Глава 20
Следующие два дня моей жизни — это передышка. После шторма, который в труху перемолол мысли и чувства, голову я ощущаю пустой, зато тело даже два дня спустя напоминает о том, что у меня был первый мужчина. Не кровью, слава Богу, а болью в мышцах, с которыми до этого контакт имел только мой гинеколог.
Палач не пишет и не звонит с тех пор, как отвез меня домой, не забыв на прощание пожелать спокойной ночи. Этот штиль меня устраивает. Я чувствую себя так, словно существовала от своего тела отдельно, а теперь в него возвращаюсь. Могу есть, пить, думать! Думать хоть о чем-то кроме Данила Милохина, но он всегда где-то рядом — взбалтывает мои серые клетки, проносясь в мыслях то картинками, то звуками, то фантомными ощущениями.
Всего два дня назад я была сплошной зияющей раной, и этот штиль — то, что мне нужно, чтобы вспомнить: я, как и он, личность, а не просто страдающая влюбленная дура с дырой в груди.
Я хочу вспомнить, что когда-то жила без него. Хочу снова это уметь. Принадлежать себе. Ведь принадлежать кому-то — настоящее самоубийство, теперь-то я точно знаю…
Это признак взросления?! Если да, то привкус у него горький…
Вчерашний рабочий день прошел у меня как в тумане, сегодня я проспала до обеда, будто после болезни, а теперь силы возвращаются. Именно поэтому я взялась за уборку с чертовым исступлением, ведь ко мне вернулась энергия, и вместе с ней — жажда деятельности.
Мама собирает волосы в аккуратный пучок, стоя перед зеркалом. Это ее обычная рабочая прическа, но сегодня на работу она выезжает раньше на два часа. Она делает так не первый раз и возвращается тоже не по графику — то позже, то вообще на следующий день. И хоть этим странностям она всегда дает логичное объяснение, меня посещает мысль, что у нее появился мужчина.
Я ничего не имею против. Я… просто это становится неожиданностью. Не потому, что такого нельзя было вообразить, а потому… что мы с Ником все же эгоисты…
Накрасив губы блеском, она спрашивает:
— Отец не звонил?
— Нет, — отвечаю, наблюдая за тем, как она суетливо пихает в сумку косметичку.
— Значит, скоро позвонит.
— Зачем?
Звонок от отца — это событие, которое очень редко бывает спонтанным. Никогда. Поэтому мой вопрос звучит удивленно. Еще сильнее удивляет поведение мамы, ведь она на секунду замирает и смотрит на меня с нежностью. И с непонятной тоской говорит:
— У него к тебе предложение.
— Какое? — хмурюсь.
— Пусть сам расскажет… — она целует меня в висок и вешает на плечо сумку.
Я начинаю чувствовать легкое волнение, но ее следующий вопрос моментально его сметает. Прежде чем выйти за дверь, она разворачивается и интересуется:
— А где твой мотороллер? Ты его, что, продала?
— Нет…
— Я вчера не видела его на парковке. Куда он делся?
С учетом того, что моя покалеченная «Веспа» уже месяц подпирает велопарковку, эта новость кажется фейком! Как только за мамой закрывается дверь, я иду в свою комнату, чтобы переодеться во что-то поприличнее микроскопических домашних шорт и заляпанного во время уборки топа. Через пять минут я пялюсь на пристегнутую к парковке противоугонную цепь — все, что от моей «Веспы» осталось. На замке никаких повреждений, его открыли ключом.
Мой брат зависает с одноклассником и трубку берет с третьего раза. Судя по звукам на заднем плане — он на пляже, но настроение у него, как обычно, смурное.
— Алло? — буркает.
— Где моя «Веспа»? — спрашиваю, расхаживая по двору туда-сюда.
— Опомнилась… — ворчит.
— Ник! — шикаю.
— Ну… — тянет. — Вчера твой Даня позвонил. Попросил ключи. Я отдал. Ты на работе была. Да кому она нужна, эта рухлядь…
— Эй, але! — злюсь. — Это моя рухлядь. А ты мой брат. Почему не позвонил мне?
— Он сказал, ты в курсе. Он… — запинается и начинает тараторить: — Меня позвал на тренировку с собой. На кикбоксинг. Прикинь?!
Спорт моему брату просто необходим — это то, что понимает любой нормальный человек, когда на него посмотрит, но попытки замотивировать его у нас с мамой всегда заканчивались ничем, а теперь он пышет энтузиазмом.
Я кусаю изнутри щеку.
В груди поднимается маленький смерч. Я чувствую, как невидимая рука Палача снова тисками сжимает сердце. Словно он прочел мои мысли и силком тянет назад, пресекая любые попытки от него сбежать.
Я начинаю забывать, почему мне вообще это нужно — принадлежать себе.
Мне требуется десять раз повторить свою мантру, прежде чем его набрать.
Десять раз напомнить себе о том, что Даниил Милохин — это стихийное бедствие, и быть с ним — это значит принадлежать ему, а не себе.
Сплести с ним свою жизнь. Понимание обрушивается на меня лавиной. Я чувствую, что так и будет! С ним. На всю жизнь. А мне… мне всего девятнадцать…
Опустившись на скамейку, я вдыхаю, но воздуха все равно не хватает. Запрокинув голову, вдыхаю еще. Солнце опаляет щеки и лоб, сухой ветер лижет колени. Пальцы сами делают дозвон, гудки в трубке все повторяются и повторяются. Я начинаю думать, что мне не ответят, но это все же случается, и, к своему удивлению, на том конце провода слышу голос Рафаэля.
— Привет, малая, — произносит он размеренно.
Чтобы проверить не ошиблась ли я номером, смотрю на экран смартфона, но на нем, как и положено, имя Палача.
— Привет, — отвечаю. — Где он?
— Он… — тянет Рафа. — Здесь, недалеко. У тебя… кхм… что-то срочное?
— Вообще-то, да, — говорю, вслушиваясь в шум у него на заднем плане. — Можешь передать ему трубку?
Я слышу треск, будто что-то упало на пол и от удара разлетелось в щепки.
— Блядь… повиси… — просит.
Напрягая слух, улавливаю шаги и голоса. Снова шум, потом по моей барабанной перепонке лупят звуки гитарных басов.
— Так что за вопрос? — снова объявляется Рафа.
— Это личное, — сообщаю. — Что… происходит?
— Приезжай, сама посмотри, — предлагает учтиво.
Вздохнув, спрашиваю:
— Куда? Что за секреты? Я занята, и…
— Поверь, ты не пожалеешь. Отвечаю.
Видеть Палача сегодня в мои планы не входило. Я колеблюсь, тяну с ответом, трогаю свои растрепанные волосы…
— Скинь адрес, вызову тебе такси, — предлагает.
— Просто дай ему трубку….
— Не стоит… — произносит он с очередным вздохом. — Вам сегодня лучше разговаривать лично. У меня предчувствие такое. У меня бабушка гадалка, я не рассказывал?
— Рафа!
— Ты слишком паришься.
— Он меня наизнанку вывернул и даже этого не понял! — завожусь. — Как еще с ним общаться?!
— С ним… — бормочет. — Может нежно?
Реагирую на этот совет молчанием. Слово «нежно» отлично мне знакомо, и своим звучанием оно бьет мне прямо в грудь.
— Слушай, — говорит. — Он в семь лет потерял родителей. Если он об этом никогда никому не рассказывает, то не от хорошей жизни. У него… много проблем с этим было. Его заносит. Постоянно. С ним просто терпение нужно. Он же извинился…
Извинился? Еще как…
Только решение дать ему зеленый свет снова — будет самым судьбоносным в моей жизни!
Я снова молчу, посылая в трубку только свое сопение. Кажется, мне хватило всего случившегося, чтобы наконец-то научиться не бросаться чертовыми словами сгоряча.
В трубке снова слышу лязг гитары. Грохот. Рафа чертыхается. Быстро лает:
— Едешь или нет?
Я комкаю в ладони сорванный с ветки лавровый лист и не менее резко отвечаю:
— Да!
Сбросив вызов, решаюсь еще секунду, и все-таки отправляю свой адрес. Через минуту на телефон падает информация из приложения такси: маршрут и номер машины. Точка назначения — село в десяти километрах от города.
Такси забирает меня через пять минут. Всю дорогу я бездумно смотрю на пейзажи, включаюсь, только когда въезжаем в поселок с вылизанными и закатанными в асфальт улицами. Дома здесь в основном новые, но попадаются и древние заброшенные дачи. Дом, у которого меня высаживает такси, — кирпичный двухэтажный коттедж, перед которым припаркован внедорожник с огромными колесами.
Это машина Рафаэля, ее трудно не узнать.
Следуя сброшенной им инструкции, звоню в калитку железного забора. Ее открывают почти сразу. Проходя через двор, кошусь на аквамариновую «Ауди», припаркованную перед въездом в гараж. Местность здесь неровная: чтобы попасть в дом, нужно в прямом смысле вскарабкаться на холм по каменным ступенькам, но это, кажется, плюс, ведь с крыльца обзор на миллион.
Рафа ждет в дверях. Вид у него босяцкий: застиранная майка и такие же шорты. Спрятав руки в карманы, он раскачивается на пятках и отходит в сторону, уступая дорогу.
Остановившись напротив него, заглядываю в дом. За просторным коридором — лестница на второй этаж и кусок широкой гостиной. Все очень сдержанное: плитка на полу, нейтральные стены. Из глубины доносятся звуки игровой приставки — свист шин и рев мотора. Чертыхания…
Проследив за моим взглядом, Рафа чешет затылок и говорит:
— Вэлком…
Смотрю на него с недоверием, прежде чем все же пройти вперед, на звуки. Сбросив сланцы, ступаю по прохладному полу, замечая повсюду разные мелочи, которые… делают этот дом очень обжитым.
— Да бля-я-я-дь… — разлетается по дому голос Дани.
Он сидит на диване перед огромной плазмой, и из-за спинки видна только его макушка.
Рафа следует за мной по пятам. Молчит, пока осматриваюсь.
На экране желтый «Ламборджини» влетает в стену. В углу на усилителе лежит та самая гитара, и у нее порвана половина струн…
Рафа встречает мой настороженный взгляд и сообщает:
— Он бухой в хлам.
Я никогда не видела Палача даже слегка нетрезвым, не то что в хлам, поэтому удивление на моем лице искреннее.
— Что? — роняю, косясь на диван.
Летящий оттуда голос сотрясает потолок:
— Ра-фа!
После коротких колебаний пересекаю комнату и, обойдя диван, встаю между Даней и телевизором. Быстро изучаю представшую перед глазами картину, и она действительно нетипичная!
Он полулежит, съехав по спинке и небрежно развалившись. Растрепанный, полуголый. На нем только шорты. Только — значит, только. Они так низко сидят, что очевидно: трусов под ними нет.
Оторвавшись от созерцания ровных кубиков его пресса, смотрю в лицо.
Его взгляд стеклянный. Заторможенный. Когда останавливается на мне, прояснений в нем нет, хоть Палач и произносит короткое:
— Ого…
На полу у его ног стоит пивная бутылка. Выпустив из рук джойстик от игровой приставки, он тянется к пиву, но, кажется, забывает, что с этим пивом нужно делать: рухнув обратно на диван, опускает зажатую в руке бутылку на бедро и продолжает сверлить меня взглядом.
Он двигается непривычно. Его голос звучит непривычно. А взгляд — неподвижный, и он не спускает его с меня. Откинув голову на спинку дивана, изучает. Лицо, грудь, живот. Нахально рассматривает, но осмысленнее от этого его взгляд не становится.
Его нахальство меня не смущает. Не отталкивает и не пугает. Может быть, когда-то такое могло случиться, но не теперь. Теперь в нем меня не обманывает ничего! Даже вдрызг пьяный он — это он.
— Соскучилась? — спрашивает с ухмылкой.
Подойдя ближе, забираю у него бутылку. Он разжимает пальцы, позволяя это сделать. Наблюдает, как отдаю ее Рафе, который стоит рядом.
— Нет? — продолжает. — А я — да. Я по тебе соскучился, Гаврик.
Прозвище, которое тянется за мной еще с детского сада, из его уст слышать чертовски необычно, а его слова бередят душу! Не уверена, что он будет помнить их завтра, ведь он действительно в хлам, а вот я точно не забуду.
Посмотрев на Рафу, спрашиваю:
— И часто с ним такое?
— Вообще-то нет, — отвечает. — Почти эксклюзив. Да ему и немного надо, чтобы раскатало. Особенно натощак.
То, что мы разговариваем так, словно его здесь нет, Палача не смущает. Он продолжает «отсутствовать», при этом опутывая меня взглядом и создавая впечатление, что на большее не способен.
Рафа идет на кухню. Сливает остатки пива в раковину и отправляет пустую бутылку в мусорное ведро.
— Твою мать… — ругается, когда по полу скачет другая бутылка, тоже пустая. Одна из тех, что выстроились в ряд возле его ног.
Шум заставляет меня поморщиться. Не реагирует на этот грохот только виновник торжества, не очень внятно сообщая:
— Я не в обиде. Я и сам себя бешу… иногда…
Это заверение он сопровождает очередной ухмылкой. Задерживает взгляд на моей груди и лениво чешет ладонью голый живот.
— Где моя «Веспа»? — спрашиваю, игнорируя это похабное поведение.
Очевидно, мой вопрос для него слишком сложен сейчас. Или он просто не хочет отвечать. Пропустив его мимо ушей, говорит:
— Я пиздец как соскучился. Че мне сделать? Не знаю, как с тобой… что с тобой делать… люблю тебя…
Рафа складывает бутылки в ведро. Гремит чертовым стеклом. Я наблюдаю за тем, как его друг закрывает глаза и кривовато улыбается, а к моему горлу подкатывает ком. Я чувствую полную неспособность сопротивляться. И спорить, когда вижу, как Рафа достает из мусорного ведра пакет и направляется вместе с ним к выходу.
Возможно, мне тоже нужно бежать. Меня сверлит упрямый взгляд. Он горит. В карих глазах — черти, которые сменили неосмысленность.
— Куда ты? — обреченно обращаюсь к спине Рафаэля.
— По делам. Вернусь через пару часов.
— Рафа…
— Если что, звони, — говорит, скрываясь в коридоре.
Дверь хлопает.
Я остаюсь наедине с пьяными чертями Данилом Милохиным, интуитивно зная, как их урезонить. Знаю, что ему нужно. Чего он хочет! Чтобы я сказала то же самое. Люблю тебя. Он хочет этого, полощет меня бурей своего взгляда, а я молчу, ведь даже в том случае, если завтра он ничего не вспомнит, сама я назад эти слова взять не смогу.
Я буду знать, что произнесла их вслух. Приняла свое чертово решение…
Он отворачивается. Вперяет взгляд в стену, говоря:
— Я сегодня злой. Лучше вали, Гаврик…
— Я тоже соскучилась… — произношу, зная, что и это назад не взять.
Дернув головой, вскидывает лицо. Смотрит на меня с прищуром. Когда тяну к нему руку, решаясь дотронуться, перехватывает мое запястье и предупреждает:
— Трахну ведь. Я же не принц гребаный…
— Даня…
Я мечусь глазами по дому, ведь даже не знаю, одни ли мы в нем?! Несмотря на то что я больше не девственница, второй раз волнует меня не меньше первого! Но подсознание все принципы гонит к черту. Потому что я вижу в глазах Данила Милохина бешеный голод, и он заразный…