Глава 15
— Спасибо…
Забрав у официанта вазу, Юля ставит в нее цветы. Расправляет оберточную бумагу и сдвигает букет в сторону — в противном случае он загораживал бы обзор, потому что сидим мы друг напротив друга.
Растянувшись на стуле, я вытягиваю вперед ноги. Руки складываю на груди, расслабляюсь. Вид передо мной отличный, и я смотрю, не таясь. Возможно, это раздражает, но, если ей что-либо не нравится, она всегда может сказать. Как с ней по-другому, я не знаю.
— Я люблю «Маргариту». А ты какую пиццу хочешь? — спрашивает, уткнувшись в меню.
— Никакую.
Вскидывает лицо и округляет глаза.
Мне нравится наблюдать. За ее мимикой. Да и за телом тоже. Как держит голову, как ее наклоняет. Она без лифчика. Опять.
— Здесь и салаты есть… — бормочет.
— Подойдет.
— Почему сразу не сказал про пиццу? — хмурится. — Пошли бы в другое место.
— Мне не принципиально.
— Но я запомню, — произносит. — Про пиццу.
— Если хочешь узнать обо мне больше, не стесняйся.
Скользит по мне глазами. По телу. Ерзает на стуле. У меня еще вагон терпения, поэтому остаюсь расслабленным.
— Почему ты не любишь пиццу? — спрашивает.
— Было время в детстве, я целый год только ее и ел. С тех пор больше не лезет.
— А я не ем персики… — пожимает плечом. — В детстве помогала бабушке их собирать, и… тоже объелась…
— Я это запомню.
Умолкнув, кусает губу. Покружив по меню глазами, спрашивает:
— Какой салат ты хочешь?
Вздохнув, поднимаю лежащее перед собой меню и быстро просматриваю.
— С креветками, — отвечаю.
— Я закажу, — встает. — Здесь самообслуживание.
— Я сам закажу, — останавливаю, выпрямляясь.
Зависнув надо мной, говорит:
— Нет… я тебя угощаю…
— Это твоя навязчивая идея? — спрашиваю с иронией.
— Я хочу тебя отблагодарить, — смотрит исподлобья. — Это мелочь, конечно, но если ты голодный, то очень… кстати.
Оттолкнувшись от стула, встаю на ноги.
Она поднимает голову вслед за мной. Мы достаточно близко, чтобы проехаться по ее телу своим, хоть и едва коснувшись. И чтобы на груди от ее сосков остались выжженные дорожки. Мне этого контакта хватает, чтобы завестись, а ей — понятия не имею, но вместо того, чтобы шарахнуться, смотрит на мой подбородок и… не дышит…
Обхватив пальцами хрупкий бицепс, склоняюсь к ее уху и хрипло сообщаю:
— Я голодный всегда. Если начнешь меня кормить — разоришься. Придумай что-нибудь другое в благодарность.
Обойдя ее, направляюсь к кассам и оборачиваюсь, только сделав заказ.
Юля сидит на стуле и смотрит на меня через зал. Время ожидания — десять минут. Прежде чем вернуться за стол, иду в туалет отлить. То, что полустояк позволяет это сделать, — радует.
Вымыв руки, достаю из кармана шорт телефон.
«Ключи с собой? — читаю сообщение от бати. — Я тоже по бабам».
Ответив утвердительно, пару минут занимаюсь тем, что считаю долбаных овец.
Заказ готов к тому времени, когда возвращаюсь на кассу. Забрав поднос с едой, доставляю его к столу, где Юля сидит, зажав ладони между плотно сжатых коленей.
Зелёные глаза сверлят мой лоб, на щеках появляется краска.
На самом деле, реакций и эмоций мне от нее всегда с лихвой хватает, суть в том, что я не знаю, как их расшифровать.
Сажусь на стул, уперев локти в колени. Я хочу быть ближе, и делаю это — почти задеваю ее колено своим.
Честно говоря, еда — это последнее, о чем я думал все это время, но, когда Юля начинает есть пиццу, мой аппетит просыпается. Запах сыра дразнит. Выглядит этот сыр тоже дразняще, как и процесс его поедания.
Оттяпав от треугольника маленький кусок, Юля жует и ловит мой задумчивый взгляд.
В нашей с батей жизни был период, когда пицца оказалась ежедневным рационом и для меня, и для него. Мы стали постоянными клиентами городской доставки, как только она появилась и начала развиваться.
— Хочешь? — кивнув на тарелку, неуверенно спрашивает Юля.
Возможно, мне стоит пересмотреть свои отношения с пиццей, ведь подсознание без раздумий заставляет ответить:
— Да.
Она облизывает губы, а я обхватываю пальцами ее запястье и тяну к себе. Выходит коряво и ни хера не эффектно, но все же кусаю пиццу, вывернув шею. Поглощаю кусок с того места, на котором остановилась Юля, и эта братская дележка вызывает у нее небольшой ступор.
Расширяю границы запивая съеденное соком из ее стакана, — себе я взял воду, и бутылка стоит на столе нетронутой.
Чувствуя себя полным придурком, обтираю салфеткой губы. Я чувствую себя просто гигантским придурком и прячу от девушки глаза, пробормотав:
— Вкусно.
Поднять на нее взгляд не решаюсь еще как минимум полминуты, все это время Юля не издает ни единого звука. Когда на нее смотрю, нашего «общего» куска в ее руках больше нет. Она запивает его соком, глядя в окно.
Опустив лицо, смотрю на свои руки. Собираю ладонь в кулак и массирую костяшки, раздраженный собственной тупостью.
— Можно кое-что спросить?
— Можно даже без разрешения, — отвечаю, продолжая мять кулак.
Поднимаю лицо в тот момент, когда Юля чуть подается вперед и, приподняв рукав моей футболки, пробирается под него пальцами. Трет старый шрам на плече, смущенно спрашивая:
— Откуда это?
Ее рука исчезает быстрее, чем прохладные пальцы успевают согреться от моей кожи, но след от них горячий. По инерции растираю это место, потому что оно теперь чешется.
Юля снова прячет ладони между колен и смотрит выжидательно.
— Там была тату, — отвечаю. — Я ее свел.
— Почему?
Почесав кончик носа, разъясняю:
— Потому что мне было пятнадцать, и я не спросил разрешения у… отца. Он заставил свести.
Юля кусает губы и выпаливает:
— Тебя можно заставить что-нибудь делать?
— Можно, — пожимаю плечом. — Главное — правильно выбирать методы.
Она выглядит так, будто я дал ей охеренную почву для размышлений. На секунду уходит в свои мысли, потом возвращается.
— И как он заставил? Ну… твой… отец. Свести тату.
— За шиворот отволок обратно в салон.
На ее губах появляется улыбка.
— Это… — произносит, — как-то грубо… не дипломатично…
— В пятнадцать я на дипломатию класть хотел, — поясняю. — Поверь.
— Верю…
Откинув голову, смотрю на Юлю с усмешкой и, протянув руку, кладу ладонь на острую коленку. Погладив большим пальцем маленький круглый шрам, спрашиваю:
— А это откуда?
Она не выпрыгивает из одежды. Не подскакивает и не впивается в мою ладонь ногтями. Просто опускает на нее глаза, и я чувствую, как по ее бедрам проходит дрожь.
Этого достаточно, чтобы запустить у меня эрекцию. Плюс ко всему, я вижу, как под топом у Юли проступают напряженные соски, и сам убираю руку, потому что я, блядь, ей соврал — я могу быть опасен, когда у меня стоит. Теперь могу.
Я пялюсь на ее маленькие сиськи, пока отвечает:
— Ниоткуда. То есть… это… я упала с велосипеда.
Когда ее речь превращается вот в такое бессвязное месиво, я твердею еще сильнее, потому что эти когнитивные припадки завязывают мне кишки в узел. Ее смущение просто съедобное, сука. Я к нему тянусь, как придурок. Только не знаю, что с руками делать.
Откинувшись на спинку стула, спрашиваю:
— Больно было?
— Что?
— Было больно?
— Да, очень. Было много крови… я упала возле школы. Все видели…
— В какой школе ты училась? — развиваю тему.
Она копирует мою позу: падает на спинку своего плетеного стула и растягивается в нем, складывая на груди руки. Наши колени почти соприкасаются.
— В шестьдесят четвертой, — отвечает, глядя на меня.
Вскинув брови, зачем-то уточняю:
— В шестьдесят четвертой? Я тоже.
— Я знаю.
На ее лице столько всякого, что только сильнее поднимаю брови. Всматриваюсь в ее лицо, пока продолжает:
— Ты меня чуть не убил.
Теперь я хмурюсь, спрашивая:
— Можно подробнее?
— Ты с дружками катался на ватрушках со школьного крыльца и сбил меня с ног. У меня чуть сотрясение не случилось. Вам потом всем влетело и чуть до отчисления не дошло, но вы были старшеклассниками и вопрос решили. А мне было двенадцать. У меня откололся зуб. И не молочный, а коренной.
Мои глаза максимально круглые. Да я просто подвисаю, глядя на нее через расстояние в два сраных метра, которые нас разделяют.
Делаю десять кругов по ее лицу, пытаясь… найти сходство с мелкой ревущей девчонкой, которую в тот день в панике нес в травмпункт на руках. Она ревела на всю школу, я думал, что и правда ее покалечил…
Лицо в сознании возникает короткой вспышкой. Темные, очень густые брови, красный от мороза нос, большой рот…
— Я потом хотел отдать тебе шапку… — говорю хрипло. — Когда вернулся, тебя уже забрали родители…
— Мне ее передали, — фыркает. — Спасибо.
Блядь. Тот случай был не проходным в моей жизни. Меня чуть не выгнали из школы в выпускном девятом классе, батя рвал и метал. От меня потребовали в том числе извиниться перед девчонкой по всей форме, но начались каникулы и обошлось без официальных извинений. Я ее… больше не видел…
Она изменилась.
Я тру ладонями лицо и смотрю на сидящую напротив девушку как будто под новым углом. Принципиально нового в нем ничего, просто теперь пазл встал на место. Я наконец-то вспомнил, где ее видел.
Ее рот… по-прежнему большой, но теперь это огромный бонус. Еще какой.
Охренеть.
Юля смотрит на меня, задрав нос, и выглядит это так, будто она не прочь надеть мне на голову тарелку.
Семь лет прошло…
Откашлявшись в кулак, говорю:
— Я… кажется, задолжал тебе извинения.
— Да.
Извиниться перед ней — это не жрать стекло. Я хочу этого, возможно, сильнее ее самой. Я ведь и правда мог ее убить. Она была худой, и эта худоба угадывалась даже через зимнюю одежду.
Поразмыслив, спрашиваю:
— Ты все еще на меня обижена?
— Мне не двенадцать.
— Я заметил.
Протянув руку, она стряхивает с коленки невидимую пылинку. Стреляет в меня взглядом, от которого ожидаю чего-то особенного. Когда человек смотрит на тебя так, будто на гвоздях сидит, выхлоп должен быть обязательно.
— Я не обижена, — ведет плечом. — Но если ты… хочешь извиниться, то извинись и за то, что на меня… накричал…
Я впиваюсь в ее настороженное лицо взглядом, не спеша отвечать на это щедрое предложение. Ощущение такое, будто меня поставили раком и, если сейчас уступлю, я из этой позы уже не выберусь.
Блядь.
Смотрю на нее в упор. Она изучает пол, поджав губы. Эта обоюдная тишина просто трещит, твою мать.
Мои извинения?
Я в них вообще не специалист, тем более когда уступить — значит признать свою неправоту. В тот день на заправке я наорал на нее, потому что от страха чуть не обделался. Она это заслужила.
Вариантов у меня не так много: уступить или нет.
Черт. Это сложно.
Я выбираю первое, потому что во второй раз за этот вечер решаю не проверять наши отношения на прочность. Наступив себе на глотку, выпрямляюсь и говорю:
— Принято.
Ее глаза становятся шире, будто сама не верит, что все так просто. Это замешательство доставляет удовольствие. Я просто гребаная коробка с сюрпризами, не иначе. И сам удивлен тому, каким гладким могу быть, но суть в том, что я не хочу конфликтов. Не хочу ходить по краю. Я хочу целовать, трахать и касаться. Все это, умноженное на три и прокрученное туда-обратно раз десять.
— Извини за то, что накричал, — продолжаю. — Это было грубо.
Юля порывается что-то сказать. Раз, второй, но все же решает этого не делать. Пару секунд комкает пальцами салфетку, затем выдавливает:
— Принято.
Если извинения нужны для того, чтобы разрядить ситуацию, то у нас это херово выходит. Тот день — как пузырь, из которого постоянно подтекает, и меня это бесит.
Оторвав от пиццы кусок, молча жую. Мой аппетит разбужен, так что успеваю прикончить половину к тому времени, когда готов снова на Юлю посмотреть. Она наблюдает, теребя шнурок на своем топе, и дистанция между нами неимоверно достала.
— Закончила? — киваю на стол.
— Да…
— Тогда пошли, — встаю, отряхнув руки.
Ее взгляд взмывает вверх, зелёные глаза неотрывно следят за моим лицом.
— Куда? — спрашивает неуверенно.
— За извинениями, — протягиваю ей руку.
Она вскакивает со стула и забирает из вазы букет, после этого вкладывает свою ладонь в мою. Эта молниеносная реакция уже достижение. Я сжимаю ее пальцы, пока идем на улицу.
Вход в парк на другой стороне дороги подсвечен по-королевски, и людей даже в это время полно — они пачками заходят и выходят. Не был в нем лет десять, а то и больше. Веду Юлю туда. Наши ладони от плотного контакта в вечерней жаре потеют, но руку своей девушки я не выпускаю. Меня не смущает, а ее… хрен знает…
Вечерняя иллюминация — сто из ста. Осматриваясь, пытаюсь сориентироваться: за десять лет все сильно изменилось и аттракционов раз в пятьсот больше, но тир я вижу сразу.
Призы — плюшевые медведи разных размеров.
— За этого сколько? — киваю на самого здоровенного.
Думаю, он потянет на извинения, которые я должен был принести еще семь лет назад.
— Винтовка десятизарядная. Десять выстрелов, один промах… — объясняет мужик, пока изучаю предложенную мне винтовку. — Ваше поле желтое. Кубик нужно сбить. Мужчинам стрелять стоя, девушкам можно с опорой…
Юля топчется на месте, прижимая к себе букет, но в ее глазах я вижу азарт, и, мне кажется, будто конкретно сейчас из ее головы все посторонние мысли выдуло. Все, кроме меня.
От этого внутри немного полощет.
Заняв стойку, делаю медленный выдох и прицеливаюсь. Расстояние детское, да и винтовка тоже. Но один промах — это рискованно.
— Попал, — слышу тихий писк за спиной.
Улыбаюсь, сбрасывая с плеч напряжение.
— Попал…
Кубики отлетают один за одним. Я промахиваюсь на пятом выстреле и шкурой чувствую наэлектризованный от волнения воздух за спиной.
— Еще два… — щекочет поджилки голос Юли.
Два кубика слетают со стенда, и за спиной раздается радостный крик.
Обернувшись, вижу сияющее улыбкой лицо и сам улыбаюсь, как придурок. Кладу винтовку, потряхиваю затекшей рукой, и в этот раз первый шаг Юля делает сама. Мнется секунду, глядя в мои глаза, в следующую — с разбега оказывается в моих руках, повисая на шее.
— Ты выиграл! Ура! Ура! — скандирует со смехом.
Обернувшись вокруг своей оси, кручу так, что роняет на асфальт букет. Ее ноги отрываются от земли, один сланец слетает.
— Даня!
Мое имя она произносит вслух впервые, и меня торкает достаточно сильно, чтобы надавить на ее губы своими.