Глава 3
Юрельт осмотрел двор. Убитыми половина защитников. И это всего-то за двадцать минут атаки! Поистине, Кушар племя боевое, опасное. Молодой вождь, коего на всем острове знают, как сурового и справедливого, самолично руководил атакой. Самолично убил во дворе половину воинов. Поистине, страшен таури боевого типа. Юрельт в защитниках таких зверей не имел, да и сам был слабым. Но все это было ничего, во сравнении с тем, что бриллиант его Дома украли. Среди тел, где попадались не только защитники, но и несколько воспитанников, таат найден не был.
- Мастер, следов не нашли. Таат нету в убежище. - Подошел один из воинов, что помогал с поисками, выстраивал в ряд послушников, которые остались. - Также забрали еще шесть послушников и одного раба.
Юрельт только головой кивнул. Если бы не Лиом, то он и думать не смел пытаться вернуть украденное. Только не с Кушарами. Только не с ними. Это племя не просто сильное, это племя где второго и третьего круга силы зверей нет. Вообще. Там или первый ранг, или боевые всех трех уровней. Говорят, есть там такой, Бута зовут, так он вообще без категории, шаки. Даром что заведует ватпэ, иначе был бы вождем.
Вновь кивнув головой, направился в сторону дома вестей. Там подготовили самого быстрого вестника, который отнесет послание. Заплатить за отряд милойцев, который найдет пропажу, у него хватит обменных жетонов и жемчуга. Таат надлежало вернуть. Этот таат был выращен строго по очереди, которую Дома соблюдают. Потерять его - потерять свое место подле императора.
Пройдя в дом, передав письмо смотрителю, который заложил его в тубус на груди птицы, отправил издав особый свист-сигнал, который указывает летуну куда именно надлежит лететь. Проводя взглядом птицу, Юрельт мог только головой покачать. Если не найдут этого котенка, то Дом перестанет существовать.
Император вмешиваться в эти разборки не станет. Да, остров, где стоят Дома, он принадлежит императору, но тот второй с ними перешейком соединенный, больше и более гористый, он свободен. Император не будет связываться с Кушарами. Да, они живут в одной деревне, но стоит только им голову поднять, и империя погрязнет в такой кровопролитной войне, в какой никогда не погружались острова. Непростое время, очень непростое. Император сейчас усмиряет несколько разбушевавшихся родов, которые решительно жаждут выйти из-под его лапы. Наивные. Император давно впитал в себя любовь к власти, которую ему показал его дед, наученный пришлыми. Власть слабого над сильными. Такую власть из лап он не выпустит, посему подчинил их, опутал договорами и сейчас думает, как бы посильнее привязать. Ему не резон поднимать волну, которая обязательно поднимется из-за рыка Кушара. Ремал, сильный кот, и захоти он, по древнему закону, быстро соберет под своей лапой территории, воинов и придет в империю выбивать стул из-под императора.
Но Юрельт тоже не жаждет выпускать из рук власть. В империи он не последний кот, он ведущий, под покровительством вавьи императора. И тот отряд, что он вызывает, это сплошные боевые милойцы. Опасные, быстрые и беспощадные. Их натаскивали с рождения, отбирали по ипостаси и тренировали. С ними поедет один из наставников Лиома, дабы опознать. И уж лучше бы им сделать все, иначе вавьи будет гневаться. Император не полезет, но вавьи имеет свою лапу в делах, коими руководит Юрельт, а значит падение его Дома ему не выгодно.
Лиом проснулся рано утром и не понял где он находится. Его распорядок дня сменился одним мазком. Никто его не будет, никто не просит жестами поспешить, ибо мастер идет. Никого рядом нет. И все здесь пахнет по другому. Даже звуки другие. Более живые. Он внюхивался, прислушивался, осматривал странный и низкий потолок. О том, что с ним произошло, благополучно забыл. Словно ширма какая на памяти стояла, ровно до тех пор, пока он не облизнул сухие губы не менее сухим языком.
В голове тут же словно взорвался фейерверк из образов, воспоминаний, запахов, звуков и ощущений. Медленно выдохнув, Лиом попытался вспомнить, не был ли кто наказан за его неспособность дойти своими ногами до назначенного места, как приказал тот воин. Увы, последнее, что запомнил, была остановка, а затем все как в тумане. Он потерял сознание, а теперь очнулся здесь. И где это «здесь», не имеет ни малейшего понятия. Дабы хоть немного понять свое местоположение, он медленно привстал на локтях и осмотрелся. Маленькая комната, у стены кровать на которой он лежит, стол, стул и комод. Небольшое окно показывало часть неба и деревья. Мебель сделана гораздо более простая, чем те предметы быта, что окружали Лиома с малого возраста. Там даже кушетки и те витиеватыми росписями украшались, а материал использовали самый дорогой. Здесь же стул обычный, табуретка без мягкого ложе. Комод достаточно большой, грубо сколоченный, хотя и ошкуренный. Стены деревянные, никакого выравнивания и нанесения лепнины. Пол - доски деревянные, а не отполированный камень цветной мозаикой. Да и шторки, что были на окне, простые, без изысков. Тяжелых портьер нету, просто занавески и все. Тюля тоже нету. Коморка, вот как комната выглядела, о сравнении с теми хоромами, в коих до сего момента жил Лиом.
Рассматривая обстановку, попытался увидеть то, что стояло за спинкой кровати в ногах. Попытался сесть и ощутил весь спектр боли и разливающего жара по стопам. Непроизвольно зашипел, тихонько, что бы его не услышали. Не дай-то Боги, они услышат! Нельзя показывать, что тебе больно или плохо, таат не имеет право на подобную роскошь! Конечно Лиом понимал, что это не Дом, и он не в окружении наставников, мастеров и рабов, но за одно мгновение выучка таат не исчезнет.
Место, где он сейчас, оно новое. Во всех смыслах. Как себя вести, как здесь полагается проявлять воспитанность и послушание? Лиом этого не знал. Ему сказали «будешь работать», и он понятия не имел, как именно. Ведь его не учили работать, да что там! Шить и то, не больше двадцати минут в день, дабы пальцы не натереть иглой! Но тот сильный самец сказал, работать, значит надо будет делать что-то еще, кроме шитья, так ведь?
Лиом медленно сел, спустив ноги. Их пекло и дергало. Лежать бы ему и лежать, вот только после сна первым позывом было отправиться в туалет. К тому же, надлежало привести себя в порядок: умыться, причесаться, одеться и встретить хозяев дома. Все же, просто вот так, в постели, данную встречу ему делать нельзя. Он ведь таат, а ему положено перед гостями своих покоев являться только полностью одетым, с колокольчиком… Лиом сидел на кровати, свесив пекущие ноги вниз и смотрел на пространство. Колокольчика нету, рабынь тоже. И не в Доме он, не знает, как ему быть, что делать.
Стало страшно, потому как из привычного мира его выловили, как рыбку, предлагая дышать новым воздухом, лишая привычного уклада жизни. По щекам скатились слезы. Было страшно, очень. Куда его забрали и для чего? Работать? А что это такое? Как они думают он должен работать?
В голове каша, руки трясутся, да и весь он тоже, мелко подрагивает. Тихонечко шмыгнув носом, аккуратно вытер под глазами, поморгал. Нельзя показывать свои эмоции. Ему нельзя их показывать, так учили, столько раз из-за этого секли рабынь за его слезы. Минутная слабость, руку о руку вытирая влагу, закусив губу, он медленно спустил одну ногу на пол и встал. От стопы словно иглой кольнули и раскаленные угли прижали. Непроизвольно вскрикнул, рухнул на пол, вцепился в ногу. Заплакал от невыносимой боли. Обе ноги, второй он ударился, когда падал, прострелило так, что боль отдалась в позвоночник, вызывая спазм и вырвавшийся рык с всхлипами, слезы застилали глаза. Стопы горели огнем, судороги стягивали их. Он заскулил, сжимаясь в комок. Такой боли он не чувствовал, даже когда шел по той дороге в домашних туфлях Дома.
Поскуливая, чувствуя дурноту, ничего не видя из-за слез, перепуганный тем, что не может успокоиться, на краю сознания он ощутил, как кто-то ругаясь поднял его грубой хваткой и швырнул на кровать рыкнув, что бы не смел сползать с нее. Лиом отключился через мгновение после этого. Страх, что за такое кого-то не просто высекут, а убьют, он пробил бедного юношу до самых глубин и его зверь постарался спрятаться еще как можно глубже. Ведь каждое наказание рабыни било по нему невыносимой душевной болью. Он измучен этим, он больше не хочет чувствовать чужую боль. Ему страшно. Очень.