III (ч. 2)
Постепенно время близилось к одиннадцати вечера, и мы с Китти уже решили уходить. Я не хотела заставлять мисс Фолкнер волноваться, но главной причиной была моя усталость и отсутствие желания оставаться в людном месте дальше. Дискомфорт, который я старательно игнорировала на протяжении нескольких часов, начал ощущаться сильнее и не замечать его дальше было невозможно. Так и не поговорив с мистером Монтгомери, мы с Китти вышли из бара. Я посадила Китти первой в такси, она выпила на пару коктейлей больше меня, что было непривычно для нас. В ожидании другого такси я начала напевать Yesterday Once More, которая начала играть в баре. Голос Карен Карпентер словно мед лился из бара, а я, с небольшим туманом в голове, который на время растворил в себе мысли, подпевала ей. И в то мгновенье стало так хорошо. Я стояла на холодном воздухе в декабрьский день, но алкоголь и мягкий голос Карен обволокли меня в нежном, точно еле осязаемое облако, объятии, и мне стало по-настоящему легко.
— Вас подвезти? — услышала я уже знакомый голос за спиной.
Оборачиваться не было желания, но я повернула свою голову назад, и от поворота она немного закружилась. Еле удержав равновесие, я попыталась вглядеться в лицо говорившего.
— Подвезти? Меня? — усмешка слетела с моих губ. — Вы что ли?
Я засмеялась. Сейчас не помню от чего именно, наверное последняя фраза, брошенная мной, показалась пьяной мне крайне остроумной.
— Я не настаиваю, однако. Если Вам обременительна моя компания, могу попросить кого-то еще, — ответили мне.
— Обременительна? — почему-то я продолжала повторять слова за ним. — С чего бы мне обременяться? Но посмотрите на себя. Вы же скорее проглотите кусок земли, чем подвезете меня. А я терпеть не могу навязываться, — алкоголь во мне подталкивал на излишние откровения.
Левая бровь Винсента немного приподнялась в удивлении, но это было так быстро, что мне позднее показалось, я это додумала сама, ибо проявление каких-либо эмоций им не было замечено мной ранее.
— Вы не могли навязаться, ведь я сам это предложил.
— И что? Откуда мне знать, почему вы это сделали? Может, я вам сейчас кажусь жалкой или невменяемой, но уверяю, со мной все в порядке, ваша совесть может продолжать спать спокойно.
— Какая вы интересная. Сами додумали за меня и сделали выводы.
— Они не беспочвенны однако. Ваше поведение подтолкнуло меня на подобные умозаключения.
— И что же конкретно в моем поведении?
— Не заваливайте меня вопросами, особенно когда ответ на них очевиден. И как видите, со мной все в порядке. Я просто наслаждаюсь свежим воздухом и тихой музыкой. Это запрещено?
— Никак нет.
Песня закончилась, и я активнее начала махать рукой, чтобы привлечь внимание водителей.
— Мое предложение все еще в силе. Тем более, я уже знаю где вы живете.
— Вы понимаете, что это звучит немного жутко?
— Теперь навязываюсь я? — он сделал пару шагов вперед, но между нами еще оставалось около четырех футов.
— Зачем вам это? Мы не друзья и не коллеги. Видимся во второй раз, если первый раз вообще можно считать за встречу. С вашей сестрой я тоже не близка, если вы это делаете ради нее.
— Может хочу поиграть в добродетель.
— Играйте в нее с кем-нибудь другим. Думаю, сегодня не одна я поспособствовала опустошению бара.
Я отвернулась и прикрыла глаза.
— Вы сердитесь на меня за что-то? — поинтересовался Винсент, чуть приблизившись. Теперь его присутствие я могла ощущать спиной, хотя между нами по-прежнему было достаточно расстояния.
— Отчего же? Просто отказываюсь от вашей «добродетели». Или вам раньше не отказывали в предложении подвезти?
— Ваш голос. Он звучит раздраженно.
— Не берите на свой счет, я просто хочу домой, устала. От людей в том числе.
Сровнявшись со мной, он повернул голову в мою сторону, от чего мне стало немного некомфортно, и я опустила глаза. Винсент остановил проезжавшее мимо такси и открыл его дверцу. Я посмотрела на его лицо. Мне пришлось немного приподнять голову, ибо он был выше на дюймов шесть-семь. Его лицо той ночью в освещении уличного фонаря показалось мне мягче, чем в нашу первую встречу и столкновение в баре. И смягчал его не желтоватый свет, а отсутствие столь очевидного безразличия, леденевшего душу. Но я решила, что выводы мои были лишены трезвой оценки и в какой-то мере беспристрастности, выпитое количество коктейлей все же не бесследно растворились во мне. Садившись в машину, я еле слышно поблагодарила и поспешила отодвинуться в другой конец, чтобы раствориться во тьме салона.
— Хорошего вечера, — последнее, что я услышала от него прежде чем закрылась дверь, и машина тронулась с места.
Перед рождеством Савье попросил меня о встрече, и я не нашла достаточно убедительной отговорки для себя, чтобы не идти. Мы согласились встретиться в кафе возле библиотеки. Это место нашли Китти с Амели, и с тех пор мы все часто там бывали. До смерти Амели. После никто из нас там не был.
Разные мысли занимали мою голову, но я решила уделять больше времени работе, чтобы не оставалось сил на что-либо другое. Я продолжала оставаться у мисс Фолкнер, мы с ней на самом деле хорошо ужились вместе. Я не думала о переезде, конечно, но не знала, что мне делать с комнатой, которую снимала. Вечерами я иногда присоединялась к ней в просмотре сериалов, не требующих смысловой нагрузки. Однажды вечером я застала фильм «Гильда» с Ритой Хейворт в главных ролях. Мне сразу вспомнилась Летиция. Сходство между ней и актрисой было одновременно сильнее, чем мне думалось в начале, но было нечто неуловимо различающееся. Немного погодя же я подумала об Амели. Сюжет нуара, который она нам вкратце рассказала, был похож на этот фильм, и я подумала, может именно его она смотрела в тот день с мистером Андерсеном. Остаток фильма для меня прошел как в тумане.
Из моей головы не выходили заметки Амели, и чудная привычка закрепилась за мной. Каждый раз, когда я начинала думать о ней и хотела ощутить ее присутствие, я сидела и перечитывала ее дневник. Я представляла, что это не было написано на бумаге, что это Амели сидит рядом и рассказывает мне все. Через какое-то время перечитывания имеющихся заметок мне стало не хватать, и тогда ее зарисовка на роман пробудила во мне интерес. Написано было очень мало, поэтому я попробовала сама расписать характер героев, их краткую историю. Добавляя каждое новое слово в уже имеющийся текст, написанный Амели, я чувствовала какую-то связь с ней. Связь, которую я потеряла вместе с ее уходом. Это было необъяснимо, но я ощущала будто это она через мою плоть соединяет буквы в слова, и они отображаются на бумаге. Я не понимала, откуда появлялись идеи, прежде я не игралась с созданием персонажей. После работы, в вечера, которые мисс Фолкнер проводила за вязанием, и моя компания в просмотре мыльных драм ей была не особо нужна, я создавала мир, начатый Амели.
«Славься, Морта» — такое название было выбрано ей наверняка в честь богини смерти из древнеримской мифологии. Но оно мало о чем говорило мне. Чем она хотела закончить историю? Смертью трех главных персонажей? И были ли сделки успешными? Учитывая, что они были заключены с дьяволом, с существом, состоящим из обмана, эти герои могла даже не получить желаемое. Я не представляла какую концовку видела Амели, и видела ли вообще. Может, так далеко она не заглядывала, надеясь на то, что конец сам вырисуется по мере написания. Но она не дописала.
Я вспоминала прочитанные мной книги и сюжеты, где мог фигурировать дьявол. Как же его обыграть? Как правильно донести мотивацию героев, подтолкнувших их к совершению сделки? В конце концов, какого цвета волосы Роксоланны, кем работал Джек и в чем выражалась деспотичность отца Натаниэля? Я хотела понять, как это все видела Амели. Мне было необходимо это знать, будто это знание было способно помочь мне скучать по ней меньше. Будто это знание стало бы мостом между мной, продолжавшей существование на земле, и ей, отправившийся в мир иной. Не найдя ответы, я начала сочинять их сама. Имя Роксоланна у меня ассоциировалось с темно-фиолетовым и глубоким синим цветом, именно таким я и описала ее волосы. Профессия Джека была размытой для меня, но как человек, жаждущий карьерного роста и успеха, он мне казался офисным работником, которому не улыбалась профессиональная удача. С Натаниэлем же было сложнее, отношения между ребенком и деспотичным родителям требовали особенного понимания и глубины. Мои родители не проявляли жестокости по отношению ко мне, и деспотичными назвать их было нельзя. В моем ближайшем окружении тоже, насколько мне было известно, не было подобных случаев.
Когда до встречи с Савье оставалось меньше двух часов, я вышла из дома, чтобы поискать подарок Грейси на рождество. Грейси была моей младшей сестрой, но у нас были разные отцы. Когда мама забеременела ей, она перестала обращать на меня какое-либо внимание, но для меня это оказалось менее значимо, чем может казаться. С Ричардом, вторым мужем мамы, я не была в плохих отношениях, но и друзьями нас не назовешь, уж больны мы были разными людьми. И говорить друг с другом дольше десяти минут не могли, нам было просто не о чем. Я съехала от них на третьем курсе университета, год назад. Но в Грейси я не чаяла души. Несмотря на то, что она, наряду со взрослением, стала причиной моей отдаленности с матерью, сестру я любила самой нежной любовью, которую можно только представить между сестрами. Ласковая от природы, она беспощадно растапливала мое сердце, превращая меня, человека, не любящего излишние прикосновения, в тактильное существо. Я любила засыпать с ней, рассказывая перед сном истории из жизни, превращая их в сказку.
Так и не найдя ничего стоящего на прилавках магазинов, я отправилась в кафе, где меня должен был ожидать Савье. Он сидел чашкой уже остывшего чая с молоком, уставившись на вазу в противоположном углу. Выглядел он лучше с нашей последней встречи: здоровый оттенок кожи, отсутствие мешков под глазами. Только туманный взгляд мог выдать неспокойствие, поселившееся в нем. Когда я подошла к столу, он встал, повесил мое пальто и отодвинул мне стул.
— Спасибо.
Савье посмотрел на меня. В глаза, но ощущалось это глубже. Его взгляд будто проделал путь в мое нутро. Я не любила смотреть людям в глаза, но образовавшийся зрительный контакт не разорвала. Присев, я не знала куда деть руки, они мне вдруг начали казаться слишком длинными и несуразными. Савье опустил глаза и его взгляд, как потерянный ребенок, метался из стороны в сторону, пока не нашел объект, на котором он смог сфокусироваться на более долгий срок.
— Она мне снится. Почти каждую ночь. Я скоро сойду с ума, Саванна.
Голос Савье был пропитан усталостью. Движения его были тяжелы, казалось ему с трудом давалось даже моргание.
— Я пытался это принять. Двигаться дальше. Но я до сих пор не до конца понимаю, что произошло. Но я ведь уже смирился, не жду чего-то. Порой мне кажется, она хочет мне что-то сказать. Но я не могу разобрать ее послание. А если ей там плохо, Вэнни? А если ей там холодно? Что если она была неправа? Что если мир, куда она сбежала, оказался не таким, каким она себе представляла?
У Савье обнаружилась удивительная привычка задавать мне вопросы, ответов на которых у меня не было. Холодно ли там Амели? Все ли там так, как она себе представляла? Я не имела понятия. Я не знала и только могла греть надежду, что нашей девочке холодно там не было.
— Я думаю, ты счастливчик, Савье. Мне она приснилась один раз, сколько бы я о ней ни думала. Даже если я засыпаю и просыпаюсь с ее именем на устах, ко мне она пришла лишь однажды. Я бы хотела видеть ее чаще.
— Поверь мне, ты бы не хотела. Во снах я говорю с ней, держу ее руку, вижу ее лицо, а просыпаюсь в мире, где ее нет. Я начинаю путаться, где реальность и где сон. Мне иногда не хочется просыпаться. Лучше бы она не снилась мне вообще.
Савье замолчал, я тоже не произносила ни слова. Каждый из нас понимал, о чем думает другой. Я взяла его за руку и сжала ее в своей. Его ладонь была теплой, моя же ледяной, но никто из нас не одернул руки. Складка меж его бровей отчетливо проглядывала, добавляя тяжести и скорби его взгляду. Спустя непродолжительное время я заметила слезы в его глазах. Словно изящные кристаллы, они добавляли сияния его взгляду и покатились по его щекам крупными каплями, проделав путь молодой и буйной реки по холмам. Его сознание будто отключилось, ибо он не спохватился, даже не шевельнулся и не спешил смахнуть их. Несколько капель, крупные как черный виноград, падали на бумажную салфетку, делая ее прозрачной от влаги. Через минуту же Савье заплакал. По-настоящему, отчаянно, беззвучно. Он тихо всхлипывал, не давая себе отчета, где находится, я же просто сильнее сжимала его руку. Плечи его немного вздрагивали при плаче, и эта картина разбила остатки моего сердца.
— Все будет хорошо. Мы с этим справимся, Савье. Ради нее.
Моя голова была одновременно пуста и заполнена словами, которые рвались наружу, но язык мой будто онемел, прирос к небу, покрылся асфальтом, настолько тяжело мне было двигать им. Я поднялась с места и приобняла Савье, но длилось это несколько секунд, более долгие объятия бы потеряли свою искренность.
Савье вскоре успокоился, а официанты по-прежнему продолжали бросать на нас заинтересованно-обеспокоенные взгляды, будучи уверенными в своей незаметности, но подойти и спросить никто не осмеливался. Просидев тишине несколько минут и закончив свои напитки, мы неспешно поднялись с места. Я проводила Савье до машины, которая ему перешла от отца и побрела в противоположную от дома мисс Фолкнер сторону.
Морозный воздух дул в лицо, непонятные осадки, отдаленно напоминавшие снежинки, иногда хлестали по щекам и носу. Я разочаровалась, что не взяла с собой перчатки, ибо вскоре начала чувствовать неприятное покалывание от холода. Уже вечерело, сумерки сгущались, окрашивая небесное полотно в серо-синий цвет. Я брела бесцельно вдоль дороги, изредка мимо проезжали машины. Не помню, с чего это началось, холодный ли воздух вызвал слезы, или это была моя душа, возжелавшая превратить внутреннюю боль в ручьи, подобные тем, что катились по щекам Савье, но лицо мое начало мерзнуть сильнее из-за влаги. Я продолжала идти, будто меня это не волновало совсем, и на тот момент так и было. Слезы начали застилать глаза, но я продолжала идти вперед, все больше отдаляясь от дома Амели. Это чувство я сравнило с тем, что чувствует человек, тонущий в океане с открытыми глазами. Поверхность воды словно толстый слой льда, невозможно вынырнуть. Глубина продолжает затягивать в свои объятия, и человек становится свидетелем своей погибели. Он смотрит по сторонам, направо, налево, но везде видит эту линию воды, которая отделяет его от жизни и медленно идет вниз.
Вдруг рядом со мной остановилась машина. Это не было такси, и я подумала, это человек, которому показалось, что я потерялась и мне нужна помощь. Так же остановившись, я почему-то начала ждать выхода водителя, но он какое-то время не появлялся. Когда же я захотела двигаться дальше, дверь машины открылась и на безлюдной дороге стояло уже два человека: я и Винсент.
— Хороший вечер для прогулки, — произнес он неспешно, будто самому себе, оперевшись о капот машины.
Я склонила голову в бок в вопросительном жесте, но Винсент не смотрел на меня, он смотрел куда-то вперед.
— Откуда ты здесь?
— Проезжал мимо.
— Зачем остановился?
— Увидел одиноко бродящую девушку, подумал, может ей понадобится моя помощь.
— Ты всегда на себя много берешь?
— Уже темнеет и на улице холодно, остановился, чтобы предложить помощь. Я не преследовал других целей.
Винсент повернул голову на меня, я же резко отвернулась, волнуясь, как бы он не заметил мокрые дорожки от слез, если холодный воздух их еще не заморозил.
— Вышел, убедился, что мне помощь не нужна, и я не потерялась. Можешь ехать дальше.
— Что ты здесь делаешь?
— Гуляю. Это уже запрещено?
— Тебе всегда нужно разрешение?
Я в недоумении посмотрела на него.
— В прошлую нашу встречу ты тоже задавала этот вопрос.
Я подняла глаза на Винсента. Безразличие, граничащее с желанием предложить помощь, он представлялся мне противоречивым. Острые скулы, бесцветные губы, холодный взгляд на грани безжизненности, он сочетал в себе притягивающие и одновременно отталкивающие черты. Его поведение было так же не понятным мне. Я не хотела разгадывать его, углубляться в его личность, но испытывала некий дискомфорт и раздражение от непонимания, которым он меня озадачил.
— Спасибо, что остановился помочь, но мне не нужна помощь.
— И вот уже второй раз ты отказываешься от моей добродетели, — усмешка слетела с его губ.
Мое настроение не располагало к беседе, и я молча побрела дальше, однако Винсент походу не собирался так легко отступать.
— Ты мне напоминаешь Гинзберга.
— Писателя?
— Нет, моего кота. Хотя назвал я его в честь Аллена Гинзберга, да. Ты такая же упрямая и промерзшая как он.
— Необычный выбор имени для кота.
— В первый свой день в нашем доме он уснул на «Вопле». И всегда приятно мурлыкал, когда я зачитывал ему поэму.
— Я видел лучшие умы моего поколения разрушенные безумием, — тихо процитировала я первые строки из «Вопля». — Необычный вкус, однако, у твоего кота.
— Он был меланхоликом, — ответил Винсент. — И гением.
— И все же, что ты здесь делаешь? Нас едва ли что-то связывает, и в нашу первую встречу мне показалось, моя компания не особо интересна тебе, поэтому мне странно, что сейчас ты пытаешься вывести меня на беседу.
— Мне скучно. Приезжая в ваш городок, я знал, что в той или иной мере обрекаю себя на скуку, но у вас здесь совершенно уныло.
— Это твои проблемы, что ты не можешь заполнить свой досуг чем-то увлекательным.
— Твоя правда. Я человек средний и досуг для меня скорее обременителен.
— Ничем не могу помочь.
Я продолжала идти, и Винсент шел за мной с дистанцией в несколько шагов. Чем дальше я шла, тем меньше вспоминала о присутствии еще одного человека, и тем больше углублялась в жизнь вокруг меня. Голые деревья, мокрая почва, воздух, колющий лицо, который я жадно вдыхала, и он продолжал свой колющий путь уже у меня в легких. Я прислушивалась к его вою, к звуку шагов, который становился все тише. В какой-то момент мне показалось, что мы с Винсентом научились ходить бесшумно, парить над землей. Я его не видела, не слышала, но ясно ощущала. Мне не нужны были никакие признаки и доказательства его присутствия, я просто знала, что он идет сзади. И самое странное во всем этом было то, что я была не против.
Вскоре совсем стемнело, мне нужно было возвращаться домой, чтобы не заставлять мисс Фолкнер беспокоиться. Но я уже и сама хотела оказаться в тепле. Мы молча побрели обратно, и подойдя к машине первым, Винсент открыл переднюю дверцу. Я не стала отказываться и, поблагодарив, села. В машине заиграл «Лунный свет» из «Бергамасской сюиты» Клода Дебюсси. Я посмотрела в окно и, подняв глаза в небо, увидела полную луну. Ее свет не был ярким, и никак не слепящим, он равномерно рассеивался, освещая дорогу. Свет луны обнимал машину, деревья и все вокруг, а мы растворялись в нем. И вдруг такая легкость охватила меня. Будто я смотрела на облака свысока. Я беззаботно парила над ними, длинными сгустками ваты, вальяжно располагавшимся на небе. Они были высоко, но я была еще выше и самодовольно провожала проплывающие белоснежные комки. Эта легкость щекотала меня изнутри. Я чувствовала какое-то предвкушение, которое мурашками проявлялось на моем теле. Но на место предвкушению вскоре пришло спокойствие. Я ехала с плохо знакомым мне человеком ночью под полной луной и ощущала такую легкость, которую была лишена последние месяцы, о которой даже не воображала.
— Мой отец – архитектор, и он часто работает под Дебюсси.
Винсент не сказал ничего ошеломляющего, однако в ту ночь, когда луна пела на небе, и ноты ее музыки мерцающим светом опускались на землю, его слова об отце прозвучали для меня как самое сокровенное признание. Настолько сокровенно, что самые громкие правдивые речи, услышанные мной ранее, на их фоне превратились в фальшивый звук. Когда мы приехали, я не нашла подходящих слов для прощания, поэтому оно было бессловесным.