Без права на ошибку.
На войне нет пощады. На войне человек перестаёт быть человеком. Он превращается в механизм — бездушный, холодный, запрограммированный на выполнение приказов. Машина для убийства. Машина не должна выходить за рамки дозволенного. Машина не имеет права на усталость. Машина не выражает эмоций. Она выполняет приказы — чётко, без колебаний, без права на сомнение. Уши закладывает от оглушительных выстрелов. Воздух пропитан запахом гари и крови. Вокруг — хаос: вспышки огня, крики, бегущие люди с оружием, и тела... так много тел, что со временем перестаёшь их считать. Иногда желание оказаться среди них становится не просто соблазном — оно превращается в мечту. Потому что каждый день ты делаешь тысячи шагов по выжженной земле, потом сжимаешь в руках автомат, и даже когда приходит ночь — сна нет. Перед глазами — лица погибших товарищей, в ушах — их предсмертные крики, в голове — молитвы, обращённые к небесам.
Господи... пусть всё это закончится. Скорее..." Но утро приходит, и всё начинается заново. Снова и снова. Без конца. Война — это не про патриотизм, не про гордость и любовь к Родине. Война — это про страх. Про слёзы. Про мольбы и ненависть к врагу. Чон Чонгук ненавидел всё это. Ненавидел войну, ненавидел врага. Но больше всего он ненавидел то, что сам вынужден делать. Он был генералом роты, уважаемым человеком. На поле боя часто действовал импульсивно, но его безрассудство почти всегда оборачивалось победой. Солдаты верили в него. Но его удача длилась не вечно. Очередной бой. Гул выстрелов. Воздух дрожит от взрывов. Чонгук сжимает оружие, не замечая, как острая, обжигающая боль пронзает бедро. Он падает на колени, пытаясь удержаться, но новый удар — пуля в плечо — сбивает его с ног. Больно. До одури. До ярости. Он пытается подняться, но тело уже не слушается. Слабак. Дышит прерывисто, в глазах темнеет, мир расплывается. И тьма поглощает всё. Темнота. Кромешная темнота. Чонгук не видит ничего, ничего не слышит, ничего не чувствует. Он только помнит. Помнит то, как же сильно он облажался. Получил глупую травму, упал на колени перед врагом. Слабак, тряпка, сопляк. Ни для чего не годится. Безхребетник. Чон опустился ниже плинтуса, поступил настолько ужасно, что даже врагу такого не пожелаешь. И если бы Чонгук мог, он бы тут же провалился сквозь землю. Но земли тут нет. Только темнота. Кромешная. Просыпается Чонгук в блекло освещенной больничной палате. Пахло лекарствами, стерильностью и чем-то холодным, что пробирало до костей. Яркий свет из окна бьёт в глаза, и мужчина жмурится от солнечных лучей. Давно он не видел такой погоды. Даже улыбка появляется на грубом лице. Но, к Чону возвращаются воспоминания и улыбка тут же исчезает. Как там все без него? Мужчина тут же садится на больничной койке, а затем пытается встать, но в правое бедро резко и больно стреляет. Чонгук тихо стонет и присаживает обратно. Нет, нет.. Он не может оставаться тут. Просто сидеть, пока там идёт война.. В палату заходит мужчина. Чону его лицо кажется знакомым. Слишком знакомым. Они не раз поднимали стаканы с этим мужчиной в редкие минуты затишья, когда вокруг было тихо, а на горизонте не полыхали взрывы. — Чон... — голос прозвучал низко, с едва заметной тенью сожаления. — Ты получил серьёзное ранение. Из-за этого... тебя отстраняют от службы. Слова резанули хуже, чем боль в теле. Как же так? А как же его парни? Его рота? Как они без него? — Как... отстраняют? — хрипло выдохнул Чонгук. — А как же мои ребята? Моя рота? Что с ними будет без меня? Мужчина покачал головой, его взгляд был твёрд, почти каменный. Чонгук в строю с начала войны, и он не даст ему выйти на поле пока чон полностью не восстановится. Уговаривать было бесполезно. Решение уже принято. И Чонгук понял — придётся смириться. Восстанавливался чон не быстро. Лечение оказалось долгим и мучительным. Из-за тяжёлых повреждений каждый шаг отзывался острой болью, будто лезвия разрывали мышцы. Поэтому, ему пришлось практически заново учится ходить. Сперва держась за металлические поручни, потом — с костылями, а позже, стиснув зубы, без опоры. Каждое утро начиналось одинаково: холодная вода на лицо, тугие бинты, бесконечные уколы. Потом — занятия с врачами и тренировки, где он до изнеможения разрабатывал ноги, стирая ладони о шершавые рукояти тренажёров. Но мысли всё время возвращались к полю боя. Он видел перед собой лица товарищей — уставшие, закопчённые, но живые. Слышал их смех у костра, обрывки шуток, гулкие шаги по грязным окопам. Ему казалось, что они зовут его обратно. И от того, что он не мог откликнуться, сердце сжималось, а вина разъедала душу. Ночами он ворочался, вслушиваясь в тишину палаты. За окном то и дело гудели машины скорой помощи, где-то кричал раненый, а он лежал — целый, но бездействующий. «Они там... а я здесь», — повторял он себе, сжимая кулаки до боли. Дни тянулись медленно, но война, как ни странно, подошла к концу быстрее, чем он успел оправиться. Победа была объявлена торжественно и громко. С одной стороны, Чонгук радовался, что всё это наконец закончилось, что никто больше не пойдёт в атаку на рассвете. Но вместе с облегчением пришла и горечь — он ненавидел себя за то, что не был рядом в решающие моменты, не разделил с товарищами последний бой, не увидел их глазами победу. И эта мысль останется с ним навсегда.
END FLASHBACK
После выписки он долго стоял у ворот госпиталя, не решаясь сделать первый шаг. Мир за стенами казался слишком ярким, слишком шумным, как будто не понимал, что где-то совсем недавно люди гибли и кричали от боли. Он опирался на трость, чувствуя под пальцами холод дерева, и шаг за шагом двинулся вперёд. он понимал, что всё это время жил в другом мире, а теперь вернулся в тот, что давно ушёл вперёд без него. Прошло несколько месяцев. Жизнь вроде бы вошла в привычное русло, но для Чонгука каждый день был одинаков — короткие прогулки, редкие встречи с соседями, книги, которые он открывал, но так и не дочитывал. Война уходила в прошлое, но её тени всё ещё жили в нём. Иногда он ловил себя на том, что просыпается среди ночи, вслушиваясь в тишину, будто ожидает услышать далёкий гул артиллерии. В один из холодных утренников в его почтовом ящике лежал конверт с гербовой печатью. Пальцы невольно дрогнули, когда он надорвал край. «Уважаемый Чон Чонгук, командование и преподавательский состав Военной академии считают честью пригласить Вас занять должность инструктора по тактике и подготовке курсантов...» Он перечитал строки несколько раз. Академия... Вернуться туда, пусть не на фронт, но в мир, где всё ещё пахнет порохом и слышится ритм строевого шага. Он представил молодых парней, которые только начинают свой путь — с глазами, полными надежды, ещё не видевших настоящей войны. Мысли смешались: гордость и страх, радость и тяжесть. Он понимал, что, согласившись, снова окажется рядом с той жизнью, от которой едва успел уйти. Но в глубине души он знал — он может научить их тому, что сам узнал слишком дорогой ценой. Чонгук сжал письмо в руках и впервые за долгое время почувствовал, что впереди его ждёт что-то большее, чем тишина собственного дома. ____________________________________________ Пыль медленно поднимается с дороги, когда колёса армейского автобуса в последний раз подпрыгивают на выбоинах. Металлический скрежет подвески растворяется в утреннем воздухе, и вдали начинают вырастать тёмные, тяжёлые ворота военной академии. Тэхен сидит у окна, подбородок прижат к холодному стеклу. Его взгляд рассеян, словно уходит куда-то за пределы серого горизонта. За спиной — гул голосов. Ребята оживлённо перебрасываются репликами, кто-то в такт музыке постукивает пальцами по колену, кто-то с серьёзным видом листает в телефоне фотографии родных, а кто-то уже в голове рисует картину того, как всё будет. Тэхен молчит. Он не нервничает — просто думает. Его жизнь всегда была похожа на туго натянутую струну: малейшее движение — и раздаётся резкий, звенящий звук. С детства он жил в тени, на вторых ролях, будто всегда немного в стороне от настоящей жизни. Семья, где не было места для мечт, где даже слёзы нужно было прятать глубоко, чтобы никто не видел. Он рано понял: если хочешь выжить — будь крепким. Но оставаться крепким и при этом не потерять в себе тепло — в этом-то и заключалась самая сложная задача.
Академия никогда не была его мечтой. Но спорить с отцом он не мог, особенно после того, как однажды всё вышло из-под контроля. Вечера в клубах, случайные парни, отношения ради развлечения — то, о чём отец даже не подозревал. Когда правда дошла до него, разговор был коротким, как удар. — Может, там тебя научат быть мужчиной! — бросил он, словно приговор. Автобус остановился. Академия встретила серым небом, запахом металла, резким ароматом свежескошенной травы и холодными, отрывистыми командами дежурных. В первый же день Тэхен почувствовал себя так, будто кто-то вырвал его из привычной реальности и забросил в другое, жесткое измерение. Распорядок был строгим: шаг — отмеренный, взгляд — прямой, постель натянута, как струна. В первые дни Тэхен молчал. Он слушал, как кто-то хвастался прошлой жизнью, кто-то ругался из-за невкусного кофе, а кто-то уже строил планы, как сбежать отсюда при первой возможности. Он не лез в споры, не искал драки, не пытался выделиться. Но именно эта тишина, спокойная уверенность и какая-то внутренняя несгибаемость притягивали людей. Он не просил — но его начали слушать. Не приказывал — но за ним начали идти. Прошёл месяц. Всё, что казалось хаосом, начало само собой складываться в некую систему. Тэхен знал по именам каждого в своей роте. Знал, у кого колени болят по утрам, кто ночами тоскует по дому, кто прикрывается грубой бравадой, чтобы скрыть, что внутри разваливается. Он не командовал ими свысока — он был среди них. Он был одним из них. Ким не стремился подружиться со всеми. Он не раздавал пустых обещаний, не лез в чужие дела и не пытался казаться лучше, чем был на самом деле. Тем не менее, уважение окружающих он всё же имел — и зарабатывал его не словами, а поступками. Но в академии нашёлся один человек, который неожиданно привлёк внимание Тэхёна. Вместе с ним в эти строгие стены прибыл юноша, который, на первый взгляд, казался слишком хрупким для подобного места. Ему бы жить беззаботно, сидя на чьих-то плечах и умело водя людей за нос, а не носить тяжёлую форму и просыпаться под звон подъёмного колокола. Сначала Ким лишь тихо посмеивался про себя, наблюдая за ним. Но что-то в его манере держаться, в этом странном сочетании мягкости и упорства, постепенно притянуло его ближе. Так они и начали общаться. Парня звали Чимин, и по воле судьбы его комната оказалась за стенкой Тэхена. Их дружба складывалась не сразу. Сначала это были случайные фразы на утренней поверке, редкие улыбки за обедом, обмен короткими замечаниями во время строевых занятий. Но чем больше они общались, тем яснее становилось — между ними нет той тяжёлой настороженности, что часто возникает между новыми людьми. Чимин умел слушать. Тэхён — замечать то, что другие упускали. Постепенно они начали понимать друг друга с полуслова. Вместе они переживали первые изнурительные тренировки, вместе тайком выбирались на крышу общежития, чтобы встретить рассвет. Ким защищал Чимина от насмешек старших, а тот, в свою очередь, не давал другу утонуть в собственных мыслях и лишней суровости. Так незаметно между ними образовалась крепкая связь — не просто товарищеская, а та, что выдерживает и время, и испытания.