Война сердец

Поезд тормозил, жалобно скрипя колёсами по рельсам. Весеннее солнце уже достаточно высоко висело в небе, рассеивая туман и подсвечивая мутные окна вагона. Ксюша сидела у окна, сжав ладони в кулаки. Внутри всё кипело: тревога, предвкушение, решимость. Она почти не помнила, как пролетела дорога — только шум колёс, мелькающие станции и её собственные мысли, которые словно комом давили на грудь.

С платформы потянулся людской поток: женщины с авоськами, мужчины в пальто, дети с бабушками, шум, шаги, запах горячего железа и пыли. Ксюша сошла с поезда, придерживая рюкзак за лямку, и на секунду замерла, глядя на вокзал — серый, немного облупленный, но такой живой. Где-то рядом на углу толкался мороженщик с деревянной тележкой, в воздухе пахло весной, горячими беляшами и дымом от табака.

Ксюша быстрым шагом направилась к выходу, обогнав толпу. У первого же таксиста — мужчине лет сорока с обвисшими щеками и плотно закатанными рукавами кожанки — села в «Волгу» и назвала адрес бабушки. Тот только хмыкнул:

— Молодёжь нынче вся торопится, как на пожар.

Она ничего не ответила. В окне проплывали улочки, облупленные афиши на стенах, табачные киоски и дети в школьной форме, возвращавшиеся с занятий. Где-то на углу у овощной палатки бабка продавала подснежники — три рубля за пучок.

Когда такси подъехало к знакомому дому, Ксюша выскочила раньше, чем водитель успел заглушить мотор. Рюкзак висел за плечами, волосы растрёпались от весеннего ветра. Она взбежала по ступенькам и резко постучала в дверь.

— Кто там? — донёсся голос бабули.

— Это я, бабушка! Открывай скорее!

Замок провернулся с легким скрежетом. Бабушка появилась в дверях, слегка прищурившись:

— Ой, ты что, с ума сошла? Соревнования же, Ленинград.. Как ты тут оказалась?

— Бабуль, потом всё расскажу. Очень надо. Можно я быстро пройду?

— Конечно можно. Проходи, разувайся... ты с дороги, чай хоть попей, я щас всё быстренько...

Ксюша уже стягивала кеды и шагала к комнате, бросив рюкзак на табурет у стены. В квартире было тепло, пахло вареньем и свежими лепёшками — бабушка всегда пекла по утрам. В окно лился солнечный свет, ложился пятнами на ковёр и старый сервант.

— Саша дома? — спросила Ксюша, оборачиваясь.

— Нет, с матерью он. Она же с командировки вернулась, ну вот они у себя.

Ксюша выдохнула, как будто сняли мешок с плеч. Ей совершенно не хотелось объяснять брату, почему она снова в Москве, почему одна, и что именно она намерена делать.

— Хочешь, я ему позвоню, скажу, что ты приехала? — спросила бабушка, уже направляясь на кухню.

— Не надо, бабуль. Правда. Я не к нему... — она осеклась. — Вернусь — всё расскажу.

— Ну смотри... А я тебе хоть яичницу поджарю, ты-то голодная!

— Бабуль, прости, я потом. Я не могу... мне срочно нужно, я быстро. Я всё потом.

Она торопливо натянула кеды, поправила волосы перед зеркалом в прихожей, схватила куртку и почти бегом вылетела за дверь. Лестница пролетела под ногами, как будто её кто-то тащил вниз на тросе. Стук кроссовок, шум ветра, хлопанье дверей — и вот она уже выбегает из подъезда, а навстречу — пахнущий дымом весенний двор, старые лавки, облупленная беседка.

Он может быть там. Или не быть. А что если не там? А если вообще уехал?

Сердце колотилось.

Беседка — старая, деревянная, слегка покосившаяся — стояла на том же месте, что и всегда. Краска облупилась, на лавке кто-то вырезал ножом "ЦСКА 1983", рядом валялись бычки и фантик от ириски. Там сидел Пчелкин, привычно развалившись, с сигаретой в зубах и ветровкой, застёгнутой на одну пуговицу.

— Ого! — он поднял голову. — Ксюха? Ни хрена.. А ты чё здесь?

Она остановилась прямо перед ним, запыхавшаяся, с румянцем на щеках.

— Привет... — выдохнула. — Ты не знаешь... ты не знаешь, где Фил?

— Опа. А ты... — Пчелкин поднялся. — А чё это ты как из пушки вылетела? Ты же в Ленинграде сейчас должна быть... Или чё?

— Пчел... пожалуйста... — она сделала шаг ближе. — Где он?

Он только открыл рот, но не успел сказать ни слова.

Ксюша вдруг почувствовала, как у неё сжалось всё внутри. Она повернула голову в сторону — в проёме между домами, на дорожке, залитой весенним солнцем, стоял он.

Филатов.

Филатов стоял чуть поодаль, у поворота, будто вырос из воздуха. Светлая куртка, руки в карманах, ровная, почти неподвижная фигура. Он смотрел на неё. Не приближался. Не махал рукой. Просто смотрел.

Секунда, две. Время растянулось, как в киноплёнке.

Глаза Ксюши расширились. Она будто снова увидела сон, только наяву. Его взгляд был таким же, каким она запомнила его в ту последнюю ночь — глубоким, тяжёлым, пронизывающим. Ни капли удивления. Только тишина между ними.

— Ты чего здесь? — его голос был тихим, ровным, будто на автомате. Он не подходил ближе.

Ксюша стояла, тяжело дыша, щёки раскраснелись от бега, но она уже не чувствовала усталости. Только этот взгляд. Только он.

— Я... — выдохнула. — Приехала. К тебе.

Он смотрел на неё пристально, словно не верил.

— Родители знают?

Она покачала головой. Медленно.

— Они думали, что я уехала на соревнования.

Фил нахмурился.

— Какие соревнования?

Ксюша отвела взгляд и слегка пожала плечами, будто извиняясь:

— Я должна была ехать в Ленинград. Сегодня в обед. Но... не поехала. Я... сразу после твоего звонка всё решила.

Он смотрел на неё так, будто услышал нечто невозможное.

— Ты бросила соревнования?

— Да, — она посмотрела прямо ему в глаза. — Мне было всё равно. Я просто не могла не увидеть тебя. Если бы я не приехала — я бы пожалела об этом всю жизнь.

Он отвернулся. Выдохнул, но коротко, резко, будто сдерживая что-то внутри.

— Ты с ума сошла, — сказал почти шепотом. — Совсем с ума.

— Может быть, — улыбнулась она. — Но зато я здесь. С тобой.

Он снова повернулся к ней, взгляд стал строже, напряжённее. На долю секунды показалось, что он сейчас сорвётся — развернётся, уйдёт, скажет что-то жёсткое. Но ничего не сказал.

— Пошли, — только выдавил. — Не будем тут стоять.

Они шли молча. Улицы были почти пустые — послеобеденное затишье: окна распахнуты, из одних доносился радио-шум, из других — глухие разговоры. Асфальт ещё не высох после утреннего дождя, под ногами лужи отражали мутное небо и развесистые ветки деревьев, только-только покрытые молодой зеленью.

Фил шагал чуть впереди, руки в карманах куртки. Он смотрел перед собой, не поворачивался, но шёл медленно, будто ждал, пока Ксюша догонит. А она шла рядом, почти не дыша, чувствуя каждое движение — как подрагивают его плечи, как шелестит подол его куртки при шаге. Он был рядом, но он не прикасался. И не говорил.

— Я всё это время думала о тебе, — вдруг вырвалось у неё.

Он не ответил сразу. Свернул за угол, прошёл мимо старой будки с облезлыми объявлениями. И только потом, не останавливаясь, сказал:

— Не стоило.

— Но это было.
Она чуть ускорила шаг и теперь шла вровень.

Он вздохнул. Лёгко, но с каким-то глухим раздражением.

— Ксю...
Он произнёс её имя тихо, и это было почти нежно. Почти.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — перебила она, не глядя на него. — Что я маленькая. Что тебе в армию. Что это не серьёзно.

— Это не то, — резко. Он остановился. Посмотрел на неё в упор. — Серьёзно — это как раз ты. Слишком. И мне не по себе от этого.

Она сглотнула. Отвела взгляд. Во дворе бабушка с подносом расставляла бельё на верёвке. Где-то захрипело радио: «...в эфире радиостанция «Маяк»...»

— Тогда почему ты позвонил? — Ксюша обернулась к нему, голос дрожал. — Зачем вообще?

Он сжал челюсть.

— Потому что я... — замолчал. Отвернулся. — Не знаю. Хотел просто услышать. Перед уходом. Понять, что ты в порядке.

— А я — не в порядке, — тихо сказала она. — Совсем.

Он посмотрел на неё. Прямо. Медленно. И в этом взгляде было всё: страх, бессилие, желание, злость на себя. Он не подошёл ближе. Но его глаза будто обнимали её целиком.

— Ты слишком хорошая, — сказал он глухо. — Я не хочу, чтобы ты через это проходила. Ради чего? Ради кого?

— Ради тебя, — выдохнула она.

Он закрыл глаза. Прислонился плечом к кирпичной стене, опустив голову. Молчал.

— Я не хочу, чтобы ты меня ждала, — почти шёпотом. — Это всё не по-настоящему, Ксю. Пройдёт.

— Может быть, — кивнула. — Но не сейчас.

Мимо прошёл мужик в кепке, понёс пакет с хлебом. Где-то хлопнула дверь. Весна пахла печным дымом и влажной травой.

Фил поднял глаза.

— Пойдём. Здесь на углу булочная. Куплю тебе плюшку.

Она кивнула. И улыбнулась — впервые за всё это время. Настоящей, тихой улыбкой. Не из-за плюшки. А просто из-за внимания.

***

Они подошли к её дому, молча. Под ногами чавкал дождик, следы остались на влажном асфальте, а воздух был слегка прохладным, что-то от весны ещё не в полной мере определилось. В подъезде запах вонял куривом и остатками старой краски, с трудом открывшейся двери скрипели. Где-то вдалеке доносился шум с площадки, крики детей, разговаривающие бабушки, но здесь — только тишина.

Фил шагал рядом с Ксюшей, в его движениях не было привычной уверенности. Он держал руки в карманах, спиной ощущал её близость, но всё же сохранял дистанцию. Казалось, что он точно знал, как тяжело ей сейчас, как больно и непросто.

Когда они подошли к подъезду, Ксюша остановилась и оглянулась. В её глазах была непередаваемая смесь решимости и растерянности. Она смотрела на Фила, пытаясь найти в его взгляде хоть что-то, что могло бы развернуть её внутренний мир. Он стоял рядом, не отводя взгляда, но не подходил ближе. В его глазах была какая-то давняя боль, которую он пытался скрыть. Он по-прежнему молчал, не знал, что сказать.

— Я буду ждать тебя, — тихо сказала она. Словно делала себе обещание. — Столько, сколько нужно.

Фил снова не ответил сразу. Он как будто прислушивался к этому обещанию. Его взгляд был холодным, но в нём был и укол сожаления. Он по-прежнему молчал, не знал, что сказать.

— Ты ведь не хочешь этого, правда? — перебил её он, его голос был ровным, но в нём звучала усталость. — Ты ещё так молода, а я... я не могу тебе этого дать.

Она сделала шаг вперёд, но остановилась на полпути. Его слова казались жёсткими, но они не задели её. Она уже давно понимала, что она не уйдёт от этого чувства. Не сейчас.

— Ты сказал, что уходишь завтра в армию. — Она заговорила медленно, как будто примеряя каждое слово на себя. — Но я буду ждать. Мне не важно, сколько времени. Я подожду.

Фил смотрел на неё молча. Он не делал шагов вперёд, не пытался её утешить. Его глаза были полны всего того, что он не мог или не хотел ей сказать. Он просто стоял. Смотрел. И в этом взгляде было всё: сожаление, страсть, растерянность, но и безусловная любовь, хотя она, возможно, и не могла бы её назвать так.

— Ты не понимаешь, — сказал он, тихо, почти шёпотом. — Ты не понимаешь, что с этим будет дальше. Это будет больно. Мы оба будем мучиться. Я не могу дать тебе ничего, кроме боли.

Ксюша не отводила глаз. Всё её существо тянулось к нему. Она будто чувствовала, что он не может сказать ей прямо, что он тоже чувствует, и это по-настоящему ранило её. Но она не собиралась отступать.

— Я всё понимаю, — сказала она, пытаясь улыбнуться, хотя в её голосе всё равно слышалась горечь. — Но я буду ждать. Я буду ждать, даже если это всё изменит нас.

Он посмотрел на неё ещё несколько секунд, затем резко отвернулся. Что-то внутри него взорвалось. Не боль, а скорее чувство утраты.

— Не знаю, сколько тебе ещё нужно ждать, — сказал он, чуть наклонив голову. — Но если это то, что ты хочешь, тогда... жди.

Его голос стал тише. Она почувствовала, что он не хочет отпускать её, но и не может дать то, что она от него ждёт. Он знал, что она всё равно будет ждать, и это мучило его.

Не в силах больше сдерживаться, Ксюша вдруг сделала шаг вперёд, и, не думая, крепко обняла его. Это было почти неожиданно для него, он не ожидал такой силы в её действиях. Она прижалась к нему, зарывшись лицом в его куртку. Он не отстранил её, но его тело напряглось. Его дыхание сбилось.

— Я подожду, — повторила она, крепче сжимая его, как будто стараясь удержать его, привязать к себе хоть как-то.

Его руки, не решаясь обнять её в ответ, просто легли на её плечи. Он не знал, что сказать, не знал, как успокоить её. Он молчал, а в его глазах блеск боли смешивался с тем, чего он сам боялся — он боялся, что она не выдержит, что он не выдержит, что эта связь рано или поздно оборвётся.

Она отстранилась, всё так же смотря ему в глаза. Он не отводил взгляд. Всё, что он мог сделать, это молчать и смотреть, а её глаза говорили ему больше, чем слова. Он чуть шагнул назад, но не пошёл дальше. Просто стоял.

— Я буду ждать, — сказала она ещё раз, как бы подтверждая свои слова.

Затем, не сказав больше ни слова, она повернулась и вошла в подъезд, закрыв за собой дверь. Фил ещё долго стоял под дождём, наблюдая за тем, как её силуэт исчезает за стеклом. Его сердце было тяжёлым, но он знал одно — она подождёт. И в этом была вся её сила.