4
Кира зашла домой тихо, словно боялась потревожить само пространство. На её плечах висела куртка — чужая, тёплая, с запахом табака, свежего воздуха и чего-то, что теперь ассоциировалось только с ним. Она сжимала края ткани пальцами, будто пыталась удержать внутри то странное, но удивительно спокойное чувство, которое он оставил после себя.
Квартира была погружена в полумрак. Из комнаты доносился лёгкий храп отчима, телевизор играл на фоне, приглушённый, забытый. Свет из кухни не горел, значит, мать тоже уже спала. Кира на цыпочках прошла в свою комнату и прикрыла за собой дверь. Едва щёлкнул замок, она позволила себе выдохнуть. В груди всё ещё стояло напряжение, но оно медленно рассыпалось, уступая место странной тишине внутри.
Скидывая кеды, она не стала раздеваться, а просто рухнула на кровать, завернувшись в эту чёрную, немного потёртую куртку. Внутренняя подкладка приятно обнимала руки. Запах был особенно ощутим, когда она зарылась носом в воротник.
Глеб. Всего третий раз в жизни она видела его, но внутри будто уже знала: если кто и может понять — то он. В его взгляде не было ни жалости, ни давления, ни желания проникнуть внутрь силой. Только странное, едва заметное принятие. Как будто он смотрел на неё и думал: я знаю, каково это.
На стене часики щёлкнули, показывая 00:04. Спать было бы разумно — завтра лекции, глаза преподавателя, который всё время делал замечания за усталость. Но Кира просто лежала, уставившись в потолок, и думала. В голове всё ещё всплывали фрагменты вечера. Тот пьяный мужик. Холод. Внутренний мрак. И вдруг — он. Хриплый голос, запах сигарет, уверенность, с которой он просто подошёл и защитил. Даже не спросил, нужно ли. Просто сделал. А потом крепко обнял, будто бы знал, что это сейчас единственное, что нужно Кире.
Телефон тихо завибрировал. Кира резко обернулась, вытащила его из рюкзака и разблокировала. Экран осветился ярко, как будто возвращая её в реальность.
«Ты где, я не могу уснуть без твоих нытья, ало» — пришло в телеграм от подруги.
Кира усмехнулась и почти автоматически начала набирать:
Кира:
Катюха, у меня был сегодня вечер из тех, после которых либо напиваешься, либо идёшь на психотерапию.
Ответ не заставил себя ждать:
Катя:
Чё опять, мать чудит?
Кира села на кровати, облокотившись на подушку. Пальцы быстро бегали по экрану.
Кира:
Да, всё по классике. Вернулась домой — началась истерика. За то, что поздно, за то, что вообще живу. Слушать не стала, просто вышла. Шла-шла и оказалась в парке. Там какой-то бухой дебил начал ко мне лезть.
Катя:
БЛИН ЧЁЁ. Ты в порядке?
Кира:
Да, всё хорошо. Глеб появился слишком вовремя.
Пауза. Потом пришло сразу несколько сообщений.
Катя:
Кто такой Глеб??
Это тот самый парень с тату на лице, про которого ты говорила???
Офигеть, и чё он сделал?
Кира:
Прогнал мужика, завязалась драка. Потом он увидел, что я плачу и обнял меня. Потом мы сели на лавочку, он спросил, чё я тут в такое время. Я сказала, что гуляю. Он посмотрел и понял, что вру. Ну и я сказала ему правду. А он... он ничего не стал говорить. Просто сидел рядом.
Катя:
И чё? Как ты себя чувствовала?
Кира задумалась. Куртка всё ещё была на ней, тёплая, тяжёлая, словно защищающая от мыслей. Она запустила пальцы в рукав, уткнулась щекой в ткань и набрала:
Кира:
Мне было спокойно. Не знаю, как это объяснить. Рядом с ним как будто всё шумит где-то далеко. Как будто я могу просто сидеть и дышать, и не надо ничего доказывать.
Катя:
А ты уверена, что он не какой-то манипулятор?
Кира:
Катя, он третий раз в жизни меня видит. Он даже не лез ни с чем. Просто... отнёсся ко мне как к человеку. Не как к девочке, не как к истеричке. Он даже куртку свою дал, и настоял, чтобы я её надела.
Катя не отвечала пару минут. Потом пришло:
Катя:
Ты ему нравишься.
Кира закатила глаза.
Кира:
С чего ты взяла? Мы почти не разговаривали. Он просто был рядом. Даже не флиртовал.
Катя:
Ну вот именно. Просто был рядом. Без выгоды...это и есть самое странное. Ну... и самое настоящее.
Кира:
Знаешь, что самое тупое? Я не могу понять, чего хочу. Я боюсь. И одновременно хочу просто ему всё рассказать. О матери, отчиме, как тяжело мне было уехать. Как я ненавижу себя иногда за слабость.
Катя:
Так расскажи.
Кира:
Не могу, пока не могу. Но, может... когда-нибудь.
Её пальцы замерли. Она посмотрела в окно. Было очень темно. Где-то во дворе гавкала собака. Проезжала машина. Но в комнате только тишина, только лёгкое мерцание экрана и всё ещё тёплая куртка на плечах.
— Блять, Глеб, почему ты в моей голове? — тихо прошептала она.
Он стал будто частью её реальности за одну ночь. И это пугало. Но в то же время... впервые за долгое время она чувствовала себя не просто «дочерью сумасшедшей матери» или «новенькой в универе», а просто собой.
Катя:
Слушай, а ты фотку куртки скинь. Я хоть посмотрю, в чём ходят красивые психи.
Кира усмехнулась, встала, включила торшер, накинула капюшон и сделала фото в зеркало. Отправила.
Катя:
ОГО. Ну всё, отныне я за Глеба. Глеб — кинг. Пиши мне, если ещё раз выйдешь гулять одна. Лучше я тебе на ухо бубнить буду, чем ты с бухими идиотами связываться.
Кира:
Окей. А если выйду не одна?
Катя:
Только если с ним.
Кира выключила торшер, снова легла в кровать, не снимая куртки. Её веки начали тяжело опускаться. Мысли замедлялись. Завтра снова утро, лекции, люди. Но сегодня была ночь, и эта ночь принадлежала только ей и этому странному чувству, которое начинало прорастать внутри тихо, как росток сквозь трещину в бетоне. Она заснула, всё ещё в куртке Глеба. А за окном начинал накрапывать дождь.
Глеб захлопнул за собой дверь, будто ставя точку в этом дне. Щелчок замка, глухой стук ключей о мраморную поверхность тумбочки в коридоре и тишина. Глеб прошёл на кухню, не включая свет, достал бутылку воды из холодильника и прислонился плечом к дверце глядел в темноту. Усталость не брала. Голова гудела, но не от алкоголя, а от мыслей. Перед глазами всё снова и снова всплывало её лицо. Она плакала. Потом смотрела в его глаза так, как будто хотела рассказать всё сразу, но передумала. Была сдержанная, холодная. Но он чувствовал... чувствовал, что внутри неё был хаос, который она тщательно прятала за маской равнодушия.
Чёрт, он даже не знал, как её зовут. Он выдохнул и опустился на стул. Рука сама потянулась к пачке сигарет, но Глеб передумал и убрал её обратно. Не хотел задымлять квартиру. Не сейчас. Он часто гулял в том парке. Это было его место — место, где можно было остаться наедине с собой. Где не нужно было притворяться, быть «Викторовым-младшим», «сыном Остапа», «молодым приёмником медицинской империи». Там он был просто Глеб. Парень, который всё ещё мечтает спасти кого-то, хоть однажды.
Да, жизнь у него сейчас была той, о которой мечтают тысячи. Квартира в центре, своя машина, влиятельные родители. Но никто не видел, каким путём он к этому пришёл.
В детстве он чувствовал себя лишним. Отец был вечно на переговорах, мать — в университете, между лекциями и научными конференциями. Они ругались. Часто и громко. И он прятался. Под кроватью, в шкафу или убегал к бабушке. Она была единственным светом в его детстве. Пекла оладьи на завтрак, учила читать, гладила по голове, когда он боялся грозы. Она знала, как его успокоить, просто молча обняв. С ней он мог быть собой. Именно у неё он оставался ночевать, когда дома становилось совсем невыносимо. А потом её не стало. Глебу было четырнадцать. Он был рядом, когда у неё случился инфаркт. Он вызывал скорую, дрожащими пальцами набирал нужный номер, прижимая телефон к уху и повторяя, как заклинание: «Пожалуйста, быстрее... пожалуйста...». Но не успели. Он перестал есть. Не выходил из комнаты. Закрывался в ванной и плакал тихо, чтобы никто не услышал. Мама в то время словно не замечала, она тоже была в шоке. А отец... он просто вздохнул и поехал на деловую встречу, бросив короткое: «Земля ей пухом».
Через пару недель Глеб попытался уйти и наглотался таблеток. Он был уверен, что заснёт и просто не проснётся. Не было желания жить. Не было смысла. Только бабушка умела любить его по-настоящему.
Но мама по имени Алена успела. Она вернулась домой раньше, чем планировала, и нашла его в спальне, бледного, с дрожащими губами и полупустым взглядом. После больницы и долгих разговоров с психологами, она изменилась. Всё, что было между ними до этого, стерлось. Она начала быть матерью. Не просто женщиной с громким титулом, а той, кто бережно собирал его по кусочкам постепенно. С тех пор они стали близки. Мама — его опора. Он мог ей рассказать всё. Почти всё.
С отцом отношения так и остались натянутыми. Остап видел в сыне продолжение себя. Бизнес, власть, деньги, слава. Он не принимал мечты Глеба о медицине. Говорил, что «это не профессия, а служение». А Глеб мечтал стать хирургом. Не ради амбиций, а ради того мальчика внутри, которому так не хватало спасения. Ради бабушки, которую он не смог спасти. Он поступил в мед и вырвался из-под отцовского давления. Учился, работал на скорой, проходил практику в клиниках под чужой фамилией, чтобы не слышать: «О, так вы же сын Викторова!»
Но прошлое никуда не делось. Оно всё ещё дышало в его спине. Он прятал свою боль под дерзостью, сарказмом, уличной манерой. Татуировки, рваные джинсы, драки — это было проще, чем показать, насколько он раним. Образ был удобен: никто не лез в душу. Все думали, что он просто мажор-хулиган.
И вот, сегодня, в этом парке, он снова стал собой. Когда увидел ту девчонку. Она была потерянной. Такой же, каким он был в 14. Плакала. Сжимала руки в кулаки, будто пыталась не сломаться. А потом этот урод. Глеб до сих пор злился, вспоминая, как тот лапал её. Хорошо, что он оказался рядом. Иначе...всё закончилось бы трагически. Он не собирался ввязываться, но когда увидел, как она дрожит, как смотрит не взывая о помощи, но и не отталкивая, у него защемило в груди. Он обнял её. И впервые за долгое время почувствовал, что этот жест — не просто успокоение для неё, а и для него самого. Она уткнулась в его плечо, будто знала, что он выдержит. Что не предаст. И хоть она не рассказала всего, он понял, что ему нужно было просто быть рядом. Без вопросов. Без лишнего.
Он улыбнулся, вспоминая, как она сдержанно отмахнулась от сигареты. Как закуталась в его куртку и попыталась вернуть, но он лишь махнул рукой и ушёл. Он не мог объяснить, почему его так тянет к ней. Да, она красивая. Но не в этом дело. В её взгляде было что-то очень знакомое. Боль, зажатая в груди. Страх признаться, что нуждаешься в ком-то. Он снова взял бутылку воды, сделал глоток и прошёл в гостиную. Сел на диван, закинул ногу на ногу, опёршись затылком о спинку.
— Кто ты? — тихо пробормотал он в пустоту. — Как тебя зовут, чёрт тебя побери?
____________
я не вижу ваших реакций 🥺
подписывайтесь на тг канал: d_vgrain