Глава 2 Контуры притяжения
Аудитория пахла маслом, старым деревом и красками. Стены были усыпаны картинами студентов — живыми, дерзкими, полными боли и надежды. Лея сидела на первом ряду, положив локоть на мольберт, и наблюдала за ним.
Алексей читал лекцию — ровным, чуть глуховатым голосом, будто говорил не только вслух, но и внутри себя. Он рассказывал о цвете, как будто это чувство. О линии, как о выборе. О тенях, как о правде, которую боятся показать.
— Настоящее искусство — это не красиво. Это честно, — сказал он и задержал взгляд на ней. Совсем на миг. Настолько коротко, что любой другой не заметил бы. Но Лея заметила.
После пары он подошёл. Не как преподаватель — как человек, который не может не подойти.
— У тебя хороший штрих, — тихо произнёс он, глядя на её набросок. — Ты не боишься быть грубой. Это хорошо.
— Я боюсь. Просто делаю вид, что нет, — ответила она и сама удивилась своей искренности.
Он улыбнулся уголками губ. Почти неуловимо.
— Тогда ты уже художник. Остальное — дело времени.
С тех пор она стала приходить раньше. Уходить позже. Иногда он просто молча смотрел, как она рисует, стоя у окна. Иногда они говорили. О Чехове, о Хокни, о том, как в Лондоне даже дождь рисует акварелью.
С каждым днём их притяжение становилось плотнее. Оно росло в тишине, в взглядах, в случайных касаниях, которые оставались на коже дольше, чем нужно.
И никто ещё не знал — ни она, ни он, — что кто-то уже смотрел на неё.
Что за углом, в другой аудитории, в другой тени, возник человек, который захочет разрушить всё.
....
Но пока этого не было.
Пока она дышала.
И всё было настоящим.
Сейчас мы были одни в кабинете профессора, расположенном на верхнем этаже исторического здания Лондонского университета. Яркий свет вечерней лампы падал на аккуратную стопку книг и бумаги на столе, отражался бликами в стеклах очков мистера Хантона. Мои записи лежали аккуратно сложенными слева от него, готовясь стать предметом обсуждения и оценки на предстоящем экзамене.
В душе у меня всколыхнулось смешанное чувство гордости и волнения. Сколько раз я пыталась объяснить иностранцам, что значит для меня моя родина, но всякий раз сталкивалась с непониманием и стереотипами. Было желание сказать коротко и ясно, показать сразу всю многогранность, но как передать словами простоту деревень Центральной России, размах Сибири, дерзость Петербурга и необъятность московской суеты?
Улыбнувшись профессору, я вздохнула глубоко, мысленно перенося себя обратно в родные места.
.....
Однажды вечером она осталась в мастерской дольше обычного. Был уже почти десятый час, когда она закончила работу над своей композицией — грубый силуэт женщины в багровых и чёрных тонах, с выцарапанным на груди словом “тишина”. Она смотрела на неё долго, почти отрешённо, будто искала в этой женщине себя.
— Интересная работа, — произнёс за спиной знакомый голос. Алексей. Его шагов она не услышала — он вошёл, как всегда, тихо. Почти незаметно. — Почему "тишина"?
— Потому что боль кричит, а страх молчит, — ответила она, не оборачиваясь.
Он подошёл ближе. Между ними было меньше метра. Лея почувствовала его дыхание — тёплое, чуть прерывистое.
— Ты взрослеешь быстрее, чем я ожидал, — сказал он, и в голосе было что-то, чего раньше не было: внутренняя дрожь. Опасная.
Она медленно повернулась. Их глаза встретились.
Секунды стали вечностью.Слова потеряли смысл.
Он хотел отступить. Должен был. Но не сделал этого. Она не отводила взгляд.
— Алексей…
Он шагнул ближе. Коснулся её лица — осторожно, как будто проверял, не исчезнет ли она, если он дотронется слишком резко.
— Мы не должны… — прошептал он.
— Но уже поздно, — ответила она.
И в тот момент — между дыханием и тишиной, между страхом и желанием — всё стало настоящим. Без правил. Без статуса. Без завтра.
Лондон за окнами утонул в ночи.
А в этой мастерской родилось нечто большее, чем просто чувство.
Снаружи, на первом этаже, в тени стоял кто-то.
Смотрел вверх, в окно, где горел свет.
Смотрел на неё.
И улыбался. Холодно.