Границы и Грезы

Пять тридцать утра. Подъем. Сегодня я не хочу поспать подольше. Будто по щелчку готова приступить к заданию, но внутри царит настоящее безумие. Сердце колотится, руки минусовой температуры, в горле сухо. Никогда так не переживала о чем-то. Никогда.

Ребята без стресса: спокойно обмениваются репликами и прокручивают план действий. Я тоже этим занимаюсь — мысленно. Бесконечно.

Перед сном читала конспект на сто раз. Кое-как уговорила себя лечь в девять вечера, как поступили парни. Все-таки уснула, отдала себе приказ — и получилось. Мама однажды наставляла: «Не показывай другим свой страх. Это сделает тебя слабой и уязвимой в чужих глазах». Она часто говорит сомнительные вещи, но здесь я согласна. Мне нельзя выглядеть напуганной, иначе сочтусь жалкой. А быть таковой — последнее, чего я хочу.

Мы поедем на машине до штаб квартиры, где пробудем до вечера. Оттуда уже на локацию. Одеться нужно в гражданское, чтобы нас не раскрыли, а на месте переоденемся в военное. Много нюансов, много сложностей. Что, если я облажаюсь?

В родном Аппеле тёплые вещи были не нужны — там круглый год жаркая погода. Поэтому, надевая синие джинсы, черную футболку и черное короткое худи с молнией, я конкретно мерзну на улице. Кастор предлагал свой бомбер, но я отказалась. Все равно скоро сменю на форму, а в машине должно быть тепло.

Кеды, на ногах, кстати тоже неуместны. Рик держит на плече спортивную сумку, куда уложены наши берцы, но мы, опять же, пока в них обуться не можем. Конспирация на высоте. Ничего нас выдать не должно.

Я обнимаю себя руками, потирая бока, чтобы отогреться. Дождь моросит. Мы стоим на парковке администрации, у машин, ждём Рейджа и Роя. Они как раз идут вместе, обсуждая миссию — судя по тому, как Уилсон сосредоточенно слушает и кивает. Его не было на собрании: он там и не нужен. У него задача одна — занять позицию и выстрелить в сторожилу.

— Нам выдали запеканку? — бормочет Кастор Джастину, который ответственный за еду.

— Нет, только бутерброды и чай в термосах, — вздыхает друг, поправляя кепку, — Ты со своей запеканкой всех задолбал.

Я перекатываюсь с пятки на носок, грустно тупясь в промокшие кеды. Рик молчаливо курит Camel, морально настраиваясь на долгую поездку за рулем. Хотела бы я их размеренность себе перенять. Вчера маме СМС наконец-то написала. Поделилась, что у меня все хорошо, что стараюсь, еще чуть-чуть и, вероятно, получу младшего лейтенанта. О миссии не говорила — ну на всякий случай, если она это решит всем раструбить и информация просочится куда не надо... бред, знаю, и все же я перестраховалась. Женщина ответила, чтобы я старалась усерднее, потому что только выжимая из себя все силы я способна чего-то стоить. Рейдж также думает? Наверное также.

— Привет, — улыбается Рой, давая мне пять.

Я выдыхаю от этого лучика света и смотрю, как ребята пожимают ему руку. На Рейджа боюсь взглянуть: чтобы он во мне переживания не увидел. Капитан что-то складывает в один из автомобилей, и я немного ошарашена, когда понимаю, что это его машина. Большая, черная. Додж Рам. Навороченный, матовый. Наконец и мужчину глазами обвожу. Серые джинсы свободные, молодежные. Кроссовки черные, куртка короткая такого же цвета. Под ней худи, видимо — капюшон графитового оттенка накинут поверх балаклавы. А на руках все те же перчатки. Надеюсь, мне удосужится разгадать хоть эту загадку...

— Эй, выспишься на нас с Кастором, — Рой легонько подбивает плечом, списывая мое состояния на недосып, — Залезем, поедим, и ложись сразу же. Отдыхай.

Я улыбаюсь ему, будучи благодарной, хочу что-то сказать, но меня обрывает приказной голос:

— Ривер, в машину.

Концентрируюсь на капитане, как и все ребята, и не верю. Он на свою показывает. Правда? С ним? Черт возьми, где я так провинилась? Могла бы в веселой компании путь держать, а тут...

— Почему? — протестует Уилсон под боком, хмурясь, — У нас место есть. Почему с Вами?

Он тут единственный имеет возможность такие речи вести — так как у Фога в распоряжении, не у Рейджа. И я всем богам молюсь, чтобы он убедил, но мужчина медленно поворачивается, хлопая задней дверью авто, и непоколебимо отрезает:

— Потому что я так сказал.

Плакали мои бутерброды. Плакали мои веселые беседы. Плакала я сама. Пять часов наедине, в молчании и напряжении: да, мы вчера как-то сблизились, и все же я не забываю, что Рейдж есть Рейдж. Он сегодня греет, а завтра ненавидит. Этим утром у него явно нет настроения меня за щеку ласкать.

Рик дергает Роя за локоть, смотря как-то понятливо, хотя я и не понимаю. Уилсон щурится, а потом у него брови на линию роста волос ползут, и он проговаривает тихо-тихо, ошарашено:

— Реально?...

Рик кивает со вздохом и бормочет:

— Не лезь лучше.

Рейдж на все это уже не обращает внимания — возится с сумками в авто, стоя спиной, ожидая меня. Я приподнимаю плечи и с досадой шурую к большой машине, желая залезть назад, но Рейдж качает головой:

— На переднее.

Он издевается? Нет, это не такая уж и пытка, конечно, я просто и без того подавлена, а с ним коэффициент угнетения увеличится. Тем не менее не медлю, чтобы не разозлить. Тяну за увесистую ручку, ставлю ногу на вспомогательную ступеньку и располагаюсь на дорогом кожаном кресле. Тут чистота идеальная, не за что глазу зацепиться. Не пахнет ничем. Приоткрытые задние двери добавляют сквозняк, отчего совсем сжимаюсь, покрываясь болезненными мурашками. Рейдж хлопает этими дверьми и отходит к парням, наклоняясь к водительскому месту Рика, что-то обговаривая. Я прикрываю веки, пряча ладони в рукавах кофты. На улице еще темновато, рассвет только наступает. А от мужского тела, что садится слева от меня, становится еще мрачнее. Интересно, перестану ли я когда-нибудь ждать, что мне прилетит по башке от Рейджа? Сложно, если совсем недавно он меня над обрывом подвесил.

— Разворачивай, завтракай, — закрытая рука ставит на мои колени пакет.

Я сую нос внутрь и обнаруживаю свертки из фольги. Ого... так меня не оставят голодной. Кашей кормил. Сейчас бутербродами.

— Сзади два термоса. Один тебе.

Капитан вставляет ключи зажигания, поясняя все ровным голосом. Я жую губу и ворочаюсь, встаю коленями на свое сиденье, тянусь к сумке, из которой выглядывают серебрянные крышечки.

— Любой брать? — робко уточняю, оглядываясь к мужчине.

Он... мигом отрывает глаза от моего зада, как будто не смотрел, и я вспыхиваю краской, осознавая, что реально свечу пятой точкой, к тому же в спине прогибаясь. Господи, какой стыд то... но я не специально, клянусь!

— Любой, — прочищает горло, отворачиваясь к ближнему окну.

Я вытаскиваю один из термосов и шустро возвращаюсь в приличную позу, тупясь в коврик. Нет, показалось. Он не любовался. Я о себе много думаю. С чего бы ему? Ведь так?

Тихо выдыхаю и достаю еду, стеснительно откусывая кусочек за кусочком. А Рейдж, пока не отъехали, командует:

— Сними кеды и носки. Ноги ко мне положи.

Я чуть не роняю крошки изо рта, так как челюсть отвисает. Вылупляюсь на него, ничегошеньки не понимая. Он мне сухожилия подрежет? Или для чего? Что происходит? С горем пополам пропихиваю бутербродный ком в горле и заикаюсь:

— Для... чего?

Он снимает с себя куртку, объясняя, будто это не нормально:

— У тебя обувь промокла. Я видел на улице. Мне твои болезни ни к чему.

Таращусь на него в исступлении, а капитан недовольно соединяет наши глаза, повторяя:

— Ривер. Живее.

Что ж... приказ нельзя игнорировать... я, полностью сбитая с толку, стаскиваю кеды и опускаю руку, чтобы стянуть носки. Боязливо поднимаю термос, перестраиваясь на сидении в полу лежачее положение, прежде чем нерасторопно протянуть ноги вперед. Рейдж щелкает языком от того, какая я улитка в скорости, и уверенно берет мои голеностопы, прижимая их к своим ногам. Я задерживаю дыхание, пока мужчина кладет сверху свою куртку, как одеяло, и сжимает мои ступни одной большой ладонью. Материал перчаток плотно прижат к моей голой коже, от верхней одежды исходит тепло... должна напомнить: я до сих пор держу покусанный бутерброд и выгляжу отсталой.

Простите, а что мы сейчас делаем?

Это отношения между капитаном и подопечной? Не думаю, что он Джастину ножки греет. У меня недостаточно опыта, я не эксперт, но так себя даже друзья не ведут — разве что лучшие. А мы с Рейджем не состоим в такой связи. Его со мной сводит исключительно работа.

Он странный, я упоминала.

И я странная не меньше, потому что не отталкиваю его. Потому что наслаждаюсь, потому что током от контакта бьет. Как глупо. Для него это ничего не значит, а для меня... я три ночи не усну, буду размышлять, представлять и гадать.

Мужчина сдает назад и выруливает одной рукой: уверенно. То, как красиво он обращается с рулем... меня завораживает эта картина. Не меньше, чем то, как он отогревает мои бедные ноги: сжимает то одну, то другую, используя пальцы для того, чтобы погладить кончики моих. Завтрак отменяется. Я не могу питаться, пока он делает это со мной. Нет, меня не возбуждает, но меня влечет. Сам факт бережливости. Я знаю, что он творит это не по причине того, что я для него — нечто драгоценное. Ему не плевать на мою возможную простуду лишь в аспекте пропуска тренировок. Он не терпит отлынивания, а потому думает наперед. Рейдж регулярно женщин трогает — и не за ноги, а гораздо интимнее. Не знает, что со мной такое впервые, что я воспринимаю все в романтичном ключе. Теперь еще грустнее. И кушать хочется что-то более вкусное.

— Я тебе куртку купил и кроссовки по погоде, непромокаемые, — негромко произносит, выезжая за КПП, — С собой взял. Тоже в пакете на задних местах. Наденешь, когда выйдем в городе. От парковки до штаб квартиры двадцать пять минут пешком.

Он обзавелся новой миссией на день: убить Ривер Акосту нежностью. Я растеряно обмозговываю информацию. Капитан заметил на мне бомбер Кастора, когда была пьяная. Заметил, что на ногах кеды. Понял, что я не имею чего-то теплого. Поэтому купил. Сложно не влюбиться в того, кто о тебе так печется. Или... нет, не так. Сложно не влюбиться в Рейджа, который о тебе переживает. Он ведь переживает? Я себя не накручиваю? Мне не по себе. Не хочу любить: это больно, усвоила однажды. Тем более с капитаном ничего не выйдет. Он ко мне подобного не питает, очевидно. И я не должна питать, это настоящая дурость — обмякнуть, забыв о его жестокости.

— Спасибо, — шепчу, никак не в силах оторваться от касаний.

Профиль закрыт капюшоном. Непривычно видеть Рейджа в гражданском — и ему очень идет. Такой молодой. По одежде я бы дала ему не больше тридцати. Хотя есть и старики, которые одеваются современно. Может он это специально: скрывает возраст за современными шмотками.

В моем гардеробе нет и не было чего-то прикольного. Простая кофточка и джинсы — вот и все, хватит. Признаться, я и на шоппинге то ни разу не была. Мама сама вещи привозила. В ТЦ моя нога не ступала.

Дождь бьет по капоту, впереди нескончаемая узкая асфальтированная дорога. Машина ребят за нами следует. Я складываю бутерброды в пакет и кладу все на панель Доджа. В руках термос литровый держу, прикидываясь, что царапинками на крышке увлечена. Но вопрос все-таки вырывается:

— Хотите о чем-то поговорить или мне лучше заткнуться?

Ну а что? Вдруг согласится. Аккуратно выведаю у него по крупицам мыслей. Рейдж молчит с полминуты, а потом, на удивление, разрешает:

— Давай поговорим.

Окей. А дальше как? Я предложила, однако с темой определиться трудно. Пробую вслепую, молясь на то, что он не взъестся.

— У Вас есть любимое блюдо?

Начнем с азов. Вроде как не опасно. Рейдж вздыхает и мешкает, похоже, не желая делиться о себе даже такой мелочью. Наверняка проклинает то, что дал добро на общение.

— Не блюдо. Напиток. Лимонады, где мята есть: любые. Главное, чтобы мята чувствовалась. И чай с мятой, — он нервничает, это неосязаемое, но я чувствую, — У тебя?

Мята... духи что-ли с ней купить. Может, так я ему понравлюсь...

— Тоже не блюдо, — приподнимаю плечи, — Мармелад, но не сахарный и не кислый. Сладости разные.

Он метает на меня короткий сканирующий взгляд и коротко уточняет:

— Почему?

А у него на мяту причины есть? Это ведь то, что не несет смысла. Твои вкусовые рецепторы влюбляются в определенную еду, и ты с ними не поспоришь. Сколько раз мне нужно назвать его странным? Но он правда такой.

— Эм... впервые я попробовала в подростковом возрасте, выделила средства на пачку маленькую. Вкус нравится слишком, — истолковываю, раз ему важно, — А у Вас? Почему мята?

Мужчина смещает ракурс. Ладно, обойдемся без пояснений, видимо.

— В родном городе, где ты жила. Парень не ждёт?

Чего? Рейдж моей любовью интересуется? Не диалог, а вынос мозга — я уже взрываюсь от неоднозначности. Почесываю затылок и неловко бормочу:

— Не ждёт. Нет у меня отношений.

Как жаль, что я вообще не вижу его мимику. Даже глаза недоступны. А ласка под воображаемым пледом не прекращается: Рейдж неустанно гладит. Это, между прочим, послабляет мою здравость. Он и отверстия панели, откуда дует теплый воздух, к моим конечностям направил. Как мило.

— Высокие стандарты?

— А? — вздымаю брови.

— За тобой точно пол кадетки носилось, — в хриплом тоне сквозит какое-то недовольство, — Никто не подошел под твои критерии?

Спятил или как? Я готова рассмеяться. Только вот Рейджу не смешно. Он абсолютно серьезен, будто в его словах нет абсурда.

— Не носились, — стеснительно проговариваю, — Я нравилась кому-то, конечно. Но не так, как Вы говорите.

Он поворачивается ко мне, и я тону в красоте темно-зеленого пигмента. Идеально сочетается с лесом вокруг. Рейдж выглядит так, будто вообще мне не верит: немного хмуро, словно во лжи меня уличил. Дорога прямая, никаких машин, кроме наших, так что он может отвлечься от пути. Осматривает меня внимательнее и застает врасплох:

— Чем закончились последние отношения?

Мне не улизнуть от пристального мужского взора. Он считает, что у меня было много партнеров? Вопрос неверный. Правильнее: чем закончились первые и единственные отношения. У меня никого, кроме Тристана не было. А с ним только поцелуй два раза. Я играюсь двумя пальцами с нижней губой и отрывисто признаюсь:

— Он... опозорил меня. Показал всей комнате мальчиков мои рисунки: в них не было ничего романтичного, обычные каракули. Все хохотали. Как-то так.

Рука капитана сжимает одну из моих ног в каком-то защитном инстинкте. Кажется, он смыкает челюсть, после чего возвращает глаза на утренний горизонт. В груди опять болит от тех картинок, всплывающих и воссоздающихся.

— У тебя не каракули, Ривер, — сжато исправляет, и я аж мурашками новыми покрываюсь, — Зовут как?

— Кого? — недоумеваю.

— Того урода, — ровно произносит Рейдж, — Имя и фамилия. Отвечай. Это приказ.

Как удобно! Что угодно получит, если подчеркнет должность. Не понимаю зачем ему знать, но не создаю проблем.

— Тристан-Ноа-Коллинз.

Он кивает с поощрением, а я раскручиваю термос, наливая себе чай в крышку-кружку. По дурости ляпаю:

— Будете? — но затем опоминаюсь и тихо тараторю, — Простите, да, не подумала.

Он же в маске. По-моему от нее больше минусов, чем плюсов. Рейдж курит: он держал пачку сигарет ночью, когда уходил в лес. Получается, капитан сам себя лишает элементарного, того, что доступно всем. Если жажда замучает, то попить сможет только в штаб квартире, закрывшись в комнате. То же самое с сигаретами. Не легче ли ему перестать скрываться? И будет ли тупо, если я спрошу кое-что... в целом, добавлю шутливость в голос, и не такой уж и позор...

— А Вы под балаклавой красивый?

Не стоило. Я дура. В следующий раз подумаю дважды.

— Ты оборзела? — чеканит, — Меру знай.

Вот и поговорили.

***

Он не отпустил мои ноги, как бы не был зол после тех моих дурацких слов. Четыре с половиной часа молчания, из которых три я спала. Проснулась от того, что он мои ступни снимает и вылазит из авто. Я разлепила глаза, что было легко, ведь свет не бил. Крытая многоэтажная парковка.

Рейдж открыл сначала заднюю дверь, а затем мою. Он безмолвно отдал куртку, кроссовки и... носки — даже о такой мелочи подумал. Я глянула на обувь и застыла. Это найк. Понимаю, что для кого-то фигня, однако не для меня. Мало того, что он не обязан был вообще об этом париться, дак еще мог бы взять что-то из сегмента побюджетнее. Куртка тоже удивила. Я такой бренд не знаю. Дизель. Сзади, как джинсовка по ткани, а спереди гладкая. Укороченная. С клепкам какими-то, на спине надпись фирменная, разрисованная зеленым. Короче: вся навороченная и крутая. Деньги бы за это отдать. Надеюсь, моей тысячи хватит.

Я переоделась и вылезла: на разглагольствования не было времени. Капитан объяснял путь, показывал на карте точку, а потом все направились за ним. Мы спустились с третьего этажа и вышли на оживленную улицу. Я прибилась к Кастору, а Рой теперь держался поодаль и мало на меня смотрел. Ребята на мои обновки обратили внимание: переглянулись между собой и словно вновь в чем-то убедились. Они тоже решили стать загадочными?

Сейчас Рейдж смотрит в землю: сложил руки в карманы куртки и натянул капюшон пониже: мужчина в балаклаве действительно может заинтересовать чужой взор.

Путь продолжается чуть меньше получаса. По бокам от нас мелькают магазины со сладостями, разные красивые витрины, до сих пор украшенные к Новому Году. Я встречаю этот праздник одна, как и все прочие, к слову. Так что радости в повсеместно веселые дни не испытываю. Но видеть, как другие готовились к торжеству, приятно. У кого-то все хорошо, и это радует. Должна же быть в мире справедливость: хотя бы в неродных стенах.

Квартирный дом жилой. Оттуда выходят гражданские люди, пища домофоном. Никто бы и не подумал, что за одной из десятков дверей наемники будут пережидать часы до операции. Локация одноразовая, насколько я поняла: как только мы отсюда выйдем, больше не вернемся. Рейдж достает из почтового ящика ключи, и мы игнорируем лифт, шуруя по лестнице: ну да, кардио тренировка, как приятно...

Мы поднимаемся на четвертый этаж и входим внутрь: там для нас все заготовлено. Шторы закрыты. В большой гостиной, на диване, лежат автоматы. На столе бронежилеты. Куча обойм, рации, наушники, приборы ночного видения, шлемы современные. Я торчу у стены, слабо понимая что к чему, пока парни цокают:

— А узишки то зачем положили? Мы их не возьмем.

— Шашки где дымовые?

— А, нашел.

Я же к этому всю жизнь стремилась, а теперь хочу вернуться в комнату, взять карандаши и в рисунки удариться, забыв обо всем что вижу. Надо умыться и выкинуть этот дебилизм из головы.

Шагаю по темному коридору, предполагая, что ванная за неширокой дверью — тут нигде дверей нет, кроме входной и этой. Так и оказывается. Свет неприятно моргает. Я наклоняюсь к желтоватой старой раковине и обдаю лицо холодной водой несколько раз, опираясь руками о выступы.

«— Почему ты хочешь, чтобы я стреляла в людей? — всхлипываю маме по телефону.

Мне одиннадцать. Скоро отбой, надзиратели всех в спальни гонят, а я закрылась в кабинке туалета и хнычу, проявляя всю свою жалкую натуру.

— Тебе не завтра стрелять, а через несколько лет, — раздраженно отвечает.

— Все равно. Почему ты этого хочешь?

— Потому что стране и миру нужны защитники. И стрелять ты будешь в плохих. Это благое дело, — давит, сверля мозг шурупами.

— Но я не смогу, я так никогда не смогу, я не...— закашливаюсь в собственном реве, хныкая.

— Ты обязана, — отсекает, словно хлыстом, — Не ной. Что сопли роняешь, а? Не стыдно?».

Делаю глубокий выдох и распрямляюсь, принимаясь плести ненавистные косы. Достаю из кармана джинсов резинки и использую пальцы в качестве расчески. Фоновые переговоры ребят крутят внутри меня узел тревоги: тягостный и тошнотворный....

Ручка двери дергается, отчего дергаюсь и я. Как раз завязываю второй маленький хвостик и суетливо открываю, боясь быть проблемной. Передо мной возвышается Рейдж. Я мигом опускаю голову и собираюсь обогнуть его, чтобы пропустить, но мужчина берет меня за локоть и тянет за собой, щелкая замком. Мои гребаные щеки моментально возгораются, когда он садится на выступ ванны и ставит мое тело меж своих ног. Наш рост уравнивается, что нестандартно. Мы смотрим друг на друга несколько секунд: я перепуганно, а он вдумчиво, как-то обеспокоено. Сжимает одну из моих рук, неосознанно поглаживая большим пальцем по тыльной стороне — это действует как-то успокаивающе, тот ураган внутри утихомиривается.

Рейдж вздыхает и тихо произносит:

— Ты не должна ехать. У тебя даже контракт не подписан. Эта военная история не про тебя, Ривер, уезжай уже: я много раз приказывал. Теперь не как капитан говорю.

Не как капитан. Легкие сжимаются, а сердце принимает быстрый темп. На больную точку опять надавил, к тому же добавив ласку, в которой нуждаюсь. Я сжимаю зубы, но не от злости: от переизбытка чувств. И без того плакать хотелось, а сейчас еще хлеще. Жую губу и головой рвано мотаю, шепча:

— А как кто?

Он, похоже, тоже губу закусывает. Глаз от меня не отводит. Чутко хрипит:

— Как мужчина.

Простой ответ, однако у меня от него ток бежит. Хотелось бы, чтобы он добавил «твой». Мне бы очень хотелось. Я знаю, как это по-идиотски, но ведь я правда идиотка, чего от меня ожидать?

— Переживаете, что умру на миссии? — бормочу, переступая с ноги на ногу.

Он кладет руку на поясницу, стопорит, сводит брови и сурово отрицает:

— Я тебе умереть не дам. Ты со мной идешь, а значит о смерти речи идти не может.

Мне бы лоб к его плечу склонить. Погладил бы он меня по затылку? Размечталась. Не стал бы. Покривился бы от нежности и близости. Не могу поверить, что говорю с Рейджем. Две недели назад он меня гонял по всему стадиону, орал. Сейчас общается мягко, кожу второй раз за день ласкает.

— Тогда почему домой отослать пытаетесь? Я вам неприятна? Неугодна? Я стану лучше, укажите в чем исправиться, и я исправлюсь, — горько тараторю, неслышно или слышно лишь ему одному, даже если у двери кто-то стоит.

Мужчина тяжело выдыхает, как если бы я сказала что-то несусветно неправильное. От его касаний ненавязчивых кровь бурлит.

— Ты хорошая, прекрати себя считать недостойной, — заверяет, чем трогает до глубины души, — Я тебя миллион раз мог сбагрить. Дойти до полковника и сказать, что ты непригодна. Но я не хочу тебя так разбивать, Рив, это же тебя убьет, я понимаю, — признается в мои налитые чувствами глаза, — Поэтому прими решение сама. Уходи. Тебе тут не место, это не твое абсолютно.

Не плакать. Ни в коем случае не плакать. Не ныть.

Я вбираю кислород отрывками, смыкая челюсть, уговаривая себя надеть маску стойкости — получается. Только это бессмысленно. Рейдж будто насквозь видит и кривится от того, какой работой я занимаюсь. Обдает, окутывает меня теплом своего каменного тела. Я в сравнении с ним, как воробей перед мамонтом. И это... это безопасно.

На самом деле: он ведь меня не вышвырнул, сколько бы поводов не имел. Я все гадала: почему. А он обо мне переживает. Тут другое слово не подобрать. Капитан правда переживает. И меня бьет от того, что он заботится о члене отряда, а не о девушке, которая ему небезразлична.

— Я не уйду, — сглатываю, — Мне некуда уходить. Мое образование — быть военной. Родители за порог не пустят. Пожалуйста, не заводите эту тему снова, я отвечу также, не изменю мнение, — его веки громоздко опускаются при поражении, — И я Вам пригожусь, буду отлично служить и подчиняться — все, что прикажете, обещаю. Вы не пожалеете, что...

Он не позволяет договорить: резко встает, ужасно недовольный и разочарованный. Я приоткрываю рот, страдая от потери тепла, а капитан нервно уходит за пределы ванны, бросая меня в одиночестве. Я сказала что-то не так? Он пытался дернуть за мои рычаги, быть обходительным ради достижения цели, но не вышло. Не возлагает на меня надежд. Считает, что я испорчу миссию. Но я его не поведу, как и обещала. Я справлюсь. Почему он не верит? Почему в меня не верит никто?

Я не могу отложить это буйство печали вплоть до операции. Сижу на кухне, скромно поедая макароны с тушенкой, и киваю в беседе парней, создавая иллюзию того, что участвую. Они мусолят задание, так что Рейджу не приходится проводить повторный инструктаж: он, как и Рик, уходит поспать на кресле. Были водителями в дороге, нужно отдохнуть. Я не хожу в гостиную, чтобы не зацепиться взором за спящего Рейджа, и не влюбиться пуще прежнего.

В девять вечера мы готовы к вылазке. Для меня приготовили черную форму — и это вселяет хоть каплю воодушевления. Надеваю всю амуницию и нервно проверяю каждый жгутик. Рейдж безмолвно помогает с рацией: цепляет ее на ремень. На грудь помещает квадратную коробочку и дает наушники, чтобы сама в уши вставила. Я помещаю их, и капитан без эмоций поясняет:

— Это передатчик, — легонько стучит по квадратику, — Если хочешь что-то сказать — нажми на кнопку сверху, и тебя услышат все, — он переводит взгляд на шлем, — Прибор ночного видения опустишь: он сгибается. Прижмешь к глазам. Сбоку одна кнопка: включить и выключить. Кивни, если поняла.

Я киваю. Он сразу отходит. Перекидываю автомат, засовывают Глок в кобуру на штанине, и ведомо следую за мужчинами. У выхода стоит черный фургон с приоткрытыми дверьми. Мы залазим туда очень быстро, и машина сразу отъезжает. Маленькая вещица на запястье Роя помогает отвлечься от хаоса.

— Волки? — аккуратно спрашиваю.

Он крутит браслет с мордочками животных и жмет плечом.

— У меня крестный отец есть. Дядя Мэт. Он по этим штукам фанатеет. Мне подарил, как оберег от чего-то: тут камушки еще есть, видишь, — показывает на коричневые бусины, и я дергаю подбородком, — Ну вот. Ношу. Тепло семьи чувствую.

Тепло семьи. Как бы я хотела хотя бы разок понять, каково это.

Дорога длится три выматывающих часа. В полночь высаживаемся на месте. Глушь, покрытая зарослями: хуже, чем на базе. Тут опасностью пахнет, чем-то до жути отталкивающим, трупным. Это не эфемерное высказывание. Как только спускаю прибор ночного видения, замечаю лису — она мертвая, гниет под деревом. Наверное, в этом и суть: мотаться по свету, чтобы в конце концов все перешло во мрак. Я тоже этой лисой когда-то стану. И ребята. Все мы.

— К востоку отсюда, полтора километра, холм, — четко говорит Рейдж Рою, — Передай как доберешься и что видишь на севере. Занимай позицию.

— Вас понял, — ответственно отвечает Уилсон, и без заминок направляется на точку.

Сбоку от нас еще один фургон припаркован. Там сидят специальные службы, пара человек, которые ожидают своей части: когда мы закончим, они подъедут и заберут тех людей. Я трудно глотаю, но стою твердо, рядом с капитаном — он на меня не обращает внимания, но это и не к чему. Мы на задании сконцентрированы.

— Повторите позиции, — Рейдж обращается к ребятам.

— У южного окна, — отзывается Джастин, — Доложу обстановку, дам сигнал. Потом войду и встану у дверей.

— У центрального входа, — говорит Рик за себя и Кастора, — Зачищаем первый этаж.

— Всех в подвал, — дублирует мужчина, — Действуем тихо и быстро, чтобы сообразить не успели. Если создают шум — вырубайте.

Джастин курит, облокачиваясь задом о капот авто. Из его пачки Кастор достает сигареты себе и Рику. Они собранны, переполох отсутствует. Мне бы их уверенность. Были ли они такими же спокойными в первую миссию? Или потом покрывались холодным, как я? Смогу ли я когда-нибудь стать, как они? Быть на них хотя бы чуток похожей?

Спустя десять минут, в ушах каждого из нас, раздается ровный голос Роя.

— На позиции. Как слышно?

Рейдж нажимает на кнопку передатчика, и подтверждает:

— Слышно отлично. Докладывай.

— На улице никого, кроме собаки: на цепи, около двери. Людей нет. Свет не горит.

Рейдж прикрывает глаза, издавая сдавленный звук злости. Парни тоже напрягаются — одна я не понимаю в чем проблема. Но капитан цедит:

— Ждут нас. Поэтому человека убрали. Дом неделю с дронов отслеживали. Сторожила был ночью всегда.

Твою же мать. Как увлекательно.

— Может ушли? — предполагает Кастор, — Если им передали.

— Не успели бы. Им сказали максимум три минуты назад, когда облава началась. Гребаное ОБН. Дерьма куски, как обычно херню творят, — бормочет Рейдж, пока я хлопаю ресницами, будто олень в свете фар.

— Капитан, что делать с собакой? — Рой ждёт приказа.

У меня сердце замирает при скоординированном:

— Снимай ее, когда мы подходить будем. Семь минут.

Собаку... убьют. Очевидно, ее посадили, чтобы она залаяла при нашем появлении, и это все испортит. Но собака... это же собака. Я морщусь и туплюсь в почву под берцами, веля себе быть профессиональным бойцом, а не сопливой девчонкой, но собака... это же...

— Выдвигаемся. Под ноги смотрите. Ласточка за мной, — командует мужчина, и все, что мне отведено отныне — беспрекословно подчиняться каждому его звуку.

Густой лес быстро сменяется полем. Все зеленое: нет, не из-за цвета растительности. По вине прибора на глазах. Если бы не он, то в непроглядной тьме невозможно было бы сориентироваться. Ветер сильный, поэтому шагов неслышно. Я сжимаю автомат, благодарная перчаткам, впитывающим пот. Может, тоже начну их носить двадцать четыре на семь, как Рейдж.

Нахожусь строго за спиной мужчины, ступаю нога в ногу. Через назначенное время Рой просит согласования:

— Капитан, вижу вас. Прикажите стрелять.

Я больно закусываю внутреннюю сторону щеки, смиряясь с командным:

— Огонь.

Это произошло незаметно: собака даже заскулить не успела, Рой в череп явно попал. Когда мы подбираемся к цели, это подтверждается: из головы течет кровь, глаза открыты. Я бегло отворачиваюсь от картины и вижу, как Рейдж чуть поднимает два пальцы и показывает ими определенные жесты парням — они сразу ловят и исполняют команду. Дом деревянный, неухоженный. Я сгибаюсь, подстать капитану, проходя под окном, оставляя позади себя Джастина. Торф под берцами влажный: он сменяется не менее влажным порогом из потертых досок. Рейдж встает за дверь, и я путаюсь: куда встать мне? С другой стороны, как при штурме? Но капитан меня к себе дергает, тихо чеканя:

— Рядом. Больше не тупи.

Я послушно молчу, приживаясь спиной к выпуклым стенам, откуда щепки торчат. Потоки ветра охлаждают жар в лице. Утихомириваю пульс, под звук:

— Джастин. Докладывай.

— Движений не обнаруживаю. Три комнаты, лестница слева от входа. На Вашей двери растяжка. Снять легко. Установлена криво, впопыхах. На пролете лестницы еще одна. У Рика и Бибера ручку двери стулом подперли.

Рейдж поглощенно запоминает и сразу отдает приказ:

— Нас слушают. Меняем стратегию: штурмом берём. Как поняли?

— Приняли, — говорит Рик.

— Принял, — добавляет Джастин.

— Хорошо, парни. Заходим через три, — мои конечности подрагивают, — Два, — в ушах звенит, — Один, — в горле сушит, — Пошли.

Рейдж приоткрывает дверь и разбирается с проволокой, не успев я моргнуть, после чего она звонко отлетает. Параллельно ребята врываются в дом, грубо толкая дверь, отчего стул с грохотом отлетает. Они выбивают другие двери, действуя четко: раздаются первые чужие языки, первая примененная сила, первые приказы заложить руки за спину. Я часто дышу и не отстаю от Рейджа, который бегом поднимается по скрипучим ступеням, беря еще две секунды на разминирование второй преграды. Джастин стоит у входа в подвал, контролируя выходы. Разражается стрельба, и я молюсь, чтобы это было наше оружие. Сплошной хаос, для страха места нет: тысячи осколков деталей, за которыми важно угнаться. Перед штурмом второго этажа, я замечаю, как Кастор жестоко выталкивает одного из врагов, отдавая его под контроль Джастина, который вырубает разъяренного прикладом автомата. Половица под ботинком Рейджа скрипит, а через миг, белая дверь перед ним превращается в решето: из комнаты выпускают чуть-ли не обойму, пули свистят. Я кое-как заставляю себя быть в уме. Капитан пользуется создавшимися дырами и уверенно стреляет несколько раз. За стенами звучат стоны боли и порция матов, вперемешку с арабскими выражениями. Мужчина, не мешкая, залетает внутрь, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, что делаю и я — я сильно стараюсь, правда. Ободранные стены, на полу мужчина, из ладоней которого течет алая жидкость. Рейдж отпихивает ногой его пистолет и наклоняется, фиксируя вражеские запястья жгутом, попутно отрезая для меня:

— Стоишь здесь, контролируешь, стреляй на поражение, если дернется.

У меня губа нижняя подрагивает, однако я подчиняюсь, застывая рядом с незнакомцев, наблюдая, как Рейдж удаляется для штурма других комнат. Мое сердце подскакивает от шипящих слов снизу:

— Ты умрешь, ты скоро умрешь.

Он весь покрылся испариной. Ему около сорока. Шмотки потасканные, вид самый преступный из всех преступных. Я не ориентируюсь на сказанное. Нас учили, что подобное не должно отвлекать. Мне нужно выполнить команду: именно этим и занимаюсь, откладывая тряску в коленях. Соседние двери выбиваются, я задерживаю дыхание от рычания:

— Упала. Лицом в пол. Живо упала!

Женщина кричит нечто безудержное, вероятно проклятия, а потом, похоже, пытается на Рейджа напасть. Еще два выстрела. Попутно им ругань внизу. Совместно с этим бормотание у берцев:

— Тебе недолго осталось. Небо все видит. Ты скоро умрешь.

Он кряхтит, стуча подбородком по дереву. Я держу голову под прицелом, стараясь дышать правильно, дабы не впасть в панику. А оры по дому разрастаются:

— Положила ребенка, — выдавливает капитан уже другой женщине, что граничит с начавшимися выкриками младенца, — Положи ребенка в кровать и упрись лицом в пол. Сейчас же!

В наушники доносится:

— Рейдж, первый чист. Трое мужчин. Готовы брать подвал.

Грубая сила, борьба за стенами — капитан кого-то ставит в нужное ему положение. Успевает приказывать к тому же:

— Рик и Джастин в подвал. Бибер на первом.

Звонкий вой терзания: не разобрать мужской или женский.

— Вас поняли.

Плач ребенка режет и гложет.

— Две недели. Тебе не жить через две недели. Ты приходила ко мне в видениях, я тебя видел, и ты была мертва, твои кишки торчали наружу, — не успокаивается лежащий.

— Капитан, разрешите включить свет на первом, — запрашивает Кастор.

— Разрешаю.

Я смотрю на грязные руки, превратившиеся в месиво, и чувствую приступ тошноты. Рейдж появляется в проеме с двумя женщинами в черных одеяниях и одним мужчиной, запястья которых также связаны.

— Ласточка, ко мне, — ровно произносит, и я молниеносно оказываюсь рядом, — Спускай их на первый этаж, — он нажимает на кнопку датчика, — Бибер, принимай еще троих.

Я вдруг понимаю, что слово «ласточка» — единственная нормальность, среди этого ада. К счастью, люди сами спускаются, находясь под надзором моего автомата — мне пришлось пару раз подогнать их, уперевшись стволом в спины. Рейдж идет позади, вместе с тем мужчиной, которого держала я. Крики младенца не имеют конца. В подвале шумы и возня, но они приглушены. Мы поднимаем приборы ночного видения, так как старая люстра дает такую возможность. На полу два человека в отключке. Один дышит отчаянно, переживая боль от пуль в ногах. Пространство кровью запачкано.

— Вниз всех, — чеканит Рейдж, и его перебивает голос Рика по рации.

— Один мертв, капитан. Оказывал активное сопротивление. Подвал зачищен.

— Понял. Спускаем. Принимайте.

Кастор поднимает сначала того, кто в сознании, выпаливая:

— Шагай. Давай, сейчас же, шевелись!

Каменная лестница погружает в душное помещение, где все пахнет чем-то инородным и плесенью. Но это неважно, потому что, когда мы кладем всех на бетон, я замечаю подростка и маленькую девочку — они над трупом мужчины хнычут. Я не могу от этого глаза оторвать, стоя у одного из многочисленных грязных ржавых стеллажей: я бы очень хотела перестать смотреть, но не могу. Будто время замедлилось. Будто все исчезло, кроме этого ужасного фрагмента. Пацану лет четырнадцать, а девчонке около семи. Они потрепанные, их слезы катятся по чумазым щекам.

Я бы хотела прекратить это видеть. Но я не могу отвернуться. Я бы хотела, но я не могу.

Голова раскалывается от обезумевших матов. Есть плиты, а на них посудины — там наркотики варили. В контейнерах уйма мешков с синими кристаллами. И это все правда могло бы отвлечь меня. Но не отвлекает.

Рейдж снимает вторую рацию с пояса, шумя помехами с пиликаньем, и сообщает в нее:

— У нас все готово.

Ему моментально отзываются:

— Три минуты.

Капитан смотрит на девочку: пристально. У него что-то в глазах меняется, несмотря на то, что все это время они бездушность сохраняли. Он слегка дергает шеей и жмурится — нервный тик, неуправляемый. Я приоткрываю рот, когда Рейдж стучит берцами мимо меня и отрывает девочку от бездыханного тела и рук ее, по-видимому, брата. Мужчина крепко прижимает малышку к себе, и в эту секунду я впадаю в полнейший кошмар, предполагая, что он ее убьет, но... Рейдж пихает пацана и уносит ребенка наверх, подальше от этой бури, кидая нам:

— Ждите, а потом в фургон помогайте запихивать.

Он гладит ее по голове и что-то нашептывает, пока парнишка изрывается: Джастин ему в грудь автомат упирает, не позволяя побежать. Мычания тех, кто на полу, не утихают. И я думаю, что более мощного разлома не случится, пока Рик не хрипит подростку:

— Лицом к стене повернись.

Мои брови взлетают вверх, я не понимаю, ничего не понимаю, совсем ничего. Джастин и Кастор напрягаются и отходят от несчастного, словно знают, что что-то свершится, и участвовать в этом невыносимо.

— Лицом к стене. Сейчас, — отсекает Рик повторно.

У мальчика по штанине бежит моча, а ноги дрожат. Он весь колотится и слушается. Меня бьет не током, а кувалдой: Рик поднимает оружие, собираясь стрелять. Тело само дергается, я переступаю через головы в трясучке и умоляю охрипшим тоном:

— Нет, не надо!

В эту секунду пуля пронзает невинную голову. У меня мир рушится. Все рушится. Я истерично вбираю спертый воздух и толкаю Рика, напропалую крича то, что потом не вспомню:

— Что ты наделал?! Зачем?! Что он сделал?! Он ребенок!

Кровь ребенка бежит к ботинкам. Она на стене. Она повсюду. И мне кажется, что мои руки тоже в его крови — потому что я не предотвратила это. Рик сдавленно рычит от того, как я потеряла контроль, и резко вбивает меня в стену: хлопок соседствует с ревом родни убитого, с гнетущими словами Кастора и Джастина: «Не вставать!».

Я безутешно роняю громоздкие выдохи, пока предплечье друга давит на грудь. Он ловит мой взгляд и гравийно выговаривает:

— Шесть лет: столько я служу, Ривер. Первый год работы здесь: я приезжаю на задание похожего типа. А там похожий пацан. На щеке у него свастика вырезана: родители ножом поработали. Яркий такой шрам в рубцах. Он тоже под себя ссался. Никто его не тронул.

— Что ты натворил, — скулю, отказываясь внимать, — Что ты за человек, Рик?...

— Слушай, твою мать, — сурово обрывает, — Тех, кто лежит на полу, Ривер, закроют на пожизненно. Они себе весомый срок накатали. А знаешь, на сколько закрывают таких, как он? — говорит про мальчика, риторически, — На три года. Их отправляют в детскую колонию на пару лет. Потом отпускают, верят в их изменения. И того пацана тоже отпустили.

Я горько морщусь, но он приказывает, что принуждает поддаться:

— На меня смотри! Я приехал на миссию, служа четвертый год. И увидел ту сволочь, которую все пощадили. Со свастикой на щеке. Он варил метамфетамин, а на цепи у него, Ривер, в комнате без окон, сидела девушка. Юная. Ей шестнадцать. Раздетая и истерзанная. Он ее насиловал в угаре, под веществами, и фетиш у него был: резать кожу ее ног худых, пока член вставлял. Она была мертвой. По виду пару дней. А на животе у нее сперма: засохшая и не засохшая. Потому что он ее трахал даже когда она уже не дышала...

— Почему ты мне это говоришь?! — отстукиваю, бьюсь в агонии.

— Потому что я больше не допущу подобного, — отрезает, глаза в глаза, — Я не буду надеяться на его исправление, если есть шанс, что он не исправится. Так что впредь не смей вставать у меня на пути.

Он отпускает меня, и я скатываюсь на бетон, в лихорадке. Впереди тела вряд. Справа лужа детской крови. И этот запах: смесь грязи, пота, химии, железа.

Я никогда не забуду. Я не смогу.