте был другой. Не ты.
Не ты. Пусть он и виноват в нашей глупости куда больше твоего.
Не знаю, о чем думает Бампер, глядя тяжелым взглядом в ночь, но я вдруг слышу тихое за тяжелым вздохом:
– Ты не представляешь, Таня, как я жалею о том, что был таким дураком.
И после паузы молчания, длиной в столбик пепла и несколько вспышек сжирающего табак огонька.
– Прости.
– Хорошо.
– И все? – Он все-таки оглядывается, потушив сигарету о дно кофейной чашки. – А как же пожелание получить по заслугам?
– Забудь. Ты нужен мне живой и здоровый.
Я сама немею от того, как это прозвучало. Как слова осели между нами, растворившись тихими звуками. Без лишнего подтекста, прямо и открыто. Как просто созналась вслух, что нуждаюсь в нем.
– Правда? – спрашивает он, и я отвечаю, понимая, что отступать поздно:
– Правда.
– Ну, спроси меня, Тань. – Рыжий приваливается голым бедром к подоконнику, складывая руки на груди. – О чем задумалась?
– Да так, ни о чем. – Я лежу голая под его взглядом и прикрываться совсем не хочется.
– Я же вижу.
– Думаю: ты ведь рыжий…
– Скорее каштановый, – усмехается он, – но кого это волнует? Я давно привык.
– Нет, рыжий, – настаиваю я.
– Ладно, так и быть. И?
Как легко у него получается со мной соглашаться!
– Почему же тогда Бампер? Откуда взялось это прозвище? Или это секрет?
– Секрет? – удивляется он. – Нет. Конечно, нет.
– Расскажи. Мне, правда, интересно. Ты ведь знаешь, как я отношусь к технике.
– Да особо и рассказывать нечего, Тань. Школьное прозвище, прицепилось от друзей, вот и ношу. Практически с гордостью, – Рыжий отпускает смешок.
– Но не просто же так прицепилось?
– Не просто, – он проходит к умывальнику, чтобы умыть лицо, легко переступив в темноте через груду одежды.
– Ты что, дрался?
Мое предположение заставляет его оглянуться. Он спокойно снимает с крючка в стене застиранное махровое полотенце, чтобы промокнуть им щеки и шею. Пройтись по затылку. Вытереть лоб.
– Коломбина, как ты могла такое подумать? Это к Люку, не ко мне. Махался, конечно, не без того, но драки – не мое. Не интересно и не заводит. Зато заводит все, что интересно другим. Понимаешь?
– М-м, не совсем. – Мне действительно не вполне ясна его мысль.
– Тебе и не надо знать, это мужские дела.
– Ты не ответил.
Я наблюдаю за тем, как Рыжий, прохаживаясь по комнате, натягивает боксеры, брюки. Не спеша расправляет на широких плечах рубашку, поглядывая на меня.
– В детстве мне всегда все сходило с рук. Я умел выкручиваться. Позже – помогал выкручиваться из проблемных ситуаций другим, решая вопросы приятелей. Сглаживал конфликты. Сначала был Буфером, потом Бампером… Сегодня последнее больше у людей на слуху, я привык. Так что тачки я не бил, если что.
Мне вдруг становится понятно, что он уходит, и я сажусь в кровати, притянув на грудь простынь. Одно дело, когда мы оба голые, и другое – когда одна.
– А… ты куда? – спрашиваю растерянно, поднимая глаза, даже не замечая, насколько жалко звучит мой голос.
– Ты сказала, что с утра предстоит учеба и сложный день. Тебе надо отдохнуть хоть пару часов перед универом, так будет правильно.
Я действительно чуть раньше ответила Рыжему на вопрос о завтрашнем дне, что у меня на повестке дня университет и контрольная. Что один коллоквиум я уже пропустила, сбежав домой к отцу, а второй – никак не могу, иначе рискую завалить сессию. Но я не думала, что он уйдет. Что он вот так вот запросто возьмет и…
– А я не дам тебе спать, если останусь. Не смогу.
– Не давай.
– Танька! Танечка! – он подходит ко мне и садится возле колен на корточки. Смотрит в глаза, найдя мои руки. – Уже сегодня мы этот вопрос решим, обещаю.
– Какой вопрос?
– Вопрос с этой комнатой и вообще с общагой.
– А что с ней не так? – изумляюсь я. – Что, очень просто у меня? Для тебя просто?
– Глупая. Какая разница! Спи! – коротко командует, целуя в губы, и уходит, чтобы уже через пару минут, хлопнув дверью подъезда, скрыться в ночном городе на своем черном как сама ночь «BMW».
* * *
– Крюкова, открывай! Ты там что, подруга, в зимнюю спячку впала, что ли? Ну сколько я еще буду тарабанить – утро на дворе! Одолжи заварку или кофе, у нас все закончилось! И зубную пасту! Представляешь, Настька в душевой наступила на новый тюбик, а денег в кошельке – три копейки!.. Эй, Тань! Я тебе вечером верну: брат обещал выручить! И не делай вид, что спишь! Я все равно знаю, что ты в комнате!
Что? Утро? Уже утро?! Который сейчас час?
Я приоткрываю глаза и тянусь рукой к телефону. Не найдя его на обычном месте – рядом с подушкой, рывком сажусь в постели, уставившись перед собой сонным взглядом.
Рыжий. Он был здесь. Точно был. В комнате бардак. Дверцы шкафа открыты, вещи вывернуты на пол… Я замечаю наброшенное на спинку стула нежно-зеленое атласное платье, жемчужные туфли у стены, сумочку и понимаю, что прошлая ночь мне не приснилась. Ничего не приснилось. Праздник, мать, он… Вспоминаю улыбчивое лицо Бампера, ночь в ресторане, как танцевала, прижимаясь к его груди, и сама улыбаюсь этому воспоминанию, зажмурившись от бьющих в окно солнечных лучей.
Вот же аккуратист! Даже платье повесить успел, вот только когда? Мы же раздевали друг друга, как чумные! Едва ли вспомню, где сбросила свое белье, не то, что успеть подумать об одежде.
В сумке коротко вибрирует телефон, сообщая о доставленном сообщении, и я вмиг подхватываюсь на ноги, хватаю сумку, чтобы прочитать:
«Доброе утро, Колючка! Пора вставать!»
Продолжаю расплываться в улыбке, догадавшись, кто отправитель, как тут же получаю новое:
«Привет)»
И набираю в ответ:
«Привет)»
– Танька, открой! Ну чего ты молчишь? После вчерашнего обиделась, что ли? – канючит за дверью Лилька, пока я удивляюсь, где Бампер успел раздобыть мой номер телефона. – Мы же как лучше хотели! Эй, Крюкова? Язык проглотила? Я между прочим уже десять минут тут стою! Знаешь, так и в универ опоздать недолго!
Еременко часто стучится ко мне, почти каждый день. Студенческая общага – особый мир, я давно привыкла к внеурочным визитам соседей, но вот намек на время тут же отрезвляет меня.
Что? Опоздать?! Как опоздать?! Твою дивизию!
На часах «7:22». Занятия начинаются в восемь, первой парой по расписанию стоит коллоквиум у Генриха, предшествующий контрольной, и я срываюсь с места, подлетаю к двери, чтобы, приоткрыв их, всунуть в руки опешившей соседке схваченную со стола пачку с чаем.
– Держи, Еременко! Дарю!
– А…
– Лилька, не сейчас! Дуй в универ без меня, я в душ!
Я точно помню, что закрыла дверь перед носом подруги, прежде чем сорвать с дверного крючка халат, но когда оборачиваюсь, в дверном проеме снова торчит голова Лильки, а любопытные глаза обшаривают комнату.
– Тань, а зубную пасту?
Я бросаюсь к умывальнику, чтобы схватить в руки полотенце, шампунь и прочую банную ерунду. Гель для душа куда-то пропал, и приходится рыскать в тумбочке в поисках необходимой вещи.
– Выдави мне немного на щетку и забирай!
– А… ты разве одна?
Вот теперь я останавливаюсь и оглядываюсь, сжимая в пальцах найденный гель. Невольно бросаю взгляд на кровать, где постель смята так, что двусмысленно и толковать нечего. Сразу ясно, чем на ней занимались.
– Одна, а что? – Кажется, прозвучало с вызовом.
– Ого! – вытягивается лицо девушки при взгляде на меня, но мне решительно некогда задаваться вопросом: что она там такого увидела, и я привычно хмурю брови.
– Лиль, говори что хотела. Часы тикают, ну!
– Да так, ничего. Убедиться хотела: не показалось ли? – пожимает плечом соседка, отпуская смешок. – Не показалась. Вы, Тань, в следующий раз потише, что ли. Сама знаешь, какие здесь стены тонкие, а кровати старые. Пришлось врать девчонкам на кухне, что это японцы с верхнего этажа шалят, мы же здесь все, типа, приличные. Хорошо хоть Инка Фирсова все проспала, – подмигивает со значением, протискиваясь мимо меня к умывальнику, ловко расправляясь с зубной пастой. – А то бы уже наябедничала коменданту. И тогда прощай, жилплощадь, здравствуй, проблемы! А кому они сейчас нужны?
– Э-э, ну, спасибо, – цежу я, не зная, что сказать. Кажется, мы с Рыжим этой ночью действительно несколько увлеклись друг другом.
Мне почти удается выставить соседку за дверь, когда Лилька замечает платье.
– Фига се… – тянет потрясенно, вытянув шею, а я понимаю, что теперь точно опоздаю. Волосы торчат дыбом, тело пахнет Рыжим, время бежит… Черт! Я во что бы то ни стало должна принять душ и успеть к занятиям! – Как из журнала мод! Блин, Крюкова, ты где успела раздобыть такой трофей? И туфли?! Неужели это Бампер раскошелился?.. Танька, да не толкайся ты! А кто же еще?! Я сразу сказала, что парень запал на тебя! Эй, будь человеком! Дай хоть глазком посмотреть!
Девчонки израсходовали почти всю горячую воду из бака, и мыться приходится в еле теплой. Мой марафет от Гарика – вчера такой красивый, сейчас лежит под глазами темными кругами, и я дважды умываю лицо с мылом, снимая следы косметики. Тру мочалкой грудь, где следы поцелуев Рыжего горят яркими вспышками, вспениваю волосы, улыбаясь от мысли, что сама с лихвой отыгралась на парне. Что прозвище «вампирша» оказалось не так далеко от истины, если учесть, что я с ним ночью вытворяла. Что мы оба вытворяли, казалось, лишившись стыда.
Лильки в комнате нет, но мой вчерашний наряд явно подержали в руках и попробовали на зуб. Ну и пусть! То ли еще вечером будет, когда вернемся с учебы, и вопросов о празднике и о Бампере будет не избежать.
Я выключаю фен, очень надеясь, что солнце и ветер довершат дело. Выскакиваю из общаги, собрав сумку на ходу, мчу, что есть духу к остановке, повторяя про себя, что плакала моя сессия и оценки в зачетке, если автобус будет ползти черепашьим шагом. Соскочив со ступеней под громкий голос кондуктора: «Кто спрашивал университет? На выход!» – бегу по парковой аллейке к учебному корпусу, глядя на часы и молясь, чтобы преподаватель проспал так же, как я. Здесь вспоминаю причину своей бессонницы и начинаю хохотать на ходу, представив почтенного и сухого, как стручок фасоли Генриха Азаровича, мужчину в седых годах, самозабвенно целующего чью-то попу.
А говорят, жена у профессора – ревнивая стервозная толстуха!
Фу, Крюкова! Ты извращенка! Не то, чтобы я была против, просто думать об этом почти аморально!
А на телефон сыпятся сообщения. Подожди, Рыжий, подожди! До чего же ты упрямый! Дай хоть до аудитории добежать!
И все же я не выдерживаю и на его: «Я скучаю, Коломбина)», – отвечаю, сбросив подмигивающий смайлик с высунутым языком: «Так тебе и надо, Рыжий)».
«Колючка)»
«Бампер)»
«Вредина)»
«Конопатый)»
«Хочу тебя, Танька! Всю!»
Ого! Он это серьезно? Потому что прозвучало многообещающе. Но я чувствую, что да, поэтому с легким сердцем отвечаю:
«И я) Очень!»
– Таня? Подожди! Можно тебя на минутку?
Я останавливаюсь как вкопанная, вспрыгнув по ступенькам на нужный этаж, едва не налетев грудью на загородившего мне путь Вовку.
– С-серебрянский? – поднимаю брови, сдув челку со лба, поглядывая поверх его плеча на двери нужной нам аудитории. – Что ты здесь делаешь? Разве у нас не коллоквиум у Генриха? У меня нет никакого желания на него опаздывать…
– Я ждал тебя.
– Зачем? – Мне совсем не интересно знать. – Чего меня ждать?
– Надо поговорить.
Он загораживает дорогу и смотрит тяжелым взглядом. Подходит ближе, сжимая ладонью мое предплечье.
– Уйди! – не выдерживаю я его прикосновения. – У нас контрольная. Другого времени не мог найти, чтобы поговорить?
– Не мог. Почему у тебя телефон отключен? Почему не отвечаешь на телефонные звонки? Я звонил тебе весь день и позапрошлый день тоже. Где ты была?
Не знаю, что там решил написать Рыжий, но прислал он сообщение очень вовремя, чтобы опровергнуть упрек Вовки.
– Работает, как видишь.
– Вчера не работал. Почему?
– Потому что снег еще не выпал, чтобы я тебе ответила, понял! Подожди своей очереди к Рождеству! Как раз под елочкой и нарисуется ответ!
Ничего себе! Разве это Вовка? Ты смотри, как кадык задергался. Взгляд по мне ползет цепко, отмечая каждую деталь.
– Я хотел отвезти тебя к родителям. Собрался при всех сказать, что мы вместе. Надоело все до смертной икоты! Предки со своим нытьем, дом, Наташка, ее мать с грибными пирогами… Как дурак торчал два дня возле общаги, а ты…
– А что я?
– А ты, смотрю, без меня не скучала. Ну и как, хорошо провела время? Я слышал возле кого ты крутишься, только не хотел верить. Думал, ты обижена на меня из-за Сомовой. Решила проучить. Даже простил тебя! А ты…
– Кажется, ты повторяешься, Серебрянский. Так что я? Ну, договаривай.
Мы оба краснеем от прозвучавших слов.
– Ты думаешь, что нужна ему? Своему мажору? Нужна такому, как Бампер?.. Я еще не забыл, с кем он тут зависал и как посмеялся над тобой на даче Алинки Черняевой. Он не для тебя, поняла! Поиграется и бросит! Посмотри на себя, посмотри, на кого ты похожа! Хоть бы шею прикрыла и губы закрасила, так распухли. Превратилась в какую-то засосанную дешевку!
Я не хочу знать, откуда Серебрянский узнал о нас с Бампером. Не хочу знать, что он обо мне думает и верить его словам. Видеть себя его глазами. Да, он был – этот чертов зимний вечер и смешные носки в стрекозах! Был Мишка, Вовка, была вина, сомнения и боль! Моя некрасивая история. Была ночь с Рыжим – нежная, искренняя, настоящая, – и память о ней еще свежа, чтобы я вот так запросто зачеркнула все старой обидой.
И было «прости», которому хотелось верить.
– Таня?
Поздно. Дело сделано, и на щеке Вовки алеет след от горячей пощечины.
– Бросит? Пусть! – Я смело смотрю парню в глаза. – Зато я была с ним сама собой! Такая как есть, понял!
Я обхожу Серебрянского и направляюсь к аудитории, уверенно стуча каблуками по старому паркету пустого коридора.
– Таня!
– Уйди, Вовка, – вырываюсь из цепких пальцев, пытающихся меня задержать, – иначе, ей-богу, расквашу тебе нос. Ты знаешь, что я это сделаю.
– Подожди!
– Нет! Никогда. Никогда больше не подходи ко мне!
Но Вовка снова становится на пути, упрямо сжимая губы.
– Он тебе нравится, да? В этом все дело? В дорогой тачке и шмотках? В клубе? Конечно, куда мне до него. По части горячих девочек я не такой спец.
– Что ты несешь? Совсем рехнулся?
– А то! Не думал, Крюкова, что ты окажешься такой же дурой, как все!
– Пусти!
Но Вовка сегодня удивляет упрямством и напором.
– Скажи, сколько надо подождать? Неделю? Две? Месяц?.. Сколько, пока ты перебесишься? Пока не накажешь меня? Я знаю, что Наташка была ошибкой, наша ссора была ошибкой, но ты сама виновата! Неужели так сложно было уступить?! Знай: я не собираюсь хранить верность, пока ты будешь трахаться с ним! У меня тоже есть гордость!
Нет, это не Вовка Серебрянский. Не тот тихий парень, которого я знала. Который так боялся расстроить родителей и так стеснялся при них поцеловать свою девушку. У меня внезапно глохнет голос и пропадает все желание выяснять, кто из нас прав, а кто виноват. Я говорю неожиданно тихо и равнодушно. Навсегда вычеркивая наше общее с ним прошлое из головы.
– Пошел ты!.. Взял и убил все хорошее, что между нами было. Ну и зачем, а, Серебрянский? Ведь перегорело все?
Он не отвечает, и я ухожу, так и не оглянувшись. Захожу в аудиторию, где уже минут двадцать как идут занятия, чтобы нарваться на грозный взгляд преподавателя, устремившийся на меня с кафедры, и вопрос, прозвучавший донельзя вовремя:
– Вот сейчас нам всем студентка Крюкова и напомнит, кто впервые в экономической теории ввел понятие «Воспроизводство» и что оно в себя включает. Татьяна, озвучьте вашу версию, пожалуйста!
Слава Богу, это азы макроэкономики, но все равно ответить получается не сразу.
– Француа Кенэ, к-кажется. Включает процессы производства и реализации. Их постоянное повторение.
– Отлично, – кивает мужчина, удерживая меня на пороге. Он спускается с кафедры и замирает у первого ряда парт, глядя на меня с неподдельным интересом. – И? – вскидывает густую бровь, закинув руки за спину, перекатываясь с носков на пятки и обратно. – Продолжайте, Крюкова, – великодушно разрешает. – С кем мы имеем дело? Основателем какой школы был Кенэ? Ученый, врач, экономист. Человек, приближенный к королевскому двору, личный лекарь мадам Помпадур, совершивший важные шаги в такой науке, как «Экономика». Одним из первых применивший комплекс методов для проведения макроэкономического анализа?
Вот за что мы все любим нашего Генриха Азаровича, так это за то, что на свои вопросы он большей частью отвечает сам.
– Французской. Экономической школы физиократов.
Фу-ух, это не сложно. Я заслужила вопросы своим опозданием и прогулом, и пусть руки все еще дрожат от разговора с Серебрянским, щеки горят, а дыхание сбито от ссоры и бега, кажется, профессор экономики решает великодушно избавить меня от личного гнева.
– Именно! – Он возвращается на кафедру и окидывает притихших студентов хмурым взглядом. – Из чего мы с вами, уделяя внимание истории экономического развития Европы, можем сделать соответствующие выводы: первая попытка описания макроэкономических закономерностей была предпринята еще в середине восемнадцатого века, во Франции, ученым Француа Кенэ. Запомните это имя, пожалуйста, мы к нему еще вернемся. А сейчас я бы хотел услышать от вас ответ на вопрос: какие именно вы знаете методы, возможно, комплекс методов, применяемых для макроэкономического исследования? Вика Григорьева! Пожалуйста, расскажите нам, что с вашей точки зрения характерно для данного рода наблюдений…
За спиной открывается дверь и входит Серебрянский. Я чувствую его взгляд, уткнувшийся между лопаток, сердитое сопящее дыхание шевелит затылок, и этого достаточно, чтобы я, наконец, сорвалась с места. Буркнув преподавателю: «Извините», бегу к крайнему ряду парт, сажусь за последнюю у окна, старательно делая вид, что не заметила, какими заинтересованными взглядами встретили меня одногруппники.
Странно. С чего бы к моей скромной персоне проснулся подобный интерес? Неужели и правда, все выдают губы? Я ведь на себя толком и взглянуть не успела. Надеюсь, все не так ужасно, как сказал Вовка, и в открытом вороте блузки, под упавшими на плечи волосами не очень заметны следы поцелуев Рыжего, усеявшие шею и ключицы. Я помню, как он припадал ко мне, но ведь отвечала тем же!
Господи, кого я обманываю! Если бы не мысли о ночи, с которыми проснулась, если бы не три минуты свободного времени, я бы наверняка сообразила надеть что-нибудь более закрытое, а теперь хоть голову прячь в песок как глупый страус.
Лилька Еременко все же успела на ленту первой и теперь подмигивает мне под самым носом у профессора, щуря наглые глазки. Тычет пальцем в сторону соседки по ряду, Алинки Черняевой, чье симпатичное личико сейчас растянуто в улыбке, большой палец правой руки оттопырено смотрит вверх, а глаза говорят о большом секрете, который она вовсе не обещает удержать за зубами, и я впервые замечаю в ее чертах сходство с братом.
Это все улыбка. У Бампера она отцовская. Рыжий неисправим, и когда телефон снова вздрагивает в вибро-режиме, словно нарочно выбрав момент полнейшей тишины в аудитории, я быстро отключаю его, спрятавшись от всевидящих глаз Генриха за широкой спиной Валерки Корнеева.
Вот черт! Что он как маленький! Знает ведь, что я на учебе!
Но прочитать так хочется!
– Татьяна! – возвращает меня с небес на землю недовольный голос преподавателя, прозвучавший, кажется, под самым потолком. – Не думайте, что я не видел в журнале посещаемости ваши «Н» – ки! Очень надеюсь, что к следующей ленте вы соберетесь, и напишите контрольную работу, как следует! У меня не так много свободного времени, чтобы уделять его каждому студенту!
Плодить хвосты к летней сессии никому не хочется, это верно, так что собираться приходится всей группе. Контрольная по профильному предмету – дело серьезное, и перемена пролетает незаметно, пока студенты шуршат учебниками, справочниками, конспектами, в надежде одолеть «Макроэкономику».
Я невольно вспоминаю о Вовке и поднимаю на парня глаза. Последнее время мне часто приходилось помогать ему, но сейчас к его плечу склонила светловолосую голову отличница Наташка Сомова, и я спешу отвернуться, не чувствуя абсолютно ничего по поводу их близости. Не чувствуя горячей обиды, разве что легкое сожаление о чем-то безвозвратно утраченном. О том, что было, но уже не вернется никогда.
Генрих Азарович как всегда точен и требователен. Задание для контрольной мне попалось сложное, и я стараюсь выложиться по полной, третий час кряду рассуждая в тетради на тему «Управление и регулирование социально-экономических процессов». Вяло высказываю свое тихое и субъективное мнение насчет «Теории Кейнса», затронув основные принципы анализа рыночных отношений. Усиленно грызу колпачок ручки, строя догадки, где же именно зарыта та самая точка равновесия в экономике между рынком и государством, чувствуя, что в моей цепочке ДНК появляется лишняя хромосома, когда слышу короткий стук в дверь.
Я как раз работаю с карандашом и линейкой над таблицей, когда знакомое имя, сорвавшееся с удивленных губ профессора, заставляет меня вскинуть голову.
– Виктор Артемьев?! Счастлив вас видеть, молодой человек, но будьте добры, озвучьте цель визита? Если вы не заметили, у моих студентов контрольная, и я сейчас тоже немного занят.
У Рыжего взлохмаченные волосы и темная щетина на лице. На парне джинсы и простая черная футболка, но улыбка настолько широкая и уверенная в себе, что кажется, смущает даже Генриха.
Он входит аудиторию и прикладывает руку к груди. Смотрит на мужчину по-доброму, почти ласково.
– Генрих Азарович, позарез нужно! Забыл своей девушке ключи передать. Всего-то секунда дела! Кто же виноват, что ваши студенты так увлеченно пишут контрольную, что выключают телефоны силой мысли, забыв об обеденном перерыве. Так вы не возражаете? Очень надо!
Возражает, еще как! Сердитый рот поджимается в щель под колючими усами. Но нет такой нерушимой стены, какую бы не пробило обаяние Бампера.
– Возражаю, но что это меняет? Мы знакомы не первый год, Артемьев, не думаю, что способен остановить вас. О вашей наглости, уважаемый, можно слагать стихи. – Ясно, что профессор почти сдался.
– Скорее писать байки, – тянет кривую улыбку Рыжий. – Однако вы правы, Генрих Азарович, это все равно не лечится.
Он отворачивается от кафедры и спокойно пересекает аудиторию, легко отыскав меня взглядом, словно в ней не сидит без малого тридцать человек, разом позабывших о секторах экономики и валовом продукте. Поравнявшись с сестрой, треплет довольную Алинку по макушке, подходит ко мне, наклоняется и быстро целует в висок, не замечая, как широко открыты от удивления мои глаза и рот.
– Танька, я сейчас должен уехать. В конверте ключи и адрес, приеду к вечеру. Что-нибудь куплю на ужин, не хочу никуда идти. И… только попробуй не быть на месте! Слышишь! Найду и покусаю. Ты знаешь, где и как. И я не шучу!
И снова легкий поцелуй, на этот раз в нос.
Не шутит? Он не шутит?! А чем тогда занимается?
Сумасшедший! Он что, и правда, вот так запросто взял и прервал итоговую контрольную? У самого Генриха?!
– Скучаю по тебе.
И все. Всего минута, и Рыжего след простыл, а я так и продолжаю пялиться в закрытую дверь. Сижу еще час над таблицей, чувствуя, как у меня от любопытных глаз согруппников алеют уши, все еще не веря в поступок Рыжего. Не веря, что он при всех поцеловал меня. И только к концу ленты, когда профессор просит сдать тетради, а студенты гремят стульями, выползая из-за парт, понимаю, что так и не задалась главным вопросом: «Что он сказал про ужин? Какие еще ключи?»
Алинка Черняева крутится у стола, и я не выдерживаю:
– Алин, перестань так на меня смотреть.
– Как? – улыбается девушка.
– Как будто ты видишь меня впервые, или у меня на голове расцвела чудо-яблоня.
– Не могу, Тань, – она подходит ближе и садится на парту. Накручивает на палец длинный темно-русый локон, чуть склонив голову. – Потому что так и есть.
– Что? – я складываю в сумку учебные принадлежности, вскидывая на девушку удивленный взгляд. – Вот прямо расцвела? Серьезно?
– Серьезно, – кивает Черняева, ни капли не смутившись моей иронии. – Очень красивая яблоня. Если бы своими глазами не увидела это чудо, ни за что не поверила бы, что оно возможно. Ты, Крюкова, мастер маскировки.
Кажется, я догадываюсь, о чем она говорит, и краснею еще больше. Интересно, наступит ли сегодня предел моему смущению? Сначала преподаватель и группа, теперь вот Алинка. Но Черняева хорошая девчонка, милая и приветливая, и грубить ей совсем не хочется.
– Ты… Ты была там, да? На юбилее?
– Конечно, – кивает Алина. – Отец Виктора – младший брат моей мамы, так что присутствовали всей семьей. И все вместе целый час гадали, что за финт с моделью придумали Витька с Карловной. Клянусь, Тань, я половину вечера понятия не имела, что за девушка сопровождает Рыжего, и на вопросы родителей – лишь пожимала плечом. Мало ли у Витьки знакомых моделек! Если честно, мы даже пошутили некрасиво по этому поводу. А когда поняла… В общем, умеете вы двое удивлять, я тебе скажу! До сих пор челюсть на место подобрать не могу!
И почему я прячу глаза. Делаю вид, что никак не могу справиться с застежкой-молнией на сумке.
– Тань, видела бы ты вчера себя со стороны, – мечтательно вздыхает Алинка. – Ты была такая красивая, как королева! Я еле сдержалась, чтобы не броситься на шею с громкими «Вау!» и «Привет!» – Девушка тихо смеется. – Хорошо хоть вовремя сообразила, что вам с Витькой не до меня. Не то бы брат мне на месте шею открутил!
– Алин, ты кому-нибудь говорила? Про вчерашнее?
Я киваю в сторону перешептывающихся студентов, с интересом поглядывающих в нашу сторону, даже после звонка не спешащих покинуть аудиторию.
– Ну-у… – Черняева виновато закусывает губы. Оглядывается с пониманием. – Вообще-то, да.
– Тань, – упрямо отвечает на мой укоризненный взгляд, сползая с парты, – как я могла смолчать! Тем более сейчас, когда твой Серебрянский крутит шашни с Наташкой у тебя на глазах! Непонятно с какого перепуга переметнувшись к ней!
– Он не мой, Алин. Он теперь Сомовой.
– Вот и хорошо! – соглашается девушка. – Просто расчудесно! Пусть Сомова с ним и возится, подкаблучником. Ей, кстати, роль няньки идет куда больше, чем тебе. Она всегда к нему неровно дышала. Ходила за вами тенью, как привязанная. Ты просто не замечала. А теперь у тебя есть Витька!
Алинка Черняева снова делает это – откинув на спину длинные волосы, улыбается мне знакомой улыбкой. Так радостно и открыто, что у меня щемит сердце, а перед глазами встает лицо Рыжего. Голубоглазое, под темным ободом ресниц и густым разлетом бровей. Красивое, бесстыжее и… родное.
Я тоже, тоже скучаю по нему.
– Да, я рассказала девчонкам и не виновата, что Вовка распустил уши. Пусть знает, кого потерял! Какой ты можешь быть! Какого платья достойна! А то всех уже достало его вечное: «бу-бу-бу, бу-бу-бу!» Не так села, не так встала. Не думай, что мы не слышали.
– А что, слышали? – изумляюсь я. Вот это действительно новость.
Алинка только фыркает, грустно вздохнув. Отмахивается рукой, не желая продолжать.
– Да ну их к лешему, Танька! Твоего бывшего с новой подругой! Забудь! Лучше скажи, как тебе «Нежный апрель»? Правда, чудо? Мне Еременко призналась, что уже пощупала подарок и оценила. Поверить не могу, что пока мы тут с тобой говорим, «Нежный апрель» висит в студенческой общаге на самом обыкновенном стуле!
– Что?
– Да брось смущаться, Тань. – Девушка по-дружески касается моего плеча. – Мне тетя Люда все рассказала. Как только вы ушли, мы с мамой не смогли удержаться от вопросов, извини. Это же любимое детище Карловны, как не спросить! Мы на его презентацию всей семьей ходили, дышать боялись вблизи. Сколько шумихи вокруг было! А тут Карловна говорит, что Витька сошел с ума. Что взял и купил «Нежный апрель» для тебя! Увел платье из-под носа у самого Лепажа, представляешь! – Черняева вновь смеется. – Еще и глаз французу подбил для верности, чтобы на «Нежный апрель» не зарился. Короче, Крюкова, Баба Яга от правнука в восторге! А дядя Максим всем говорит, что вот теперь, наконец-то, Витька стал настоящим мужчиной, пусть и с дырой в кармане! Как тебе?
– Т-то есть? – я чувствую, как на грудь накатывает тяжелая горячая волна, затрудняя дыхание.
– А ты думала, почему француза все ждали? Он же за платьем прилетел, чтобы приобрести у Карловны для своей новой коллекции. Уж не знаю, почему он сам не смастерил что-то подобное, раз уж он известный в Париже кутюрье? Оно же стоит кучу денег! Неужели Витька не сказал? Там одних брюликов – на новый автомобиль хватит! Ну, или почти на новый, я точно не знаю. Знаю только, что огранку камней и крепежи Карловна у известного ювелирного дома заказывала.
Я стою не моргая, не зная, что сказать, глядя поверх плеча девушки на Серебрянского с Сомовой, топчущихся у дверей, и она вновь говорит сама:
– А сегодня? Что это было, Тань? Глазам не верю. Чтобы мой брат вот так заявился с ключами… Да еще при всех назвал тебя своей девушкой? По-моему, это сильно!
– Почему? – голос совсем не слушается меня.
– Потому что я не помню, чтобы у Рыжего была девушка. От слова совсем! Нет, они были, конечно, полно! Но вот так, чтобы по-настоящему, не для статуса и напоказ…
– А я? Откуда ты знаешь, что я – по-настоящему? Что не на показ? Может быть, я тоже… Тоже одна из многих.
Вот теперь Черняева не улыбается. Смотрит серьезно, поджав рот.
– Крюкова, ты хоть сама веришь в то, что говоришь? Что с тобой? После всего, что Виктор сделал? Я была там, на вечере. Слышала песню и видела вас со стороны. Мне не надо быть наблюдательным человеком, чтобы понять, как он к тебе относится. И не пытайся меня переубедить. Я давно знаю, до чего ты упрямая.
– Хватит, Алин! Пожалуйста! Ты не понимаешь! – я не выдерживаю и бросаю сумку на стул. Сажусь на парту, запуская пальцы в волосы.
Неужели Рыжий, и правда, купил для меня это платье? Зачем? Зачем?!
Да, я показывала ему свою наличность. Догадывалась, что не все так просто и придется просить денег у отца, но я… Черт! Мне никогда не расплатиться за такое платье. Никогда! Даже зная, что сама виновата. Зная, что он, возможно, из-за меня влез в долги. А еще эта история с французом. Я ведь догадалась, что они вышли не на парк смотреть и не подышать свежим воздухом.
– Он… Виктор попросил его выручить, – тихо признаюсь вслух. – Это просто сделка.
– В смысле? – поднимает брови девушка. Смотрит озадаченно: – А можно с этого места поподробнее?
– Да нечего особо рассказывать, Алин, – вздыхаю, чувствуя затылком, как кабинет медленно пустеет. – У Артемьева проблемы с бывшей пассией. Кажется, их отцы хотят свадьбы, и она очень даже не против. У семей совместный бизнес и эта девушка была с родителями на празднике, вот мне и пришлось занять вакантное место подруги, чтобы не усложняла жизнь.
– Что? – синие глаза Алинки распахиваются от удивления. – Женить Витьку помимо воли? На ком? Таня, ты серьезно?.. В жизни не поверю, чтобы Рыжим кто-то вертел! Даже отец с матерью! Да ты знаешь, какой он у всех любимчик? Если надо, он сам из кого хочешь веревки совьет! Ему всегда все самое лучшее доставалось. Даже я в детстве из новогоднего подарка Витьке лучшие конфеты отдавала, лишь бы только со мной дружил! А ты говоришь женить…
– Не знаю, Алин. Эта Света выглядела очень убедительно. Она твоего брата так просто не отпустит.
– Постой. Как ты сказала, ее зовут? Света?
– Да.
– Такая симпатичная блондинка с круглыми формами и родинкой над губой? Уфимцева, что ли?
– Ты ее знаешь? – я смотрю на девушку с интересом. – Очень неприятная девица.
Черняева качает головой, закатывая глазки. Снова прыскает смехом.
– Да ты что, Крюкова! Светка классная! И свой парень в доску! Они же с Витькой в один садик ходили, затем в одну школу. Сидели за одной партой, и Витька рассказывал, что не раз помогал Светке избавиться от ухажеров, так доставали. Все верно, у родителей действительно есть совместный бизнес, но чтобы женитьба… Первый раз слышу!
– Погоди, – я стремительно сползаю с парты, заглядывая Алинке в лицо. Тяну на плечо вдруг потяжелевшую сумку. – Так она что, местная? Не приезжая из Тьмутаракани?
– Нет, – Алинка закидывает ногу на ногу, хлопая себя по коленке. – С чего ты взяла? Живет с Витькой в одном доме. Кажется, двумя этажами ниже. У девушки есть две младших сестры и офигенная бумажная библиотека – в семье растет ребенок вундеркинд, вот родители и стараются. Я пару раз бывала у них в гостях. Да и на общих праздниках встречались. Хорошие люди.
– В одном доме? – это все, что я способна повторить, совершенно огорошена новостью. – Ходили в один класс?
Черняева замирает, с пониманием вскинув бровь.
– Ну да. А что он сказал тебе?
– Сказал, что эта язва приехала на юбилей родителей с целью напомнить о себе и влезть в его постель, – хмуро признаюсь я. – Целый спектакль разыграл под названием «Светка-акула». Станиславский, блин! А я дура попалась.
Мы обе молчим, снова сидя на парте и глядя в окно.
– Знаешь, Таня, может и дура, – пожимает плечом Алина, – но я не помню, чтобы брат когда-нибудь шел на ухищрения, что касается девушек. Я знаю Витьку, это не про него. Зачем, когда так легко быть милым, хорошим парнем. Без обязательств и обещаний. Но вот песня… Она была о настоящем, и нам, его семье, это ясно. Он ведь не любит играть на публике, хотя отлично умеет, а как поет, мы вообще услышали впервые. Поверь ему, Крюкова, очень тебя прошу.
Я не знаю, что и думать, и просто вздыхаю. Бормочу устало, почему-то совсем не чувствуя злости.
– Зараза рыжая. И где он взялся на мою голову?
– Угу, – соглашается Черняева. – Непонятно. Загадка мироздания, чесслово.
– Никогда ему не прощу!
– Ну, коне-ечно! – подбивает меня плечом, снова улыбаясь. – Хоть бы до вечера дотянула, непростительница. – Спрашивает, хитро сощурив глазки. – А скажи, Танька, это ведь ты, да?
– Что я? – выныриваю из своих мыслей, где взываю к совести Рыжего, глядя ему в глаза. Спрашивая и боясь услышать ответ.
– Помнишь, три года назад, на даче? Это ведь ты Витьке под глаз синяк поставила? Я сразу догадалась.
Не знаю, почему правда сегодня так всех веселит? Может быть, потому, что ее обещали держать в секрете?
– Нет.
– Ну и ладно, – отмахивается Алинка. – Ну и не надо говорить. Знала бы, чем та давняя ссора для вас закончится, не издевалась бы так над Витькой. Я ведь ему еще долго вспоминала тот вечер, тебя, сбежавшую в ночь, и синяк.
…Когда я выхожу из учебного корпуса, то натыкаюсь на Сомову. У девушки слезы в глазах и трясутся губы. Мне не стоило останавливаться возле нее и интересоваться в чем дело. Все и так предельно ясно:
– Отстань! Просто отстань от него, слышишь! Когда твой Рыжий тебя бросит, даже не смей смотреть в сторону Володи! Он не для такой, как ты! Он мой! Мой, и всегда был моим! Уходи, видеть тебя не могу!
* * *