Пролог
Что такое свобода?
Было время, когда зеленые листья опадали, не успев окраситься в цвета солнца. Земля становилась сырой и холодной, а ветер, насыщенный влагой, оседал на траве. Мелкие капли дождя жалили кожу, пробираясь за воротник. Серое небо нависало над городами, заволакивая их плотными облаками, предвещая долгие холода. В воздухе стоял тяжелый запах гниющего дерева и сырости.
Было время, когда люди не поднимали глаз, шептали прощальные слова и расходились, надеясь стереть из памяти очередную потерю. Они брели к кладбищенским воротам, обходя грязь и лужи, спотыкаясь о корни старых деревьев, поскальзываясь на мокрой траве.
Было время...
Грозные взгляды отца, запах алкоголя и сигарет, грубый, охрипший голос. Даниэль хотел бы забыть это лицо, уставший взгляд, мешки под глазами, огрубевшие руки. За что его любила мать — он не знал. Но рядом с ней отец был другим человеком. Тем, кого Даниэль любил, тем, кем гордился. Но тот отец исчез вместе с ней. Сможет ли он сам любить так же? Так страстно, так ярко? Сможет ли быть преданным до конца дней, как это делал отец?
Шум усиливался. Грохот, звон, крики — все громче, все настойчивее. Парализующая тишина так и не наступала. Только чувство вины нарастало волнами, давило, мешало вдохнуть полной грудью. И шум этот, казалось, был вечен.
На коленях, в глубокой грязи, мужчина неподвижно смотрел на гладкий кусок мрамора, на котором было высечено имя его покойной жены. Камень, слегка накренившись, покоился на свежевскопанной земле. Капли дождя стекали по его волосам, затем по шее, пробираясь за воротник черной рубашки. Он не двигался. Он был частью этого мертвого мира.
— Даниэль, — раздался голос священника. Он осторожно коснулся плеча мальчика, держа зонтик над их головами. — Тебе стоит подойти и попрощаться с матерью.
Мальчик взглянул на пожилого мужчину и безмолвно кивнул. Он обошел лужи, крепче стиснул ручку зонта в маленькой ладони и приблизился к отцу. Осторожно, неуверенно, он протянул мужчине свое укрытие от дождя. Даниэль поджал губы, затем присел рядом, протягивая зонт ближе. Болезненная улыбка скользнула по лицу мужчины. Глаза его заблестели, нижняя губа дрогнула. Он хотел что-то сказать, но силы оставили его. Вместо слов он обнял сына.
Мальчик, дрожа, прижался к нему в ответ, выпуская из рук зонтик. Дождь снова накрыл их обоих, хлестал по плечам, стекал по лицам. Ветер завывал в кронах деревьев.
Спасение. Где его искать, когда мир погряз в ненависти и не намерен вырываться из порочного круга? Любовь. Наслаждение. Счастье. Уильяму не суждено было их познать по собственной воле. По собственной слепоте.
Все, что у него осталось, — воспоминания. Он жил ими, забыв о настоящем и будущем. Просыпался с единственным желанием — поскорее уснуть в пьяном угаре. А Даниэль наблюдал. Видел, как отец день за днем разрушается, как черты его лица искажаются, как привычки становятся пороком, а порок превращает его в чужого человека. Видел, как Уильям прятался от мира и от самого себя.
Но и сам Даниэль прятался. Мальчик пытался помочь отцу. Играл ему перед сном на пианино. Иногда это приносило облегчение после ссор, после долгих дней молчания, сопровождаемые грубостью. Уильям засыпал под эту музыку, а в его разорванных мыслях на мгновение возникал образ жены. Жены, что играла так же прекрасно, как их сын.
Снова стало холодно.
А ведь...
— Было время, мама, когда мы были вместе. Когда мы были счастливы. — Даниэль смотрел на мраморную плиту, сжимая в ладони золотую цепочку. — Мне пора. Присмотри за папой, пока меня не будет.
Он опустил на могилу небольшой букет, вдохнул аромат свежих цветов, полный жизни, но лишенный того тепла, которое исходило когда-то от рук его матери, а затем медленно поднялся, стряхивая песок с колена. Взгляд его на мгновение задержался на высоком дереве неподалеку: его тонкие ветви, дрожащие под легким весенним ветерком, уже покрылись нежными цветами, предвещая скорый приход тепла.
Даниэль огляделся в последний раз, запоминая каждую деталь и направился к выходу с огороженного участка, неторопливо двигаясь по протоптанной дорожке, что вела через кладбище к небольшой церкви.
Погода стояла удивительно ясная для этого времени года: высокое небо светилось чистым лазурным оттенком, солнце лениво пробивалось сквозь ветви, отбрасывая причудливые тени на могильные плиты. Над входом в храм, уютно устроившись на балке, покачивалось птичье гнездо, а его маленькие хозяева наполняли округу радостными трелями, стараясь напомнить всем вокруг, что жизнь продолжается. Даниэль позволил себе одну улыбку, неосознанную и едва уловимую, прежде чем шагнуть в прохладную темноту церкви.
Внутри было тихо. Тишина здесь не была пугающей — напротив, она укутывала, словно мягкая, теплая ткань, отрезая от всего, что оставалось снаружи. Юноша скрестил руки в немой молитве, опустил веки, задержал дыхание. Несколько минут он провел в тишине, пропитанной ароматом восковых свечей, в приглушенном полумраке, разрезаемом редкими лучами солнца, пробивающимися сквозь высокие узкие окна.
Блаженство. Умиротворение.
Будь его воля услышана теми, кто распоряжается судьбами смертных, он бы остался здесь подольше, растворился в этом зыбком ощущении спокойствия.
Когда он наконец открыл глаза, напротив него стоял пожилой мужчина. Его седые, тонкие волосы были аккуратно зачесаны назад, длинное черное одеяние ниспадало ровными складками, а в дрожащих руках он держал Библию, потрепанную временем.
— Отец Августин, — позвал его Даниэль.
Священник слегка склонил голову набок, выжидающе улыбаясь.
— Что привело тебя ко мне, мальчик мой?
— Я ухожу на добровольную службу, как и мои друзья, из-за начавшейся войны на континенте. Я должен исполнить свой долг перед страной. Ведь кто, если не мы? — он запнулся, прочистив горло и посмотрел в глаза священнику. — Я хочу, чтобы это осталось у вас.
Он протянул руку и осторожно вложил в ладонь священника свой крестик на золотой цепочке. Отец Августин нахмурился, сжав пальцы вокруг небольшого распятия.
— Без него ты будешь беззащитен, Даниэль. Может, тебе стоит...
— Нет, — тихо перебил юноша, не поднимая взгляда.
— Но почему?
— Потому что туда, куда я иду, Бога нет.
Священник внимательно посмотрел на него.
— Я отказываюсь от него, — продолжил Даниэль, все так же глядя вперед на распятие, висящее в дальнем конце зала. — Не хочу разочаровывать. Ни его, ни маму. Ни отца. Хотя, думаю, я давно уже его разочаровал.
Священник медленно провел пальцами по старому кресту, затем аккуратно спрятал в карман своего одеяния.
— Твоя мать подарила его тебе. А твой отец дал тебе веру в Бога. — Он посмотрел на юношу с легкой улыбкой. — Ты весь в него, мальчик мой.
Отец Августин покачал головой, тихо рассмеялся, и этот смех был полон воспоминаний.
— Знаешь, было время...
Даниэль хотел бы остаться. Хотел бы смотреть на этот мир его глазами, видеть его таким, каким видел отец Августин, — миром, полным света, доброты и справедливости. Хотел бы не прощаться. Не уходить.
Но судьба уже наложила на него свою холодную, безжалостную руку, и дороги назад не было. Этот сон, пропитанный кошмарами и тенями, будет вечен.
— Держи, — протянул пачку сигарет юноша.
Даниэль опустил взгляд на торчащие из коробки фильтры, покачал головой и едва заметно улыбнулся.
— Спасибо, я откажусь.
— Какой серьезный, только гляньте, — усмехнулся его друг, прикуривая сигарету.
— Генри не любит запах табака.
— Как только окажетесь там, сами задымите, как паровозы, — ухмыльнулся юноша, стягивая берет с головы на лицо.
— Надеюсь, это все скоро прекратится, — пробормотал Даниэль себе под нос.
— Генри! — внезапно вскочил со скамейки парень, мгновенно протягивая руку подоспевшему другу.
— Фрэнсис, — Генри улыбнулся и крепко пожал протянутую ладонь.
— Как невеста твоя? Хватило времени попрощаться? — спросил Фрэнсис, усаживаясь обратно.
Генри молча поставил на землю сумку с вещами и сел рядом с Даниэлем, сжимая его ладонь в коротком рукопожатии.
— Не волнуйся, мы попрощались должным образом. Как Изабелла? Отец все-таки разрешил ей идти работать в госпиталь?
— Да, после долгих уговоров, — Фрэнсис затянулся и выдохнул дым, на мгновение задумавшись, — он все же дал ей письменное заверение. Теперь она помогает с ранеными.
— Она всегда этого хотела. Я рад, что у нее получилось добиться своего, — кивнул Генри.
— Опасное дело, — заметил Даниэль, переводя взгляд на горизонт. — Один снаряд — и все. Но это война, а не привычная жизнь, и границы дозволенного давно стерты. О морали все забыли. Изабелла, она ведь совсем еще юная.
— Как и ты, между прочим, — подметил Генри, подмигнув другу.
— Конечно, я переживаю за нее, — Фрэнсис бросил окурок в сторону и поднялся на ноги, встряхивая плечами. — Но что я могу поделать? Времена такие. Да и вы знаете ее — упрямица. Я единственный в здравом уме человек в нашей семье, — гордо вскинул голову вверх Фрэнсис.
Даниэль и Генри тоже встали, закидывая сумки себе на плечи.
Было раннее утро. Солнечные лучи скользили по корпусам кораблей, отражаясь в воде, отчего порт сверкал золотом. Все здесь дышало покоем, но там, за горизонтом, их ждала безысходность — глухая, неминуемая, притаившаяся в тени зыбкой, тревожной воды.
— Жаль, что мы будем в разных частях, — задумчиво проговорил Фрэнсис.
— Ты еще офицерский не закончил, — напомнил Даниэль, бросая на него короткий взгляд.
— Не волнуйся, нам повезло больше, чем многим, — Генри похлопал Даниэля по плечу. — Мы хотя бы вместе и не пропадем.
— Да, — Фрэнсис тихо кивнул, едва заметно улыбаясь. — Мы держались на плаву только благодаря друг другу. Может я покажусь сентиментальным, но буду писать вам.
— Обязательно, — кивнул Даниэль.
— И мы будем писать тебе. Рассказывать о прошлом. Помнишь, как впервые встретились на площади? Это было на Рождество. Ты был таким хмурым, Фрэнк. Хотя с тобой мы уже были знакомы, а вот с Даниэлем тогда встретились впервые, — Генри искренне улыбнулся.
— Правда? Я вообще-то предпочитаю улыбаться, — Фрэнсис прищурился, посмотрев на друзей.
— Да, тогда было совсем другое время...
Было время.
Серый день. Дождь падал мелкими, раздражающими каплями, стекая по плащам, но никто не обращал на него внимания. Всего их было трое: Даниэль, его отец и священник.
Мальчик не смотрел на сырую землю, не обращал внимания на черные разводы грязи, не слышал тихий плеск воды под ногами. Он смотрел на своего отца.
Уильям обнимал холодный камень, вжимался в него, словно мог вернуть жизнь, мог согреть, мог разжечь угасшее тепло. Он рыдал, выл и хрипел от накатывающей волнами боли в груди.
Это был серый день. Как и все последующие дни.
Было время, когда птицы свободно парили в небе, не опасаясь, что их собьют с высоты. Время, когда они принадлежали этому миру и он принадлежал им.
Было время, когда летними вечерами семьи выбирались в лес за ягодами и грибами, проводя там целые дни, смеясь, радуясь, не зная тревоги и страха.
Было время...