Глава 8
Спустя два дня.
Я собиралась на тренировку. Сегодня нужно было выйти раньше, пока родители ещё не вернулись с работы. Я торопливо схватила сумку, даже не проверяя, что лежит внутри, и почти бегом выбежала из дома.
В балетной школе я первым делом влетела в раздевалку — там уже суетились девочки, переодевались, кто-то смеялся, кто-то поправлял пучок у зеркала. Я поставила сумку на лавку, расстегнула её — и замерла.
Рот приоткрылся, как от немого крика. К глазам мгновенно подступили слёзы.
Мои пуанты... Они были изодраны в клочья, словно их кинули собакам. Ткань разошлась по швам, ленточки висели лохмотьями. Я купила их всего неделю назад. На свои собственные деньги.
Мне стало страшно даже достать их из сумки. Какой позор. Я глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз, пытаясь не заплакать.
К счастью, у нас в школе было негласное правило — в тренерской мы хранили старые пуанты, лосины, юбочки. Вещи «на всякий случай».
Я вышла из раздевалки и направилась туда. По щеке скатилась солёная слеза. Я вытерла её тыльной стороной ладони.
В тренерской, к счастью, не было Мисс Ричардс. Я быстро нашла свои старые пуанты — те самые, в которых занималась три месяца. А положено максимум месяц. Они были изношены до дыр, но сейчас это был мой единственный выход.
Я схватила их и бегом вернулась в раздевалку.
Стиснув зубы, натянула их на ноги. Они моментально впились в кожу, натирая, сдавливая. В них было невыносимо неудобно — как будто каждое движение расцарапывало меня изнутри.
После тренировки.
Я рухнула на скамейку, как только вошла в раздевалку. Ноги горели, будто их облили кипятком. Я чувствовала под пуантами кровь. Каждый шаг, каждый плие были пыткой.
Мне хотелось заплакать, но я только сжала губы. Я не могла пошевелить ногами — боль была такой, что сводило дыхание.
Я решила дождаться, пока все уйдут. Я не могла позволить им увидеть мои ноги. Да, у всех есть раны, синяки, но не такие. Не после четырёх часов в старых, перетянутых пуантах, которые уже и не держат форму. Я чувствовала, как кровь медленно сочится сквозь ткань.
Когда раздевалка наконец опустела, я позволила себе заплакать. Слёзы медленно катились по щекам. Я опустила взгляд — из-под пуантов виднелись красные пятна.
И тут я вспомнила слова мамы. Вчера они с отцом снова поняли, что я была на тренировке. Конечно. Это были они. Это их «меры». Это их рук дело.
Сердце сжалось. Мне казалось, что оно сейчас треснет пополам. Как они могли? За что?
Я зарылась лицом в ладони и зарыдала сильнее, сдавленно, будто стараясь не шуметь. И вдруг, не услышав скрипа двери, а только знакомый, хрипловатый голос:
— Адель?
Я резко подняла глаза.
Это был Тайлер.
Он стоял в проёме, как всегда — в идеально сидящем смокинге, с аккуратной укладкой и прожигающим взглядом тёмно-карих глаз.
Я не знаю почему, но я была рада его видеть. Мне захотелось броситься к нему и обнять его, прижаться и забыть всё.
Он подошёл ближе, взглянул на мои дрожащие ноги.
— Что случилось? — спросил он. Его голос был напряжённый, даже сердитый.
Или мне это показалось?
Я не могла говорить. И не хотела. Поэтому просто разрыдалась снова.
И вдруг он оказался совсем рядом. Подхватил меня на руки, как будто я ничего не весила. Его грудь — твердая, надёжная, словно стена. Руки держали меня так, как будто я была самой драгоценной вещью на свете.
Он вынес меня из раздевалки. Пронёс сквозь пустой коридор, открыл машину и аккуратно усадил на переднее сиденье. Я поджала ноги, уткнулась в колени и молчала. Слёзы всё текли и текли.
Он обошёл машину, сел за руль, завёл двигатель и машина двинулась с места. Мы ехали молча. Минут десять. Но остановились не у моего дома.
Я подняла голову. Перед нами возвышался огромный особняк. Словно вырезанный из дорогого журнала. Фасад — из натурального камня, кованые перила, высокая арка у входа.
Я даже приоткрыла рот от удивления.
Тайлер вышел и, открыв мою дверь, снова взял меня на руки. Слёзы всё ещё были на щеках, но уже не такие нескончаемые.
Он занёс меня в дом.
Внутри было... красиво. Просторно. И неожиданно уютно. Всё в тёплых тонах, без вычурности, сдержанная роскошь.
Мы поднялись по лестнице. Он вошёл в одну из комнат. Небольшая, но с огромной кроватью, маленьким стеклянным столиком, тумбочками и шкафом. Комната была чистая, идеально прибранная.
Это... его комната?
Он прошёл дальше, открыл дверь в ванную. Здесь пахло им. Его гелями, парфюмом, чем-то терпким, мужественным. У меня закружилась голова. Боже, я схожу с ума.
В ванной уже была набрана вода — до середины. Он усадил меня на край и опустился на колени.
— Что ты делаешь?.. — прошептала я.
— Адель, помолчи, — коротко, грубовато ответил он.
Он медленно, осторожно развязывал пуанты. Я хотела отдёрнуть ногу, но он крепко держал её, не позволяя мне сбежать.
Когда он снял первый пуант, я почувствовала свободу. Это было лучше любого обезболивающего. Но нога выглядела ужасно — кровь, натёртости, ссадины. Я смутилась до глубины души.
Он снял и второй. Снова — осторожно, с нежностью. Затем опустил мои ноги в теплую воду. Я едва сдержала вздох.
Он намылил мочалку и начал нежно мыть мои ноги. Каждый его жест был почти благоговейным. Потом сменил мочалку на руки — с мылом, с каким-то кремом — и стал массировать мои ступни. Каждую по пять, семь минут. Его большие ладони касались меня так бережно, что я не узнавала этого человека.
Я уже забыла, что плакала. Я просто смотрела на него. На его сосредоточенное лицо, на то, как он полностью погружён в меня.
Он вытер мои ноги полотенцем, снова поднял на руки и отнёс в комнату, усадив на кровать. Его взгляд приковал меня — и не отпускал. Я смотрела на него снизу вверх, и он казался ещё выше, ещё массивнее. Как гигант из моего детства.
И всё происходит слишком быстро.
Он склоняется надо мной, хватает за горло, и прижимается губами к моим.
Я застываю. Мои губы сомкнуты, я в шоке. Но он продолжает целовать.
Я ничего не делаю, губы сжаты в тонкую линию, пока он целует их, обводит языком, покусывает, пытаясь проникнуть в мой рот. Я сижу, ошеломлённая происходящим. Он искусал мои губы, пытаясь получить доступ ко рту, и тогда слегка отстраняется, сжимает пальцы на моей шее сильнее и шепчет прямо мне в губы:
— Открой, блять.
И снова целует. Он оттягивает нижнюю губу, и я приоткрываю рот, не в силах удержать его напор, — он тут же скользит языком в мой рот.
Это мой первый поцелуй. И я не ожидала, что он будет именно таким.
Его язык исследует мой рот, сплетает свой с моим. Я почти стону в поцелуе.
Он не просто целует, нет. Он ест меня. Он пожирает меня, высасывая всю мою боль.
Мне хочется заплакать, я не могу дышать, не могу двигаться, лишь чувствовать его губы на своих, его язык, трахающий мой рот. Это безумие. Это слишком сильно для меня.
И тогда он отстраняется, проводит большим пальцем по моим губам и довольно усмехается.