8 глава.
Ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое июля окутывала немецкий лагерь плотным, влажным покрывалом. Над лагерем висел приторно-сладкий, дурманящий запах шварцбира и праздничного табака. Немцы отмечали какую-то мелкую победу, громко смеялись, гремели кружками, их голоса становились все более хриплыми и неразборчивыми. Это был их шанс.
—Сейчас,– беззвучно, почти телепатически передала Рада своим двум новоиспеченным союзникам. Хильда, с ее острым умом и знанием немецких распорядков, и Бруно, с его невероятным чутьем на запахи и умением бесшумно передвигаться, были готовы. Они досконально изучили лагерь, каждый часовой пост, каждый путь к баракам с пленными.
Немцы, уже изрядно опьяневшие, лежали группами вокруг костров, развалившись на ящиках и мешках. На задворках лагерной кухни, где царил бардак после обильного ужина, стояли свежие ящики со шварцбиром, которые привезли для празднования. Слишком близко, слишком легкодоступно для умных собак.
—Начинаем, – мысленно скомандовала Рада.
Бруно, с его мощным телом и бесшумными лапами, первым скользнул к ящикам. Он уперся грудью в нижний ящик, толкнул. Тяжело, но сдвинулся. Хильда, с другой стороны, подцепила край ящика зубами и потянула. Они работали в удивительной синхронности, как будто делали это всю жизнь. Подталкивая, перекатывая, они начали перемещать полные ящики с бутылками ближе к группам уже не совсем трезвых немцев.
—Что за чёрт? – пробормотал один солдат, потянувшись за очередной бутылкой, которая будто бы сама "прикатилась" ему под руку. Он хмыкнул, подумав о провидении. Другие, увидев "новый" источник выпивки, потянулись за ней. Собаки, незаметно, но упорно, продолжали свою работу, подталкивая ящики, будто случайно, открывая доступ к еще большему количеству алкоголя. Запах шварцбира становился все более концентрированным, смешиваясь с запахом пота и алкогольного дурмана.
К полуночи голоса немцев стали затухать. Их движения замедлились, головы падали на грудь. Один за другим они проваливались в тяжелый, алкогольный сон.
—Теперь за нашими людьми,– прошептала Рада, и ее сердце билось от напряжения. Она знала, где находится ключ от вольера с пленными русскими солдатами. Часовой, свалившийся у входа в один из бараков, держал его на поясе. Бруно, с его чутким носом, первым обнаружил связку. Осторожно, кончиками зубов, он стянул ее с пояса спящего часового.
Затем Рада подошла к решетчатому окну барака, где томились русские солдаты, которые должны были стать их проводниками и союзниками. Запах отчаяния и голода смешивался с запахом грязных бинтов.
—Эй! Эй, солдат!– тихонько заскулила Рада, царапая лапой по прутьям.
Один из пленных, молоденький, с обросшим лицом, поднял голову. Его глаза округлились при виде овчарки. Он ожидал удара или лая, но Рада аккуратно протолкнула сквозь прутья связку ключей.
Солдат в ступоре посмотрел на ключи, затем на собаку.
—Собака... дала мне ключи? – пробормотал он, дрожащими руками хватая их. Он не мог поверить своим глазам, но действовал по инстинкту. Кто-то из людей даже сказал "я всегда знал, что на нашу Радану можно рассчитывать". Щелкнул замок, и русские солдаты, как тени, начали выбираться из барака.
—Теперь остальные.– кивнула Рада Бруно. Тот, словно понимая, подбежал к другому вольеру – большому, где держали всех собак.
Бруно, с удивительной точностью, нашел в своих зубах крошечный ключик от собачьего вольера, который он тоже раздобыл у спящего немца, и передал его одному из русских солдат. Тот, уже переживший шок от получения ключей от собаки, на этот раз лишь недоуменно покачал головой, но открыл замок.
Загремели решетки, и из вольера вырвался поток ошеломленных собак. Все члены кинологического отряда – они были дезориентированы, разбужены посреди ночи, окружены запахом спящих врагов и непонятной свободы.
—Что происходит?! – казалось, кричал Жюльен, стараясь осмыслить происходящее. Он увидел Хильду и Бруно, стоявших рядом с Радой, и его шерсть встала дыбом. От них все еще пахло немцами.
—Рада! Что эти чужаки здесь делают?! – прорычал он.
Рада быстро подошла к Жюльену и лизнула его в морду.
—Они с нами, Жюльен. Они помогают.- В ее глазах была такая решимость, что Жюльену пришлось поверить. Он почуял в Хильде и Бруно нечто новое – запах раскаяния, отчаяния и новообретенной, искренней преданности.
Действовать нужно было быстро. Первым делом – оружие. Русские солдаты были безоружны.
—Дозорные! – коротко воскликнула Рада, и Хильда с Бруно уже двигались. С их обостренным чутьем, они были первой линией предупреждения. Они чуяли каждый запах, каждый шорох приближающегося немца.
Тишина. Затем – резкий, сдавленный вскрик, запах неожиданной боли, шока и крови. Это Хильда, подобравшись к одному из последних не спящих дозорных, беззвучно, но смертельно вцепилась ему в ногу, заставляя рухнуть. Почти одновременно Бруно, использовав свою мощь, свалил другого часового, прыгнув ему на грудь. Русские солдаты, не веря своим глазам, бросились на ошеломленных немцев, затыкая им рты и связывая. Оружие переходило из рук в руки.
Мгновения спустя, лагерь, где только что гремел пьяный смех, погрузился в тревожную, но наполненную надеждой тишину. Дозорные были нейтрализованы, немцы спали мертвецким сном.
—Бежим! – тихо, но властно, сказала Радана всему собачьему отряду Русские солдаты, с оружием в руках, двигались бесшумно, ведомые собаками. Они бежали туда, откуда их привезли в этот лагерь – на восток, к своим, навстречу свободе и новой, неизвестной судьбе. Впереди бежали Хильда и Бруно, их чутье было компасом в этой темной ночи, прокладывая путь к спасению. Они бежали, искупая свои грехи, чувствуя себя частью настоящей стаи, а не марионетками чужой войны.
Но гулкий полуночный покой был обманчив. Неуловимый шорох или неосторожный шаг – что-то нарушило хрупкое равновесие. Из-за угла одной из палаток вынырнул припозднившийся солдат, возвращавшийся из отхожего места. Его глаза, еще затуманенные хмелем, вдруг расширились. Он увидел тени, мелькающие между бараками, услышал приглушенный шепот, который никак не мог принадлежать его сослуживцам.
—Alarm! Alarm! – дикий, хриплый крик разорвал тишину, вырвавшись из его горла. Выстрел! Русский солдат, не колеблясь, послал пулю в кричащего. Но было поздно. Крик разбудил остальных. Из палаток, пошатываясь и матерясь, повалили немцы, хватаясь за винтовки.
Лагерь мгновенно превратился в огненный ад. Пули свистели, разрывая ночной воздух, эхом отскакивали от стен. Русские, лишенные всего, кроме своей воли к жизни, отвечали огнем, их выстрелы были редки, но точны. Каждый выстрел был на вес золота, каждое движение – попыткой прорваться.
—Вперед! К лесу! – кричал кто-то из белогвардейцев, и они, пригнувшись, бросились через открытое пространство.
Собаки бежали впереди, их силуэты мелькали в свете вспышек выстрелов. Они были слишком близко, слишком явно, чтобы немцы не заметили их. Жюльен, в ужасе и отчаянии, прижался к Раде, его маленькое тело дрожало от грохота. Он не понимал, как они могли оказаться в такой западне.
—Es gibt viele von ihnen dort! - истошно завопил один из немцев, его голос был самым громким, самым противным, он визжал и одновременно чем-то звенел, пытаясь собрать своих товарищей, как пастух собирает стадо. Этот звук – металлический, пронзительный, – словно впивался в мозг, намереваясь разбудить даже мертвых.
Но вдруг дикий, пронзительный крик этого немца резко оборвался. Он сменился булькающим хрипом, затем последовала серия быстрых, хлестких выстрелов – и почти сразу же, на фоне оружейного грохота, раздался жуткий, нечеловеческий вой. Вой, полный боли и отчаяния, не один, а сразу два, смешивающиеся в единой, пронзительной ноте, затем оборвавшиеся.
Жюльен, не оборачиваясь, лишь прибавил скорости, его сердце колотилось в груди. Он не мог посмотреть назад. Ему было страшно, и он доверял Раде, которая мчалась рядом, ее тело было напряжено, но она вела их вперед. Задние ряды немцев, кажется, замешкались, их атака ослабла, словно что-то важное было вырвано из их рядов. Этот краткий миг замешательства дал им решающую возможность.
Они вырвались. Из огненной западни, из-под обстрела, из лап того отряда, что преследовал их. Они бежали, пока легкие не горели, пока ноги не подкашивались, пока звуки перестрелки не остались далеко позади, превратившись в едва слышное эхо.
Когда они наконец остановились, глубоко в лесу, среди вековых деревьев, где ночь была густой и прохладной, наступила тишина. Напряженная, звенящая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием людей и собак. Русские солдаты, обессиленные, рухнули на землю.
—Куда теперь? – прохрипел один из них, оглядываясь на Раду. – Назад, откуда шли? - все надеялись на чутких псов.
Рада, выдохнув, подняла голову, ее нос потянул воздух, улавливая запахи, которые несли ей информацию о местности. "Нет," – мысленно ответила она, ее взгляд был серьезен. – "Нельзя возвращаться по старым следам. Они будут искать там. Мы пойдем... на северо-восток. Там есть старые тропы, что ведут к болотам. Немцы не любят болот."
Солдаты переглянулись, они не понимали ее слов, но доверяли инстинкту этой удивительной собаки. Собаки, сбившись в кучу, прижимались друг к другу, восстанавливая дыхание. Жюльен повернулся к Раде. Его глаза были полны вопросов. Он вспомнил те последние выстрелы, тот пронзительный, оборвавшийся вой. Он обнюхал Раду, затем остальных собак. Все его знакомые были там, но Хильды и Бруно не было, он не чувствовал их запаха.
—oh mon Dieu..Моя дорогая Рада! Я уже думал этого не случится. Я вновь могу дышать полной грудью. - наконец, надеясь что вновь не начнется перестрелка, произнес он. - я так счастлив что мы..Ну, мы все снова вместе и ты нас не бросила.
—я тоже. Пришлось долго трудиться, но оно того стоило. И..Почему ты так меня называешь?— спросила она.
Жюльен, расположенный рядом, вскинул уши, удивляясь, что этот вопрос не оставляет её равнодушной. Он посмотрел ей в глаза, пытаясь передать всю искренность своих намерений.
—просто привычка. Мои хозяева всегда так обращаются друг к другу. Да и наши знакомые..Думал все люди так говорят, хотя бы с друзьями. - Анри сразу вспоминалось как Валери смотрел на Франсуазу, а та на него, как они в былые времена вальс под "Sous les ponts de Paris".
Рада нахмурила лоб, осмысляя его слова. Она выросла в мире, где всё было строго и обязательно, среди военных, самым распространенным обращением было "товарищ".
— Я не привыкла к таким словам, — призналась она.
—Возможно, в этом и есть разница между нашими мирами. Теперь у меня есть настоящая..соратница, и это очень хорошо.
Радана слегка покачала головой, желая постигнуть смысл его сказанного. В сердце её было непривычно тепло, хотя она и не знала, как с этим справиться.
Русский отряд, хотя и потрепанный, вновь был вместе, и даже Жюльен, несмотря на свою изначальную агонию, ощущал, как его сердце понемногу затягивает раны, когда он видел живую и невредимую Радану. Они снова были в движении, двигаясь на восток, вдали от немецких преследователей, но мирный час для разговора, для объяснения, наступил лишь спустя несколько дней, когда они нашли временное убежище в заброшенном охотничьем домике.
Вечер опустился на лес, укрывая их своей тишиной. Отряд сбился в круг, каждый ощущал невысказанное напряжение. Все ждали, когда Радана, их Генерал-Майор, наконец заговорит о самом больном. Она сидела чуть в стороне, ее взгляд был устремлен в темноту за окном, и даже Буран, самый мудрый, не решался ее торопить. Когда она наконец подняла голову, в ее обычно проницательных, стальных глазах была такая тоска, какой никто из них прежде не видел, смешанная с отблесками гордости и невыносимой горечи.
—Они погибли,– ее голос был хриплым, непривычно ломким, словно ей было физически больно произносить это. – моя сестра Хильда, урождённая Дина и..Её партнёр Бруно, его когда-то звали Полкан, а немцы тоже в начале войны когда конфисковали у людей имущество и животных забрали из родной деревни в районе Гродненской губернии.
Эти слова, сказанные так буднично, пронзили тишину. Жюльен вздрогнул. Он ждал объяснений своего спасения, а получил известие о смерти сестры. Радана опустила голову, и ее плечи чуть заметно поникли.
—Во время побега... когда мы воспользовались суматохой. Я подала сигнал, – она сделала паузу, словно переживая тот момент вновь. – За нами гнались немцы, Хильда бросилась на Оберста Розенберга, потому что он был наиболее опасен. На своего хозяина! Самого главного немца, который командовал там всем. Она вцепилась в его глотку в тот момент, когда он пытался поднять ещё большую тревогу. А Бруно...он прикрывал ее, не давал другим псам напасть.
В ее глазах блеснули слезы, но она быстро моргнула, отгоняя их.
—Она погибли от немецких пуль. Застрелены своими же, теми, когда пыталась дать нам время. Они были нашими союзниками в тот момент.
Радана отвернулась, словно не в силах смотреть на сочувствующие морды товарищей. В тот момент все вместе были там, но в гуще событий, конечно, не заметили бы смерти каких-то двух собак.
Жюльен от слова совсем не понимал подругу. Эти овчарки, Хильда и Бруно, были врагами. От них пахло Рейхсхеером, их лай был жестким, их движения – угрожающими. Они были "плохими", "чужаками", частью той самой зловонной стаи, что уничтожила его Валери. И теперь, когда их заставили замолчать навсегда, почему Рада источает такой глубокий, пронзительный вой? Это было непонятно ему, привыкшему делить мир на "своих" и "чужих".
Но потом Жюльену вспомнились слова Рады о том, что Хильда – ее старшая сестра, которую забрали щенком и то, как выглядела их первая встреча спустя столько годы разлуки. И вдруг что-то щелкнуло в его сознании. Он закрыл глаза, и под закрытыми веками представил себя на месте Рады, ощущая ее боль, а на месте Хильды... он представил свою маленькую, белоснежную пуделиху, сестру Лесси, с ее вечно взъерошенными кудряшками и задорным хвостиком-помпоном. Солнечную собачку, такую игривую и нежную, пахнущую луговыми цветами и материнским молоком.
А что, если бы ее, еще совсем щенком, забрали враги? Если бы ее муштровали, заставляли слушать жесткие команды, нюхать порох и кровь, учили ненавидеть и рвать глотку тем, кто пахнет иначе? Если бы она выросла, превратившись в безжалостную, жесткую боевую собаку, способную рвать глотку его друзьям, которая несла бы на себе чужой, отвратительный запах Рейха? Даже если бы Лесси стала такой – злой, агрессивной, зашуганной, даже если бы она рычала на него и пыталась укусить, Жюльен знал, он бы все равно чувствовал к ней любовь. Родственную, иррациональную, глубокую любовь, которая не растворяется в ненависти и не подчиняется никаким людским командам. Она была его сестрой, частью его семьи, и он бы все равно видел в ее глазах отголоски того невинного щенка, которого он знал.
Именно тогда Жюльен понял Раду. Для собак не бывает "хороших" и "плохих" в привычном для людей смысле слова, с их войнами и идеологиями. Есть обстоятельства, есть руки, которые дрессируют, есть боль и страх, которые способны изуродовать любую душу. Судьба, как безжалостная рука, способна испортить даже самую невинную и добрую собаку, превратив ее в оружие, в чужака по запаху. Хильда и Бруно не выбирали служить Рейху. Их забрали, их сформировали, их сделали такими. И возможно, в этом была еще одна горькая правда, которую Рада чувствовала всем своим существом. В отличие от других, породистых немецких овчарок этого батальона, Хильда и Бруно несли в себе нечто иное, что Рада, как сестра, могла уловить. Их кровь, их изначальная суть были другими. Когда-то, очень давно, они были простыми щенками с русскими именами: Диной и Полканом. Две русские овчарки, которых война оторвала от родной земли, от родной стаи, и бросила в лапы врага, навсегда изменив их жизнь, их запах, их взгляд. И Рада оплакивала не врагов, а жертв, которые, пусть и на короткий миг, смогли вспомнить, кто они были, и выбрать путь спасения. А потом за это заплатили. И это было так же больно, как потеря Валери.
—Она... она была единственной родной душой, которую я встретила за столько лет, – ее голос был едва слышен, и в нем прозвучала такая человеческая боль, что у всех псов сжались сердца. – С тех пор, как я лишилась всего, столько лет в пути, в этой войне, в бесконечной борьбе. У меня больше нет шансов найти других. Ни братьев, ни сестру, никого. Она была моим прошлым, единственной ниточкой к тому, откуда я родом. И теперь её нет. Да, она была предательницей и очень поздно опомнилась, но то вина окаянных австро-венгров и немцев, что вырастили щенка монстром.
Она показала им не только свою суровую сторону, свой стратегический гений, что позволил ей перехитрить врага и спасти их, но и свою глубокую, невыносимую потерю. Генерал-Майор, символ стойкости, казалось, впервые дала волю своей личной, сокровенной боли. На мгновение она перестала быть только командиром, став просто собакой, потерявшей близкое существо, которое, к тому же, ценой собственной жизни искупило ее вынужденное подчинение.
Жюльен, который все это время неотрывно смотрел на нее, почувствовал, как сердце, только что оправившееся от собственной боли, теперь сжалось от её горя. Он медленно двинулся к ней, осторожно, словно боясь нарушить хрупкий момент. Припав рядом, он тихонько ткнулся носом в ее бок.
—Нет, Радана, – прошептал он, его голос был полон сочувствия и нежности. – Она не просто погибла. Она теперь... с вашими родителями на небесах. В конце концов она выбрала нас, мой Генерал-Майор. И мы никогда этого не забудем.
При упоминании имен их родителей – отважной Славы и могучего Байкала – что-то дрогнуло в глазах Раданы. Она посмотрела на Жюльена, и в его глазах она увидела не только сострадание, но и ту глубокую, безмолвную привязанность, которая всегда была между ними, но которую они оба до сих пор не могли или не решались назвать.
В этой разлуке, в этих неделях плена, когда каждый из них был уверен в самом худшем, они оба пережили нечто большее, чем просто тоску по товарищу. Радана, в своём одиночестве среди чужаков, постоянно думала о Жюльене, о его боли, о том, как он воспринимает её "предательство". Жюльен, в своей клетке, понимал, что отсутствие Раданы было для него не просто отсутствием командира, но отсутствием её, той, кого он сам сначала не замечая начал так отчаянно любить. Они осознали, что им было тяжело именно друг без друга.
Он отстранился на шаг, посмотрев ей прямо в глаза.
—Я... я хочу, чтобы ты знала. Мне было очень больно без тебя. Больнее всего. И я понял... что я не хочу больше жить без тебя. Никогда. Дорогая Рада, я хочу, чтобы ты стала моей спутницей. Моей спутницей в этой жизни, в этой войне, в том, что будет потом. Моей навсегда. Ты станешь моей герцогиней Де Монферран?
Генерал-Майор, стратег, воин, замерла. Её обычно собранный взгляд, который всегда проникал сквозь завесы будущего и опасности, на мгновение стал рассеянным, словно она пыталась осмыслить слова, что только что прозвучали. Она ждала многих вещей после своего возвращения – объяснений, вопросов, даже осуждения. Но не этого. Не такого прямого, чистого и столь отчаянного предложения, фактически, стать партнершей этого пуделя, которое несло в себе обещание конца одиночества.
В её глазах, ещё полных боли по Хильде, вспыхнуло что-то новое – изумление, смешанное с уязвимостью, которую она так тщательно скрывала от всех, даже от себя самой. Годы войны, годы принятия нечеловеческих решений, годы подавления любых личных чувств ради блага отряда – всё это на мгновение рухнуло под натиском чувств, исходящих от Жюльена.
—я согласна. - отвечала Радана.
—Mon cœur t'appartient! - со слезами счастья на глазах взвизгнул пудель. Все, кто за ними наблюдал с недоумением переглянулись. Тогда Анри глубоко вздохнул и, переводя самую сокровенную клятву для непосвященных, повторил, глядя на собак-солдат:
—Моё сердце... моё сердце принадлежит тебе!
А ведь судя по тому, как это всё начиналось, никто и подумать не мог, что так выйдет.
«если бы мне тогда кто-то сказал, что я стану партнёром генерал-майора настоящего собачьего военного отряда... Я бы рассмеялся тебе в морду» - думал королевский пудель.
Остальные псы, затаив дыхание, наблюдали за этим моментом. Радана, обычно такая хладнокровная, непоколебимая, смотрела на Жюльена, и в ее глазах, еще недавно полных скорби, теперь смешались изумление и... надежда. Спустя все эти годы, все испытания, одинокая военная наконец, встретила того, кто мог разделить с ней не только битвы, но и путь, ведущий к дому.